IV. Опыт священника

Отец Мерц, швейцарский иезуит, остроумно заметил: "Если мужчина лжив, он просто лжив, если женщина лжива, то она очень лжива, но если лжив монах, то это хуже всего".. Конечно, это суждение преувеличено, однако в нем есть доля правды. Я убедился в этом, когда в 1944 году по окончании курса теологии, уже будучи священником, был направлен в "третий искус". Трудно подобрать более красноречивое доказательство того, что в церкви схематическая формула, отвратительный призрак, заменяют правду и жизнь. Речь идет о периоде, который длится почти год, точнее 10 месяцев - с октября до июля - и в течение которого иезуит, прежде чем приняться за выполнение "священных обязанностей", должен закалить душу аскетизмом, молитвой и практическим истолкованием жизни в духе евангелия. Такова программа, великолепная в теории, но не столь прекрасная на практике.

Прежде всего, вместо евангелия, проникнутого светом и духом свободы, мы находим здесь "Упражнения св. Игнатия", эту, как мы видели, настоящую тюремную пытку для души.

Этот период является точной копией новициата, но при этом надо иметь в виду, что в "третьем искусе" упражняются не юнцы, а взрослые мужчины в возрасте от 30 до 40 лет. Тот же самый гнетущий распорядок дня, полоумная молитвенность, глупые чтения, подавление личности.

К этой программе добавляется объяснение устройства Ордена - чтение отнюдь не развлекательное: свод положений, бессодержательный, сложный, запутанный перечень, совершенный лишь в методах закабаления интеллекта, в порабощении человека. Этот факт не покажется читателю новым, поскольку мы уже много раз на страницах книги цитировали эти правила, раскрывая их внутренний смысл. Именно отсюда можно вывести представление о ловких махинациях Общества, обходящего при помощи "папских льгот" или же других уловок те требования общества, которые являются препятствием к удовлетворению человеческого эгоизма. Каждый священник "третьего искуса" с большим удивлением обнаруживает это. Например, строго установленная "бедность" Ордена фактически уничтожена; бесплатная служба обеден, объявленная с величественной торжественностью, бесплатные проповеди и т. п. не существуют. Я вспоминаю неприятное чувство, возникшее у меня под влиянием слов администратора, иезуита Лино Томе (в то время я только что обосновался в папском Грегорианском университете), который, встретив меня как-то на лестнице, сказал: "Помните, отец, что вы не должны служить обедню менее чем за 1 доллар или же за равную оплату в итальянской валюте". Необходимо принять также во внимание, что Грегорианский университет получал за свои обедни крупные "милостыни" из Америки. Извиним Томе, ибо его категорический приказ был вызван указаниями свыше: он был лишь простым исполнителем. Но факт остается фактом и отнюдь не единичным.

Итак, вернемся к нашему изложению. Нужно сказать, что конечным результатом "третьего искуса" для меня и для других было ощущение "великой пустоты". Иезуит Альфонс Мартин, ассистент Генерала Ордена в Италии и наставник, то есть глава и руководитель тех священников, которые десять месяцев жили вместе со мной на этой "святой каторге", был хорошим человеком и знатоком канонов, но скучнейшим преподавателем, без воображения, далеким от "священного горения", холодным, как медуза. "Духовные упражнения" св. Игнатия, которыми мы занимались сорок дней, были очень скучны - 960 часов земной скуки. Во всем остальном - удушающая канцелярщина. Христос за 100 миль от всего этого. Отец Джандоменико Маддалена, один из наиболее приятных людей, которых я встречал в своей жизни, намекая на светложелтый переплет текста законов Ордена, шутя замечал: "От этих 10 месяцев только и остается, что желтая книжка". "Да, - ответил я, - в эпилоге которой все действующие лица умерщвляются".

Все умерщвлены! И это понятно. В самом деле, это цель,'к достижению которой "Общество" стремится в течение всех этих десяти месяцев. Не воспитывать в духе евангелия, а подавлять души - такова его цель. Орден боится, что после новициата личность начнет оживать: вот для чего нужны эти 300 дней тюрьмы.

Что дело обстоит именно так, видно хотя бы из некоторых нелепых положений. Личная свобода, например, ограничивается непостижимо глупыми распоряжениями: не разрешается принимать посторонних, посещать музеи, выходить одному, и даже, помню, идти на похороны. Обычно все это разрешается иезуитам. И это естественно. Ведь этот запрет, разумеется, не соответствует ни аскетическим, ни, тем более, евангелическим целям. Его цель - заточить волю человека в чудовищно узких и нелепых рамках, с тем чтобы оглупленный человек превратился в "посох", или же в "труп" в руках руководства и выполнял требования правила 36 устава "Общества".

На мое сознание, уже подготовленное к критическому пересмотру католицизма, "третий искус" произвел отталкивающее впечатление. Я закончил его с неприятным чувством, решив не сидеть сложа руки и готовый предпринять что-то значительное, хотя еще не ясно сознавал, что именно. Во всяком случае я намеревался начать сызнова изучение теории и практики церкви, чтобы составить себе окончательное представление о них и выяснить, нахожусь ли я на честном и правильном пути или на ложном. Между тем в июле 1945 года я начал свою деятельность в папском Грегорианском университете. В нем я работал до 21 апреля 1952 года, до дня моего окончательного освобождения от ненавистных оков, происшедшего после мучительной внутренней борьбы.

Я должен был бы рассказать теперь о моей жизни в качестве священника. Прежде всего небесполезно бросить беглый взгляд на обстановку в папском Грегорианском университете. Кроме великолепия архитектуры, огромной библиотеки и прочих деталей, более всего меня поразила, и довольно неприятно, атмосфера пышности и богатства вообще и жизни некоторых иезуитов в частности. Прекрасная пища, даже при всеобщем голоде (как во время войны, так и после). Бедным раз в неделю, по четвергам, подают три или четыре лиры; ныне это подаяние увеличили до десяти лир. Меня предупредили, чтобы раздавал "хлеб Ватикана" этим несчастным. А по какой причине? Чтобы они не знали, что едят "монахи". У нас же по утрам (а практически и в любой час) без всякого ограничения были кофе, молоко, масло, сыр, фрукты, яйца, варенье. Если пища не лежала на виду, как бы говоря: "возьми меня", достаточно было попросить ее. Из специальных теплоизолирующих "сосудов", можно было, повернув большой кран, получить целую реку молока или фе. Во время обеда или ужина - та же самая система. Каждый мог есть сколько хотел и требовать блюда повторно. Чтобы получить какое-нибудь особое блюдо, достаточно было попросить - и его приносили тотчас же. В общем при желании можно было есть хоть целый день - никаких ограничений. Добродетельное "правило 14", которое разрешает употреблять еду и напитки только во время общепринятых приемов пищи (обед, ужин и т. д.), имеет силу лишь на бумаге и служит поучением для человека из народа, дабы убедить его в том, что славные отцы церкви живут в больших лишениях: ведь они дали в свое время "обет бедности".

На княжеской "вилле Мальта", где живет иезуит Рикардо Ломбарди, оборудование кухни представляет собой нечто удивительное, неизвестное даже в международных отелях. Будучи в ордене "главным инспектором" по строительству, я осмотрел из любопытства одну за другой различные "машины". Меня сопровождал управляющий, отец Роберто Цюллиг, очень довольный и в высшей степени удовлетворенный тем, что мог поставлять тонкую еду желудкам властелинов.

А между тем в Риме более двухсот тысяч человек не имеют куска хлеба и живут в развалинах и трущобах. Зато церковь проповедует бедность с амвона, в залах и на площадях. "Впрочем, - говорил мне монсиньор Франча из государственной канцелярии, прекрасный и искренний человек, мой очень хороший друг, - в отечественном гардеробе имеется порядочно масок: от Панталоне до Арлекина. Какие же маски выбрали руководящие духовные особы Католического действия, христианско-демократической партии?" - спросил я. - "Они опустошили весь гардероб" - ответил он.

Картина удручающая, внушающая беспокойство.

Кроме того, даже если умолчать о других громадных злоупотреблениях, эти бравые иезуиты, связавшие себя данным богу обетом бедности, с началом летнего зноя и даже раньше отправлялись отдыхать. Куда же? А вот куда: за исключением некоторых простаков, вроде автора этих строк, которые довольствовались тем, что проводили месяц или еще меньше в колледже Ордена во Фраскати, все остальные отправлялись в Альпы, в собственные виллы Ордена, в роскошные отели, к женщинам не строгого поведения. Я не говорю, что они предавались излишествам. Но они проводили время в тех же местах, что и люди, наслаждающиеся всеми земными благами.

Другие путешествуют за границей: по Англии, по меланхолическим озерам Ирландии и Шотландии; за океаном, разъезжают по Северной и Южной Америке.

Каковы же результаты? Море денег, потоки золота, выливающиеся из касс для услады иезуитов, истомленных под тяжким бременем преподавания. Прекрасные, очень добродетельные люди - ибо есть такие - осуждали эти парадоксальные обычаи. Таковы, например, отец Луиджи Паскалис, Франческо Гаэтани и Джузеппе Пери - образцы религиозного самопожертвования, но таких людей можно перечесть по пальцам. Я пользуюсь случаем отдать дань уважения этим выдающимся священникам, они ее глубоко достойны.

Помню, как однажды отец Паоло Децца, ректор папского Грегорианского университета, человек весьма достойный уважения, услышав, что я также "собираюсь поехать далеко" и что "предстоят большие траты", растерялся и пробормотал: "И вы!.. Вы тоже!" Он не заметил, что я шучу. Я успокоил его. "Да, - сказал я, - достаточно будет шестидесяти лир, а может быть и меньше. Я поеду во Фраскати". Он вздохнул и довольно улыбнулся. "Бог мой, - жаловался он, - эти достойнейшие отцы стоят больше, чем кинозвезды". И это действительно так.

А между тем в Риме есть семьи, которые живут в пещерах под виллой Каффарелли, в двух шагах от Капитолия, или же в норах земляной насыпи, на которой стоят термы Каракаллы, и в тысячах других ужасных мест.

Некоторые отцы не любят ездить в поезде. Да и можно ли выдержать длительное путешествие в поезде? Итак, самолет. Я помню одного иезуита из Голландии, который, несмотря на громадные затраты, постоянно путешествовал на самолете.

Например, надо поехать на совещание в Испанию Вместо того чтобы заблаговременно уехать на поезде, летят на самолете; это позволяет прилететь в Мадрид, поговорить там и возвратиться в Рим к ужину и к предстоящей на завтра крайне важной лекции, которую будут слушать десятка два сонных семинаристов. Расходы? Велика важность! Денег достаточно, чтобы ехать с удобствами в веселой и беспечной компании среди сильных мира сего. Ну а бедняки, которые толпятся у дверей и получают по десяти лир на брата, а безработные? Как быть с теми, кто прозябает со своими семьями и детьми в грязи и погибает от чахотки? Как быть с теми, у кого нет ни чашки молока, ни куска хлеба?

"Что поделаешь, - раздраженно сказал мне один священник, - бедные всегда были и всегда будут. Этому учит и папа в своей энциклике американскому епископату в 1939 году. Прочтите ее. Ведь бедным обещано небесное блаженство, если они будут добродетельны и послушны духовенству. Кроме того, мы, священники, должны творить высшее благо: просвещать умы, плоть же - дело второстепенное. Лучше потратить полмиллиона на поездку для участия в какой-нибудь заграничной конференции, чем отдать эти полмиллиона нуждающимся".- "А как же евангелие?" - спрашивал я. - "Вы, - отвечал он мне, - любите крайности. Евангелие нужно правильно толковать. Мы, священники, должны прежде всего предоставить людям духовную пищу и только потом думать об их плоти. Не единым хлебом жив человек. Вы согласны?" И добрый отец удалился, довольный и улыбающийся, сострадательно покачивая головой, полной редких сведений, тонкой эрудиции, возвышенных мыслей и, наконец, снисходительности ко всей этой куче глупостей, которые ему пришлось только что выслушать.

"Вы, - выговаривал мне однажды один из начальников Ордена, - вы какой-то бунтарь, отец Тонди. Вы не помните старого церковного изречения: "Хорошая кухня - хорошая дисциплина". Да, это изречение я знал. Но, чорт возьми, я всегда думал, что церковная дисциплина берет начало от созерцания умирающего на кресте Иисуса. А она, оказывается, берет начало... на кухне. Значит, я действительно ошибался. Я ничего не понял. Между тем после стольких лет наблюдения за окружающим я должен был бы прекрасно все понять.

Но оставим это. Надо исследовать другие вопросы, более важные и более серьезные. Рассмотрим их. Речь пойдет о моем опыте священнической жизни.

Главным средоточием религиозного вдохновения, высшим порывом, который должен питать неописуемый священный огонь в душе священника, является жертва. Я имею в виду мессу. Если оставить в стороне объективное значение обряда и все то, что устанавливается по этому поводу религиозными догмами, остается фактом, что, если человек убежден в истинности содержания обряда, впечатление, производимое на его душу, когда он на алтаре отправляет обряд, несомненно, очень глубоко.

В этом обряде, учит теология, Христос живет таким, каков он есть на небе в его человечности и божественности, Христос, единый, реальный, преславный, любящий людей, который пожертвовал собой ради них и когда-то кровавым и ужасным образом был убит на кресте. Это акт высшей и бескорыстной жертвы. К благотворимому существу Христа, воплощенному в просвире и вине, присоединяются две другие фигуры троицы. Сияние божественного и таинственного неба, предстающее в скромном и символическом облике обычной пищи и обыкновенного напитка человека, покоится на алтаре на сверкающих мягкой белизной скатертях; и священник, эта слабая плоть, осмеливается держать их в своих дрожащих и трепещущих руках.

Даже если отвлечься от догмы, даже если рассматривать мессу лишь как мистически возвышенное выражение химерического символа бога, даже если, наконец, рассматривать мессу в мягко лирическом значении ликования человеческой жизни, то месса - дивное воплощение возвышенной поэзии существования.

Предметы мистического обряда - хлеб и вино - напоминают о золотой жатве, о летнем солнце, о времени веселого труда свободных людей, которые косят и убирают таинственные колосья, плоть и силу будущего. Они напоминают о чистом и прозрачном осеннем небе, о виноградниках, которые кажутся таинственным лабиринтом, где среди мягких виноградных листьев резвятся и нежатся, предаваясь любви, веселые и приятные божества, выдуманные древними. Это - поэтические образы вина, которое течет из гроздей, словно из какого-то сердца, образы опьянения, фантастического полета духа по счастливым небесам мечты.

Поэтому, когда я совершал обряд "освящения", хотя нутренне я не был вполне согласен с догматическим содержанием, которое правящая церковь приписывала этому обряду, я всегда всей душой отдавался исполнению обряда, взволнованный, как если бы впервые поднимался на алтарь.

Скажу больше, после того как в результате научного изучения я отбросил как абсурдное догматическое значение ритуала, обряд этот, свободный для меня от моментов, которые сковывали его символическую поэзию, предстал предо мною как магическое зеркало орфической поэзии или же как нечто похожее на образы культа Диониса, заключающего в интимном возвышенном и умиротворяющем обряде радостное выражение таинства жизни. Поэтому я охотно совершал этот жертвенный обряд, воспринимая его как некое обобщение пастушеского культа.

Однако, когда я потерял всякую веру в мессу, я перестал служить ее. Я вспомнил об обязательной "подаче милостыни", которой, впрочем, сам не занимался, поручая ее другому священнику; мне приходилось приплачивать ему из собственного кармана весьма ощутимую сумму, с тем чтобы законные права верующих были удовлетворены.

В заключение я могу сказать о мессе следующее: это самый возвышенный, самый эстетический, наиболее насыщенный тихой поэзией обряд католического культа. Он производит глубокое и незабываемое впечатление даже в душе тех, кто не признает догматического значения, придаваемого ему "ортодоксальной" теологией, мало того, принимает его как символ таинства хлеба и вина, поэтически воплощающих человеческое существование и времена года. Поэтому мне так и не удалось понять каменное, бюрократическое равнодушие многих, почти всех, священников, которые, исполняя этот обряд, стараются поскорее отделаться от него и видят в нем обременительную обязанность, скучнейшее и нудное занятие. Таковы, например, за исключением трех или четырех, иезуиты Грегорианского университета. Я постоянно сталкивался с их манерой "служить", лишенной теплоты и чувства, бесцветной и поспешной. Во время службы они, повидимому, думали о чем-то постороннем, нетерпеливо стремясь возвратиться к книгам, то есть начать снова пережевывать пустые формулы философских и теологических измышлений католического вероучения. Наблюдая их на кафедре, я сотни раз говорил себе: "Эти люди не верят; в их душе нет ни грана чистой и возвышенной поэзии, вдохновения таинства, будь оно сверхъестественно или нет. Это счетоводы богатства, которого они не знают. Это те самые, которые вдохновлялись содержанием глупейшего фильма, рекомендованного "Католическим кинематографическим центром" и заснятого в помещении какого-либо клерикального колледжа в Риме, но в то же время оставались холодными, отчужденными и глупыми при виде чудес, изображенных на стенах "Красной комнаты" "Виллы Таинств" в Помпее, откуда спешили уйти прочь, ибо были глухи и слепы,к чудесной жизни этих изображений, то чистых и безмятежных в созерцании неведомого, то трепещущих в драматическом действии поэтической мечты.

"Таинству покаяния", то есть "исповеди", далеко до мессы; оно стоит очень далеко от сферы возвышенного и находится ближе к человеку. Правда, теологическая система католицизма, которая то тут, то там проглядывает в обряде мессы, портит и оскорбляет величие священнодействия и сопровождающее его библейское слово. Но символ жертвенности, обретающий жизнь и форму на алтаре, так восхитителен и возвышен по самой своей природе, что, как правило, торжествует над многочисленными попытками испортить и обеднить его, предпринимаемыми в течение веков тупоумными руководителями церкви. Не так обстоит дело с молитвенником, с литургией, "чтения" которой к заутрени, в особенности описывающие жизнь святых, являются ие чем иным, как самыми грубыми фальшивками; другие же, заимствованные у второстепенных авторов или, того хуже, из "деяний" последних римских пап, представляют собой позорные по стилю, слащавые школьные упражнения, достойные удивления только благодаря их непревзойденному скудоумию и бесконечному повторению общих мест.

И вот, в то время, как "символ жертвенности" и "мистическое содержание" мессы в силу их величия в какой-то мере ограждены от теологических покушений церковных руководителей и бюрократов от бога, которые подвизаются в преподавании в католических "школах", исповедь таинство менее возвышенное, не ускользнула от таких посягательств.

Конечно, если бы "господне прощение" осуществлялось как дар бесконечного милосердия, заслужить которое можно было бы через горячее и живое раскаяние, идущее из глубины любящего сердца, если бы для этого не нужны были ответы, которые принято давать полицейским и следователям, то в этом случае исповедь сохранила бы свои возвышенные свойства, подобающие величию свободного человека и приобретающему тем более возвышенный смысл, что Христос - господь, согласно теории, принятой всеми христианскими религиями, имеющими право так называться, - во имя любви к каждому из нас пожертвовал собой на кресте.

Кто посмеет свести "всемогущего" и тем более "бесконечно любящего" к разновидности следователя, хуже того, полицейского или тюремщика, который занимается по обязанности грязными подробностями жизни какого-нибудь субъекта, опускается до мельчайших подробностей половой жизни.

Но это так. Церковное руководство совершило и это преступление, пошло и на это отвратительное извращение.

Поэтому даже теплота отношений между священником и исповедующимся утеряна в этих грубых, скандальных допросах, названных исповедью.

Католики, по правде говоря, в этом, как и в других отношениях, ничего не поняли. Впрочем, раннее христианство совершенно не знало утонченной пытки современной исповеди. Это ненормальный обряд, и он был введен постепенно. Церковные ученые оправдывают чудовищность этого обычая, изощряясь в софизмах и беспочвенных доводах.

Говоря о "таинстве покаяния" (или, попросту говоря, об "исповеди"), католические авторы, священники Эртнис и Ч. А. Дамен, в своем трактате "Моральная теология" (том 2, стр. 209 - 210, Рим, 1944) пишут так: "Христос установил это священнодействие в основном тогда, - говорит Тридентский собор (сессия XIV, гл. 1), - когда, воскреснув из мертвых, он коснулся дыханием лиц своих учеников, говоря: "...примите Духа святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся" (от Иоанна, XX, 22 - 23). Это таинство построено подобно судилищу, где кающийся является одновременно преступником и обвинителем самого себя; судьей же является священник. И действительно, Христос передал апостолам право отпускать или не отпускать грехи; но они не могли отпускать чужие грехи или не отпускать их без суда, поскольку они должны были произносить решение об отпущении или об отказе в зависимости от того, чего заслуживал преступник. Вот как установлен этот обряд. Это право названо "правом ключей", потому что оно следует из того права, которое Христом было обещано апостолу Петру в образе ключей (от Матфея, XVI, 19).

Затем на стр. 224: "Божественная заповедь гласит, что чистота материальная (чистота, которая достигается тем, что священнику рассказывают о всех тяжких грехах и о каждом в отдельности, совершенных после крещения и еще не отпущенных на исповеди) должна соблюдаться, насколько это морально возможно. И сказано: 1) Это заповедь бога, она является догматом веры, как это следует из Тридентского собора (сессия XIV, гл. 5, канон 7): "Если кто-нибудь скажет, что на Таинстве покаяния для получения отпущения грехов не необходимо по божественному закону признаться в каждом смертном грехе в отдельности, припоминаемом в результате должного и тщательного размышления, причем это относится как к тайным, так и к тем прегрешениям, которые идут против двух последних из десяти заповедей Моисея, и обстоятельств, которые меняют характер греха... пусть будет отлучен". Объясняется это тем, что исповедующий, по установлению Христа, выполняет роль судьи и врача; но судья не может ни судить неизвестные ему проступки, ни вынести им справедливый приговор; врач же не может дать необходимого лекарства, если он не знает всей природы болезни. Итак, верующие должны по воле Христа, выраженной в самом установлении таинства, сообщать священнику о всех своих грехах, которые они помнят".

Вот что говорят вышеупомянутые авторы.

Однако толковать приведенное место от Иоанна (XX, 22 - 23) как необходимость исповедовать все свои грехи в отдельности и всесторонне, то есть как унизительную и ужасную пытку, которой правящая церковь подвергает верующего, - толковать это место таким образом недопустимо. В действительности же в евангелии по этому поводу совершенно ничего не говорится.

По мнению ученых, этот эпизод выдуман. Но если даже допустить, что это место и подлинно, оно не оправдывает института исповеди, практикуемого церковью. Речь идет о праве, предоставленном Христом апостолам и никоим образом не распространяющемся на их предположительных наследников, о которых в евангелиях ни в одном месте нет ни малейшего упоминания.

Более того, осуществление этого права не кажется необходимым для отпущения грехов. Апостолы могли отпускать или не отпускать грехи, но ничто не говорит за то, что для получения прощения в любом случае необходимо было обращаться к ним. Речь шла, вероятно, толь-ко об общественных проступках, и, следовательно, не исключена всякая возможность отпущения грехов непосредственно богом, если кающийся обращается с покаянием к нему непосредственно. Это соображение тем более справедливо в отношении священников, то есть тех, кто неизвестно на каком основании претендуют быть законными наследниками апостолов.

Таким образом, католический институт исповеди ни на чем не основан.

Утверждение, что для получения отпущения грехов нужно говорить о всех отдельных смертных грехах полностью и подробно - что является догматом веры, уста-новденным, как мы видели, Тридентским собором в 7 каноне, - является выдумкой, не подтвержденной ни еван-гелием, ни ранним христианством, которое не знало этого обычая.

Говорят, что само апостолическое право отпускать или не отпускать грехи обязывает к подробному рассмотре-нию грехов. Но почему? Этот способ, конечно, применяется земными судьями и полицейским аппаратом. Но совместимо ли это с возвышенностью бога, с его бесконечным милосердием и великодушием? Нет, конечно. Если уж апостолы - не говоря о католических священниках - и должны были о чем-то судить, то лишь о внутреннем решении верующего не грешить более, то есть об искренности его покаяния. Честное слово, непонятно, на основании какой удивительной теории и из исследования каких божественных атрибутов руководители церкви смогли, с помощью торжественного догматического определения, свести роль всемогущего и всеблагого до роли следователя. И факт этот еще раз показывает, что высшее духовенство весьма далеко от духа евангелия и даже чуждо ему.

Итак, с какой угодно точки зрения - с научной ли, поэтической или с точки зрения простого здравого смысла, стремление правящей церкви навязать исповедь (в том виде, как она учреждена и сейчас практикуется) как догмат веры - абсурдно.

Однако у нее были причины - и серьезные - для введения и поддержки этого немыслимого обычая. Практически он представляет собой наиболее мощное орудие управления умами для их контроля и, главное, закабаления. Чтобы понять это, не требуется особых исследований. Это очевидно. Если догматические каноны - тюрьма для ума, то исповедь - тюрьма для человека в целом. Она была бы ею и в том случае, если бы исповедуемые грехи ограничивались только преступлениями наиболее заметными и наиболее тяжкими, например преступлениями, обычно перечисляемыми в кодексах: кражей, проституцией, кровосмешением, изнасилованием, мошенничеством, убийством. Речь идет о тяжких и редких проступках. Тем не менее для того, кто имел несчастье их совершить, обязанность идти и рассказывать о "их - чрезмерно тяжелая обязанность. Более того, это опасно, поскольку священник, обязанный хранить "секрет", может выдать его. В примитивно-апологетических книжонках авторы, разрывая ризы свои, доказывают и твердят, что это невозможно, дико, что этого никогда не было и никогда не будет. Но не следует верить им. Я часто слышал, как говорили о косвенных, а иногда и прямых нарушениях "священной печати таинства". Иногда случается, что священник впадает в этот грех, и просит отпущения его, так как речь идет о преступлении, которое должно караться отлучением от церкви и право на которое резервировано за римским папой (канон 2369, § 1).

К сожалению, дело, однако, не ограничивается теми серьезными преступлениями, о которых мы упоминали. Есть еще другие, о которых не знают кодексы, но за которые главенствующая церковь, не раздумывая, наказывает ни более и ни менее как адским огнем. Исповедоваться в них нужно полностью и подробно. Сколько же их? Тысячи!

Есть грехи, касающиеся отрицания или же несогласия с теми или иными положениями о вере, или несогласия с постановлениями, не имеющими религиозного характера, но изданными папской канцелярией или библейской папской комиссией. В этих преступлениях люди даже не каются, потому что они не знают о них и, следоваельно, совершая их, не знают о проступке. Кроме этих грехов, существуют еще и другие, словно тисками сжимающие души людей. Например, гореть в аду тому, кто без уважительных причин не является к обедне по воскресеньям или во время других "обязательных праздников". Будет в аду и тот, кто причащается, не совершив оста в установленное для этого время; тот, кто в пятницу ест пищу, употребление которой ограничено, кто читает "запрещенные" книги, не получив на то разрешения, или же хранит их у себя, не читая, несколько месяцев; тот, кто напивается так, что несколько часов находится в невменяемом состоянии, тот, кто в праздничный день в течение 4 - 5 часов посвящает себя "низкому труду" (труд, который обычно выполняется "рабочими", в понятии тех, кто живет по-христиански, считается "низким"). Тому, кто не исповедуется по крайней мере раз в год, несмотря на то, что знает, что на его совести лежит "тяжкий грех", еще не отпущенный ему на исповеди, тоже быть в аду. Список можно продолжить. В предыдущей главе мы уже составили список тех, кто, по мнению правящей церкви, заслуживает адского огня.

Этот список необъятен, и мы можем, погрузившись в католическую казуистику, продолжать его до бесконечности. Но это была бы пустая и скучная трата времени. Довольно и того, что до ада недалеко и что достаточно малейшего пустяка, чтобы подвергнуться этому чудовищному наказанию.

Но это было бы еще немного, почти ничего, и человек мог бы еще считать себя достаточно свободным, если бы не бесконечный ряд разнообразных грехов, которые довлеют над всей католической моралью и давят на человека всю его жизнь. До сих пор пор мы не говорили обо всем этом из чувства приличия, но сказать об этом необходимо. Речь идет о так называемых "нечистых" грехах, грехах "сладострастия". Мы не собираемся одобрять гнусные поступки и тайные пороки. Но, когда мы думаем о миссии церкви, - а ведь эта миссия должна была бы быть весьма возвышенной, - нам кажется, что церковь не только зашла в этом отношении чересчур далеко, но и перешла вообще все границы, приличествующие священнику и делу служения богу. Для начала скажем, что с точки зрения католицизма достаточно подумать о таких вещах с "внутренним удовольствием", чтобы попасть в ад. Легко представить себе все остальное.

Но удивляет не столько грозящая кара и тем более не осуждение дурных нравов, поскольку и внутренняя безнравственность в любом ее виде, в любом проявлении, конечно, достойна порицания. Поражает то, в какой мере, в каких масштабах и с какой тщательностью руководящее духовенство занимается подобными вопросами.

Кто думает о священнике как о человеке, который должен быть безупречно чистым, мало того, навеки отрешенным от подобных вещей, даже от любви к женщине, тот ужаснется, читая тексты морали, которые вкладывают в руки священнику и семинаристу. Ужаснется тот, кто изучит теорию и практику исповеди. Отвращение внушает не само осуждение всего того, что происходит вне брака, и даже не осуждение множества вещей, вытекающих из самого брака; вызывает отвращение дотошная и грязная настойчивость, с которой выискиваются и именуются собственными словами малейшие подробности половой жизни и затем выносится соответствующее осуждение или одобрение. В этом отношении можно безошибочно сказать, что среди всех мерзких книг не существует книги более гнусной и скверной, чем текст моральной теологии.

Принимая во внимание человеческие слабости, можно сказать, что в исповеди преобладают эти гнусности, составляющие, по мнению церковного руководства, "тяжкий грех" человека. Детальнейшее расследование о мельчайших подробностях половой деятельности и всего того, что так или иначе с ней связано, произведенное теологами, навязывает священнику и кающемуся нездоровые и совершенно непристойные описания, намеки, вопросы и ответы. Никакая осторожность и деликатность не может уберечь от копания в этой грязи, ибо такова воля правящей церкви.

Отсюда ясно, что католики и прежде всего священники охвачены своего рода половым безумием. Священники, теологи-доктринеры часто и с видимым удовольствием дискутируют по этим мало приятным вопросам.

В папском Грегорианском университете все профессора морали, за исключением одного или двух, постоянно говорили об этих вещах, смакуя "моральное решение" наиболее редких, странных случаев и копаясь в пикантных подробностях.

Принимая во внимание этот дух и сущность католического учения, легко представить характер лекций по моральной теологии, когда профессор начинал говорить на подобные темы. В этих случаях аудитория была переполнена. Целая толпа молодых священников, безбородых семинаристов слушала в экстазе, с раскрасневшимися щеками и блестящими глазами. Мне же становилось противно. Некоторые профессора имеют на дому анатомические атласы и гипсовые макеты, с помощью которых они в частном порядке объясняют воспитанникам устройство половых органов и механизм соответствующего акта.

Скажут, что я преувеличиваю. Но это не так. Чтобы убедить читателя, я мог бы процитировать переведенные с латыни трактаты о девятой и шестой заповеди и трактат о браке. Это отвратительная грязь. Но из чувства стыда я этого не сделаю. Пусть желающие прочтут, если захотят, книги Женико, Нольдина, Жорно, Эртписа и Дамена, Буччерони, Келоди, Ферререса, Лемкуля, Прюммера и других католических писателей, рассматривающих эти вопросы.

Следует спросить, что толкнуло главенствующую церковь на создание подобных теорий и соответствующей практики? Ведь речь идет о разрушительной теории и гибельной практике.

И действительно, даже если верующим в точности и неизвестно невероятное распространение, которым эта теория обязана духовенству, она развивает в католиках по вопросам, касающимся пола, фрейдистское и психоаналитическое мышление, хорошо известное тем, кто сколько-нибудь знаком с так называемыми богоугодными заведениями.

В то время как люди обычно действуют в указанной области без разговоров о ней и, тем более, не особенно задумываясь, озабоченные совсем другими вещами, католики об этом говорят и думают. Половая жизнь, которая для всех является синонимом освобождения, для верующих представляет мучение, клубок проблем, казуистическую путаницу, лабиринт грязных ухищрений. "Можно ли делать это?" - спрашивают они. "Можно ли делать то?" "Что дозволено?" "А где, наоборот, уже потрескивает адское пламя?" Измученные, они обращаются к священнику. И он, который должен был бы, исходя из подлинного духа евангелия, скорее умереть, чем говорить о подобных гнусностях, является по доктринальной церковной инвеституре главным оракулом в этом океане бесстыдства. И многие священники - как можно это отрицать? - находят в этом удовольствие.

Неутешительная, мрачная и удручающая картина.

В то время как везде о таких вопросах, естественно, принято не говорить, здесь, напротив, все исследуется, зондируется, раскрывается. И, что хуже всего, все это разбирается по косточкам в книгах, которые попадают в руки семинаристов, самых молодых служителей храма, которые не знали и не будут знать женщин.

Что происходит в их душах при соприкосновении с подобной грязью - лучше не описывать. Лучше обойти молчанием эти вопросы.

И - что еще хуже - этот юный священник по моральной обязанности, вытекающей из церковного учения, вынужден говорить об этом, хотя и с умелой предосторожностью, почти на каждой исповеди, потому что теология заставляет кающихся рассказывать о таких вещах. И, к сожалению, подобные беседы не проходят бесследно.

Отсюда постоянное возбуждение чувств и мыслей. Последствия этой практики каждый может представить. Они пагубны. Если трудно подавить инстинкт, когда разум противостоит ему, то сделать то же самое, когда, напротив, разум целиком слит с ним, - это пытка.

Что касается меня, то я изучал эти книги с отвращением. По счастью, у меня был опыт жизни, предшествовавший моему вступлению в церковь, - они мне не повредили. Более того, это исследование актов, оторванных от любви и потому скотских, утвердило меня в презрении к практике, которая достойна только диких животных. И я решил никогда не спрашивать во время исповеди о тех действиях, которые я сразу же расценил как совершенно не касающиеся священной миссии служителя бога. Если кающийся спрашивал меня об этом, я деликатно старался возвысить его душу до высот евангелия и, как только это было возможно, уклонялся от неприятной темы. У меня всегда было твердое и непоколебимое убеждение, что бог не занимается подобными делами и не погружается в эту грязь. Если бог существует, думал я, то он витает над звездами, в небесном свете недоступного нам, низшим существам, мира, безучастный к человеческим слабостям, он прислушивается, быть может, только к духовному смиренному шопоту высоких поступков, отдельных чистых порывов - божественных искр, - которые порождаются тогда сердцами и деятельностью людей.

Поэтому - и мы никогда не устанем подчеркивать его - превращать бога в следователя, полицейского, тюремщика и мелочного наблюдателя за нашими интимными делами и тем более за делами, связанными с деторождением, силой тащить его туда, где люди сплетены в объятиях, или еще хуже - заставлять его измерять с сантиметром в руках, где и насколько соединяются полы и куда попадает семя, - это настоящее безумие, чтобы не сказать больше.

Но так как это безумие и это извращение были совершены церковным руководством, наш долг - исследовать его глубокие причины. Нам кажется, что это явление не может быть приписано слепоте руководящего духовенства, ибо это было бы слишком наивным и простым объяснением. По обстоятельствам дела это нельзя оправдать скудоумием. После тщательного предварительного исследования этого вопроса, я, как и другие, убедился, что основная причина - та же самая, о которой мы уже говорили и которую иллюстрировали, когда рассматривали католическую философию и теологию. Руководящий церковный аппарат стремится полностью подчинить себе людей, с тем чтобы сохранить и увеличить свою земную власть. Уже моральная теология во всей своей совокупности - обширная, педантичная, проникающая повсюду - является достаточно тяжелым бременем. Но это бремя становится невыносимым, когда священник, в дополнение к тому, что он управляет мельчайшими поступками индивидуума в самых разнообразных областях, начинает пристально наблюдать за его половой жизнью и как бы забирается на супружеское ложе над мужем и женой и авторитетно предписывает (до мельчайших под-юбностей!) способ и технику супружеских отношений, половой жизни.

Каков же результат? Человек, вынужденный соблюдать эти указания, попавший в это рабство, которое по воле священника затрагивает самые интимные дела, становится в конце концов тряпкой, бездушным автоматом, пугливым слугой, орудием в руках священников. Господствующая церковь цепко держит его в своих руках. Теперь представим себе, хватит ли духу у этого человека, до такой степени послушного приказам церкви, оказать сопротивление, когда священник потребует у него гораздо меньших жертв, например избирательного голоса, подрывной деятельности по отношению к государству, но в интересах ватиканской иерархии. Со спокойной совестью, не споря и даже не размышляя, он тотчас же подчинится, уверенный, что служит богу.

Именно так. Таков в руках церковного аппарата истинный католик. Священник по указанию свыше заведует и управляет в нем всем: и поцелуями, и трепетом сердца, и даже, как это ни невероятно, соитием.

Церковь пришла к этому силой неумолимой диалектики истории. Вековечная повелительница вселенной, властительница душ, господствующая церковь, побуждаемая благоприятными к тому обстоятельствами, постепенно скатилась в болото. Ныне же, принимая во внимание структуру церковного аппарата, господствующая церковь не может вернуться назад. Она еще могла бы начать это отступление в то время, когда вспыхнул лютеранский раскол, если бы уяснила себе дух того времени и поняла, что мировое господство Ватикана обречено на исчезновение. Но церковь не поняла этого и стала упорствовать. Ныне же ничего предпринять уже нельзя. Шаг назад равносилен смерти: смерти, разумеется, не христианства, не религии, не евангелия, но политической организации, которую церковная аристократия создавала в течение двух тысячелетий.

Это понятно, и не только с политической точки зрения, но и с психологической. Конечно, церковь всегда имела, имеет и в настоящее время, несколько выдающихся по уму и добродетели людей, но историческая среда, в которой они жили, искалечила их. Как мы хорошо знаем, среда является фактором, который может очень сильно влиять на человека, воздействовать на него в хорошую или дурную сторону. Живя в течение сотен лет в исторической обстановке, которая все время удаляла церковь от евангелической простоты и бедности и толкала ее к земному господству, священники, особенно руководящие, постепенно потеряли из виду первоначальную программу, намеченную Христом, и кончили тем, что заняли такую позицию и занялись такой деятельностью, с которыми евангелие не только не имеет ничего общего, но которые представляют нечто совершенно противоположное ему.

Однако ныне, в результате столкновения с фактами, со светом, который заметили бы даже слепые, множество священников всего мира заявляет, что надо вернуться к первоначальному евангелию и освободить церковь от недостойного и тяжелейшего бремени, которое отягощает ее.

Все искренние и благородные души, верующие в бога или не верующие, приветствуют эти усилия. Со своей стороны, я полностью присоединяюсь к такой точке зрения. И, хотя по своим научным убеждениям я уже не принадлежу более к верующим, я с удовлетворением приветствовал бы возвращение церкви к первоначальному величию послания, которое двадцать веков тому назад возвестил Христос покинутым и несчастным, чтобы таким образом церковный аппарат стал наконец средством возвышения и добра и осуществил бы идеалы пророка из Галилеи.

Любой, кто умеет читать и понимать, без труда отметит, что каждая страница этой книги свидетельствует, что я вовсе не являюсь противником религии вообще 'и католицизма в частности. Я не "верю". Но это не мешает мне восхищаться образом Христа и его заветом и, кроме того, понимать, какое благо может принести подлинная жизнь в духе евангелия, если бы священники вели и проповедовали ее, отойдя от церковной теологии и, тем более, политики, в простоте и величии ее первоначального вида. Я отлично понимаю, что в этом счастливом случае богатства Ватикана, его мишура, потоки золота, дипломатические представительства, роскошные автомобили, политические партии и тому подобный срам исчезли бы. Но в этом не было бы ничего плохого, наоборот - неизмеримо много хорошего.

Конечно, истина была бы лучше евангелия. Но так как не всем удается постичь истину, остается евангелие, которое к ней приближается в том или другом аспекте, хотя и не передает полностью (и это естественно) бесконечную поэзию и неугасимый свет истины.

Вот почему, будучи по своему сознанию коммунистом, я отнюдь не являюсь противником Христа, а наоборот, испытываю живейшую симпатию к нему и к тем, кто действительно ему следует. Ненависть же к лицемерам является обязанностью, особенно тогда, когда их ничтожность скрыта маской возвышенности. Вот почему на каждой странице я тщательно отделял руководящую церковь от "мистического тела" или, точнее, от церкви в собственном смысле этого слова, то есть от церкви добрых, чистых, бедных, тех, кто ненавидит политику, проводимую от имени Христа, кто ненавидит все эти позорные махинации.

Я согласен, да, согласен слушать рассказ о Христе, о чудесном мальчике, родившемся в хлеву, и я охотно слушаю, когда со мной беседуют о нем. Однако в этом случае проповедник должен жить в хлеву, как Христос з Вифлееме, ибо "нет слуги важнее своего господина". И именно поэтому я не могу принять учения, которое во имя того, кто был распят между двух воров на Голгофе, ловко распространяется упитанными людьми, сидящими на великолепных тронах среди великих мира сего, не могу спокойно согласиться с тем, чтобы они смели величественно рассуждать о бедности и самопожертвовании, погрузившись по горло в богатства и в кое-что похуже, в то время когда сами они не дают голодным и заброшенным ни сольдо, а если и дают, то немногим более, чем сольдо.

Правда, в последние годы много говорили о миллиардных "подаяниях" Ватикана бедным и пострадавшим от войны. Святой престол развернул вокруг этого грандиозную пропаганду. Но принадлежали ли эти деньги Ватикану - вот в чем вопрос. Конечно, нет! Речь шла о деньгах, принадлежавших другим и великодушно врученных видными благотворителями руководителям церкви, с тем чтобы Ватикан распределил их несчастным. С помощью этих же средств священники организовывали - это естественно и законно - учреждения по осуществлению распределения. То же самое надо сказать о морских и горных "колониях" для детей - чужие деньги были поручены Ватикану именно для этих целей. Святой престол не истратил еще ни одной собственной лиры. Уж что-что, а это я очень хорошо знаю.

Были ли честно распределены суммы, врученные жертвователями? Не вникая в подробности, предположим, что да. Но одно ясно: ни одна монета из этих миллиардов не исходила от Ватикана. Если что-нибудь такое от него исходило бы, то даже вы, читатели, заметили бы это (хотя, как я думаю, вы и не обращаете особого внимания на многие вещи). Пышные одежды, богатства, роскошные машины (на которых ездят даже монахини, приставленные к святым храмам, в то время как в Риме у десятков тысяч детей нет хлеба), княжеские аппартаменты, роскошный стол духовенства и монахов, "вилла Мальта", где живет отец Риккардо Ломбарди, и рочее - все это вылетело бы в трубу.

Но смотрите-ка, ведь все осталось таким же, в точности таким же, каким было прежде, и даже хуже, чем прежде. За исключением того, что несколько подрезаны лейфы прелатских одеяний, ничего не изменилось: богатства и роскошь растут.

Теперь для тех, кому захочется похвалить действия атикана по распределению чужих денег, следует заметь, что не требуется больших усилий, чтобы делать обро с помощью чужих денег, предназначенных именно ля этой цели. В этом нет никакого героизма. Это милосрдие не церкви, но ближнего. Поэтому кричать: "Ватикан сделал это, сделал то" - значит лгать. Следовало бы казать: "Добрые люди сделали и то и это. А Ватикан е сделал ничего, за исключением выполнения поручения ертвователей". Иначе повторится история вороны, которая рядилась в павлиньи перья и говорила, что это ее обственные перья. По правде говоря, обязанность распределителя не доставляет никаких неудобств, если, кроме всего, добрые люди дают также и средства, необходи-мые для организации учреждений по распределению, Любой честный и хоть в малейшей степени сердечный человек при виде несчастий, вызванных войной, даже если он и не "верит", сделал бы то же самое, не поднимая такой шумихи.

Картина невеселая.

Руководящая церковь настолько удалилась от евангелия, что не имеет, к сожалению, даже возможности вернуться назад. В самом деле, необходимо было бы, чтобы на заявила, что заблуждается вот уже, по меньшей мере, 1600 лет. Но подобное признание ныне неосуществимо. Это произойдет, может быть, в результате исторических перемен, которые, хочет или не хочет того высшее духовенство, отделят ее от земных целей, с тем чтобы, возвысившись, она занялась достижением чудесных целей евангелия.

Остается поговорить о другом опыте, который я приобрел, будучи священником. Он касается апостолических организаций, учрежденных церковью для обращения людей в христианскую религию. Из числа этих многочисленных организаций мы остановимся вкратце на школах, издательствах, "рабочих домах", обществах св. Марии, "Католическом действии" ("Ационе каттолика") и "Гражданских комитетах".

Когда дерево нездорово, болеют и его плоды. Однако не следует преувеличивать. Деятельностью этих организаций руководят многие видные священники и люди, не принадлежащие к церкви, которые действительно верят в Христа и стараются принести пользу, однако, к несчастью, количество их всегда незначительно по сравнению с неспособными, недостойными и теми, чья голова набита церковным догматизмом. Поэтому благотворительная деятельность указанных организаций подчинена политике Ватикана и заражена болезнями, которыми веками страдает католическая церковь.

Сказав это, мы сказали все. Но есть другое зло, которое заключается в мании стяжательства, свойственной некоторым из этих организаций. Католические школы для мирян (например, многочисленные колледжи, встречающиеся в Италии на каждом шагу; ими управляют мужские и женские религиозные организации) остро страдают этим пороком. Евангелическое воспитание подростков и детей - весьма небрежное - заслоняется низменными интересами заработка. Учителям платят часто значительно меньше, чем полагается; если же они пытаются протестовать, то их шантажируют, говоря, что если они будут претендовать на большее, то могут искать себе другое место. Но в другом месте в Италии нет работы. Они смиряются и голодают.

Одно время названные школы (например, школы "Общества Иисуса") должны были быть, согласно их уставу, бесплатными. И таковыми они были некоторое время. Потом, с помощью тысячи предлогов, от этого здорового евангелического предписания отказались. Поэтому обучение в церковных школах стоит сегодня дороже, чем в государственных, хотя, вообще говоря, оно значительно хуже. Единственной причиной, которая могла бы оправдать их существование, было бы христианское воспитание молодежи; но и оно оказывается на деле несостоятельным. Из тысячи воспитанников какого-нибудь католического колледжа, может быть, сотня воспитывается в должном духе, а остальные в лучшем случае бывают на воскресных обеднях, а некоторые не бывают и вовсе. Вот и все воспитание. К тому же, как я мог установить, наблюдая различные колледжи иезуитов (а это были лучшие), в то время, как для преподавания отводится почти все здание, - кружкам, библиотекам и т. д. предназначенным для распространения среди воспитанников учения Христа, церковное начальство отводит две или ри сырые комнаты или же подвальные помещения. Это бъясняется тем, что, если бы сократили число аудиторий, сократилось бы и количество учеников, что было бы равносильно уменьшению доходов колледжа. Принимая во внимание корыстный склад ума духовных лиц, управляющих институтами, это невозможно.

Подобные и даже худшие вещи обнаруживаются в католических издательствах: денежная сторона довлеет над всем, так что евангельский дух или очень слаб, или же его вовсе не существует. Печатается то, что считается выгодным, и все тут. Впрочем, большая часть католических изданий предпринимается в политических целях или же подчинена апологетической мании оправдания дел Ватикана. Книги, предназначенные, так сказать, для души, также страдают этим. Католики, с любой точки зрения, печатают плохо, во всяком случае, гораздо хуже, чем могли бы, если бы действовали с большим бескорыстием и в евангельском духе.

Общества св. Марии являются "духовными кружками". Но и в них политиканство весьма заметно. Практикуется культ Мадонны в соединении со слепым антикоммунизмом.

"Рабочими домами" управляют большей частью иезуиты. Раньше, когда ими руководил видный священник, отец Гори, они преследовали духовные цели; теперь же они впали в самое отталкивающее политиканство. А в "Католическом действии" дело обстоит еще хуже. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать, что говорится в специальной главе книги папского Католического института общественной деятельности, озаглавленной "Общественная деятельность католиков" (Рим, 1948): "Когда христианское профсоюзное движение должно было принять решение составить единую профсоюзную организацию с марксистскими течениями в соответствии с Римским пактом от июня 1944 года, в пятом пункте сообщения, приложенного к пакту, была специально оговорена возможность возникновения, рядом с профсоюзной организацией, свободных обществ с воспитательными, политическими, благотворительными и увеселительными целями и других учреждений кооперативного и профессионального характера. По инициативе этого института тогда же, в августе 1944 года, возникли христианские общества итальянских трудящихся, руководство которыми в первые месяцы было поручено члену парламента Акилле Гранди" (стр. 22). Дальнейшее рассмотрение содержания главы раскрывает программу политического характера. Впрочем, это вовсе не секрет. Каждый знает, что христианские общества итальянских трудящихся составляют силу, находящуюся на службе у христианско-демократической партии.

О "Католическом действии" можно было бы написать целую книгу. На бумаге эта организация не должна, не может заниматься политикой, но факты противоречат теории. Действительно, в довольно старой книге, которая появилась еще при Пие XI, когда "Ационе каттолика" имела бесконечно менее политический характер, чем сейчас, в пояснение заглавия - "Отношения между "Ационе каттолика" и политическими партиями" - мы можем прочитать следующее: "Если речь идет о партиях, не порицаемых церковью, но, наоборот, вдохновляемых христианскими идеями, "Ационе каттолика" помогает им набирать членов и осуществлять свои программы". Соприкасаясь в течение многих лет со средой "Католического действия", я видел, что в ее учреждениях, на собраниях, на лекциях - словом, повсюду господствовала политика и самый неистовый, свирепый антикоммунизм, кровожадный даже в выражениях. Витторино Веронезе, Луиджи Джедда, председатель "Католического действия", - это политики, политические деятели. В моей книге "Ватикан и неофашизм" (Рим, 1952) я описал коварные маневры Джедды в целях создания в Италии по приказу Ватикана политической силы, которая в случае, если бы христианские демократы не выполнили категорического приказа подчинить Италию Апостолическому престолу, могла бы заменить их. Речь шла об ужасной мешанине из фашистов, монархистов и либералов, втайне руководимых "Католическим действием".

Сейчас "католическое действие" и христианско-демократическая партия, несмотря на антагонизм из-за широко известного честолюбия Луиджи Джедда, который, как говорят, очень хотел бы стать во главе правительства, являются союзниками. Обе партии состоят на службе политических интересов Ватикана, которому они беспрекословно подчиняются. Они обозлены друг на друга, потому что никак не поделят лакомого куска - государственной власти над нашей несчастнейшей страной, но практически подчиняются одной и той же руке, руке правящих церковников. Джедда раздражен, он не может видеть людей из "христианской демократии"; те, в свою очередь, обходятся с ним презрительно, потому что подозревают, что он хотел бы управлять Италией. Пока что он должен повиноваться приказаниям и покорно служить господствующей католической партии. Но он ждет благоприятного момента, когда истощенная христианско-демократическая партия не сможет больше обеспечивать интересы Апостолического престола и будет выброшена за борт. Тогда он будет "человеком, ниспосланным провидением", естественным наследником теперешних политиканов, состоящих на службе у правящей церкви.

А теперь расскажем о новейшем творении, изобретенном Луиджи Джедда, о "Гражданских комитетах" o детище "Католического действия".

На бумаге они тоже должны быть религиозными, евангелическими организациями. На деле же и даже в своих печатных программах - ибо они уже дошли до такой степени тупости, чтобы не сказать хуже, - они являются "политическим чудовищем". Читатель убедится в этом, бросив взгляд на "Организацию и план работы Местного Гражданского комитета" (издано в 1951 году Национальным Гражданским комитетом).

"Когда был основан Гражданский комитет? Он был основан в феврале 1948 года, и первой битвой его было участие в политических выборах 18 апреля" (стр. 3).

"Что делал до сего времени Гражданский комитет? Он занимался борьбой в периоды выборов, имевших место в Италии: от общенародных политических выборов в 1948 году вплоть до сегодняшнего дня (выборы в Сардинии, Вальд' Аоста, в Триесте, в Сан Марино, и административные выборы во многих итальянских общинах). Он оказывал помощь свободным трудящимся, когда они отделились от коммунистической Конфедерации и т. д." (стр.3).

"Какова программа Гражданского комитета в 1951 году? Гражданский комитет ставит себе задачей подготовить итальянский народ правильно подойти к проблеме административных, общинных и провинциальных выборов" (стр. 3 - 4).

"Как организован Местный Гражданский комитет? Местный Гражданский комитет, как говорит само название, является собранием лиц, каждое из которых представляет организацию или же предприятие, находящиеся в соответствующем приходе, и имеет целью проповедь католических идеалов, или же социальные и экономические мероприятия в духе католических принципов или, во всяком случае, с учетом этих принципов. Поэтому в Местном гражданском комитете участвуют председатель приходской джунты итальянской "Ационе каттолика", председатель мужской организации "Ационе каттолика", председатель юношеской организации* "Ационе каттолика", председатель женской организации "Ационе каттолика", председатель союза девушек "Ационе каттолика", директор Марианского общества, президент христианских ассоциаций итальянских трудящихся, председатель профсоюзного центра, председатель секции земледельцев, председатель местной христианской кооперации, председатель Семейного фронта, председатель Итальянского женского центра, представители религиозных конгрегации и братств, председатель Конференции святого Винченцо де Паоли и т. д." (стр. 4 - 5), из чего видно, что "Ационе каттолика" всеми своими ответвлениями по уши погрязло в политике.

Продолжаем. Какую информацию должен собирать исполнительный комитет (Гражданского комитета) ? Сведения, которые интересуют Гражданский комитет, касаются явной или скрытой деятельности политических партий, а также данных о течениях в общественном мнении в отношении местных и национальных проблем, представляющих общий интерес (стр. 6).

"Как собираются сведения о политических партиях? Эти сведения собираются в результате наблюдения за циркулирующими новостями, в результате внимательного чтения прессы и сбора сведений и документов от людей, которые в состоянии их доставлять. В этом сборе сведений недопустима наивность, то есть необходимо тщательно оценивать источники информации и, прежде всего, контролировать их путем сопоставления известий из разных источников" (стр. 6).

"Как собираются сведения об общественном мнении? Общественное мнение должно разведываться по определенной системе, а именно, путем формулирования точных вопросов по интересующим Гражданский комитет вопросам и направления этих вопросов значительному числу лиц различного социального положения. Ответы аккуратно аннотируются. Расследование можно производить также посредством употребления составленных для этого письменных вопросников" (стр. 7).

"Потребует ли ближайшая кампания по административным выборам от местного Гражданского комитета особой работы? Конечно. Эту работу можно разделить на четыре ступени: 1) контроль над избирателями, 2) гражданская инициатива, 3) проверка списков, 4) предвыборная пропаганда" (стр. 8).

"Что подразумевается под контролем над избирателями? Под контролем над избирателями подразумевается, что Местный Гражданский комитет посредством работы ячеек должен удостовериться, что все избиратели-католики имеют избирательное свидетельство в соответствии с действующими муниципальными предписаниями и что они точно знают, как надо голосовать" (стр. 8).

"Что подразумевается под проверкой списков? Под проверкой списков подразумевается, что Местный Гражданский комитет как выразитель воли и представитель избирателей-католиков спокойно (?) и аккуратно проверяет имена выдвинутых кандидатов, чтобы составить список, за который должны будут отдать голоса избиратели-католики и за который должна быть развернута самая энергичная предвыборная пропаганда" (стр. 8).

"Что понимается под предвыборной пропагандой? Под предвыборной пропагандой подразумевается работа, развертываемая Местным Гражданским комитетом для того, чтобы в общинных выборах одержал победу список, выбранный Местным Гражданским комитетом, и для того, чтобы в областных выборах одержал победу список, выбранный зональным Гражданским комитетом" (стр.8).

"Каковы цели предвыборной пропаганды Местного Гражданского комитета? Цели пропаганды Местного Гражданского комитета следующие: 1) борьба против уклонения от участия в выборах, 2) антикоммунизм, 3) ориентация избирателей на определенный список, 4) ориентация предпочтений, 5) согласование действий между антикоммунистическими партиями" (стр. 9).

"Как осуществляется антикоммунистическая пропаганда? Она осуществляется путем использования материала, доставленного Национальным Гражданским комитетом и зональным Гражданским комитетом, и направлена на информацию общественного мнения о том, какую серьезную опасность представляет коммунизм (листовки, фильмы, "Италиа пополаре", различные печатные произведения и т. д.). Кроме того, необходимо умело направлять низовую пропаганду активистов секторов и ячеек, с тем чтобы вырвать голоса у коммунистов, вплоть до убеждения симпатизирующих коммунистам удалиться с территории общины в день выборов или, во всяком случае, не идти голосовать" (стр. 10).

"Как осуществляется задача ориентации голосов избирателей на отобранный список? Эта важная задача осуществляется путем использования пропагандистского материала, который дадут Национальный Гражданский комитет и зональный Гражданский комитет, материала, который будет выпущен Местным Гражданским комитетом, или партией, или межпартийным Инициативным комитетом, который представляет список. Кроме того, следует сообщить активистам наиболее действенные доводы в пользу католического списка, способные нейтрализовать пропаганду противника обучить актив в секторах и ячейках методике пропаганды и эффективным пропагандистским приемам. Кроме того, необходимо поощрять собрания и митинги в пользу намеченного списка, делая так, чтобы активисты присутствовали на этих собраниях и аплодисментами и одобрениями нужным образом влияли и на общественное мнение, так же как и через индивидуальные беседы, которые обыкновенно имеют место после митингов и собраний" (стр. 10 - 11).

Таков стиль некоторых изданий Национального Гражданского комитета (Рим, улица Кончилиационе, 15). Рассмотрим периодическое издание, озаглавленное "Связь активистов". Вот несколько отрывков: "На этих днях в Риме собирается Атлантический совет, чтобы рассмотреть проблемы мира. Сторонников "остроклювого голубя" Пикассо это совещание, естественно, заставит побледнеть. Мы же, наоборот, рассматриваем членов Атлантического совета как настоящих хранителей мира и приветствуем их от имени всех разумных и честных итальянцев" (№ 11, 20 ноября 1951 года). Вышеприведенное было напечатано жирным шрифтом в середине первой страницы; слова, выделенные заглавными буквами, в оригинале тоже набраны с заглавных букв.

И еще: "Но вторая война была войной социальной, идеологической, религиозной. Союзники не отдавали себе отчета в том, что великой опасностью был не Гитлер - вождь ограниченного расизма, а Сталин... чтобы умереть за Берлин, необходимо было быть блондинами и иметь голубые глаза. Но за Москву умирают все недовольные, которые представляют огромное большинство людей, населяющих планету. К рабочим присоединяются неудачники, отбросы, безобразные, больные, озлобленные. Вспомните, что в Мадриде было всегда несколько хромых и несколько горбатых" (там же, стр. 6).

Характер этих изданий таков, что неимоверно глупые, кровожадные политические взгляды их нужно было бы приводить целиком. Из каждой строки, из каждого слова сочится слепая, кровожадная, животная, постыдная ненависть. И это литература Гражданских комитетов, то есть организаций, в которых участвуют "Ационе каттолика", общества св. Марии, религиозные братства, священники, конференции святого Винченцо де Паоли! Есть от чего прийти в ужас.

Вот до какого предела, до какой степени деградации дошла церковь. Где здесь Христос? Его нет и в помине. Евангелия здесь нет ни на иоту. От монумента, когда-то бывшего маяком эпох, остались теперь лишь руины, заросшие сорняками.

При наблюдении за правящей церковью создается такое же впечатление, как у путешественника, который на закате солнца созерцает огромные пустыни, где в давно прошедшие времена возвышались города, где кипела работа и где любящие, свободные люди радостно посвящали себя славным делам. Призраки величия, более не существующего! Было бы лучше, если бы на их месте расстилались пески унылой пустыни, под которыми в ночи господствуют звезды, за светом которых человеческому сердцу, если оно того хочет, вольно видеть или бога или пропасть тайны.

Таков мой опыт священника с 1943 по 1952 год. Я исповедал тысячи людей, собрал в глубинах сердца страдания, слезы, трагедии и муки многих душ. С беспредельным волнением, вспоминая образ Христа, протягивал руку помощи, находил утешительное слово для ободрения легиона страдающих, помогал им в духе евангелия. Я всегда был чужд духу правящей церкви, духу Ватикана.

С течением времени, не без смятения и огорчения, я осознал, что послание Христа, несмотря на то, что оно так возвышенно, с научной точки зрения не может считаться достоверным. Для меня было неописуемо больно осознать это. Я увидел, что с научной точки зрения правда в другом, в марксизме. Я пришел к нему, несмотря ни на какие жертвы.

Я со слезами - как если бы мир и сама жизнь должны были для меня исчезнуть - отрекся от "благой вести" об Иисусе. К моей огромной радости, я не был опустошен этим, как это происходит, когда идеал исчезает и его нечем заменить. Счастливое стечение обстоятельств помогло мне, так что я вместо света мнимого увидел действительный свет, который восстановил во мне твердость духа, полную и абсолютную ясность и покой. Наконец-то моя совесть спокойна.

Но то, что я покинул не только без сожаления, но, наоборот, со вздохом облегчения человека, который из подземелий, лишенных воздуха, возвратился на свет, к солнцу, в хрустально чистую атмосферу, - была правящая церковь, Ватикан, извративший самый восхитительный религиозный факт, который только помнит история: послания Иисуса, пленительного сына Марии.