III. Поговорим о теологии

Замечания, которые мы сделали о католической философии, можно отнести в основном и к теологии. Но эта последняя имеет и собственные отличительные черты, которые не свойственны католической философии или же свойственны ей в меньшей степени. В самом деле, в то время как в системе церкви первая является служанкой и орудием, вторая является госпожой и владельцем орудия. Вследствие этого, чтобы избежать повторений, ограничим исследование выявлением тех сторон теологии, которых не имеет философия или имеет их в меньшей степени. С этой целью уместно вспомнить, что говорил мне отец Джузеппе Гризар, известный историк - иезуит: "Католическая теология - это тюрьма, в которую церковь заточила себя, заточила других, а затем бросила ключи в реку".

Сказано метко. Теперь полезно рассмотреть два пункта, затронутых этим суждением.

Из-за своей жажды власти над умами и нетерпимого отношения к противникам правящая церковь, начиная с первых веков своего существования, неосторожно злоупотребляла своей "непогрешимостью", провозглашая "догматами", то есть "ниспосланными богом", изрядное количество понятий, которые в наше время оказались в вопиющем противоречии с разумом и наукой.

Церковь, безусловно, переусердствовала. Однако, пойдя указанным путем, она уже не могла остановиться, ибо для защиты того или иного ложного положения она была вынуждена поддерживать множество других, каждое из которых, в свою очередь, приводило к необходимости поддерживать новые и новые ложные положения. Ясно, что церковь не могла, да и не может повернуть вспять. Если бы она сделала это, она признала бы свою ошибку, и тогда ее "непогрешимость" развеялась бы как дым, а вслед за этим рухнула бы и сама церковь.

Поэтому церковь вынуждена упорствовать. Путь догматики, пройденный руководящим духовенством, включая пап и соборы, в течение веков, сравним с волшебной дорогой, которая исчезает за спиной идущего по ней. На этой дороге нельзя останавливаться и отдыхать. Нужно идти, а то и бежать вперед. Например, нечто "определяется" как объект "веры", и отвергающий это нечто является "еретиком". Но вот возникает "препятствие", слышатся возражения. Необходимо осудить возражения, определить еще что-то. Если оно по-настоящему и не определяется, осуждение все же должно произойти. Идя этой дорогой, можно действовать только так.

Известен суд над Галилеем. Галилей неосторожно утверждал, что Земля вращается вокруг Солнца, и инквизиция, вынудив его отречься от своего утверждения, выслала его на поселение. Затем, со временем, ватиканские власти обнаружили, что Галилей был прав, а святой престол и папа ошибались. С великой горечью церковь признала - единственное в своем роде происшествие в ее истории, - что она заблуждалась. Иначе она поступить не могла. Но свое признание она сделала спустя века, когда ошибка стала явной; следовательно, признание ее уже не является заслугой, а поиски оправдания посредством различных уверток, мелких формально-логических уловок не уменьшают чудовищности совершенного и отвественности за него. Церковники утверждают, что непогрешимое церковное руководство не замешано в этом. Папа одобрил "осуждение", это верно, но он не имел намерения делать это "во всеуслышание", официально (ex cathedra). Кроме того, во всем виноват был Галилей: этот упрямец был остер на язык и раздражителен. В своем "Dialogo sui massimi sistemi" он, как это понятно каждому, изобразил папу самоуверенным и дерзким глупцом, упрямым перипатетиком, который на каждые три слова говорит шесть глупостей. Более того, доводы, которые в присутствии теологов приводил Галилей для доказательства обращения Земли вокруг Солнца, не были убедительны (А. Мюллер, Основы астрономии, Рим, 1904, т. I, стр. 362 и сл.). Конечно Галилея наказали, но в этом виноват он сам. Церковь, пожалуй, была скомпрометирована назойливым пизанцем, но была снисходительна, ибо никто среди инквизиторов даже и не думал о пытках и о "применении веревки".

Пример, повторяем, уникальный и показывает, с каким трудом церковь идет на признание своих ошибок. Три или четыре неудачи такого рода - и для Ватикана все было бы кончено. И если бы речь шла об ошибочности какого-либо из "непогрешимых" определений, церковь этого не признала бы ни в коем случае, хотя бы всем было ясно как белый день, что это так. Иначе все сооружение рухнуло бы. Если бы церковь признала, что ошиблась в вопросе веры, догма о "непогрешимости" оказалась бы ложной. В этом случае вся система вероучения взлетела бы на воздух.

Следовательно, церковь, с одной стороны, является своим собственным тюремщиком, а с другой стороны - тюремщиком других.

Пример Галилея показывает это с очевидностью, которую я назвал бы безжалостной. Он показывает вредоносность церковного аппарата - его направленность против прогресса человечества, посягательство на свободу умственной деятельности, на внутреннюю свободу индивидуального сознания. Словом, это физическое (вспомним тюрьмы и пытки инквизиции) и моральное заточение личности, а по возможности, и общества. Говоря так, мы не боимся преувеличений. Вот некоторые доказательства.

Существует интересная книга - "Индекс запрещенных книг" (Index librorum prohibitorum), напечатанная по приказу папы издательством Poliglotta Vaticana. Кто прочитает хоть одно из произведений, указанных в этой книге, тот совершит смертный грех, иначе говоря, если он умрет, не раскаявшись в этом "преступлении", он попадет в ад. Ни больше ни меньше.

Это свидетельствует о ликвидации свободы мысли и подавлении сознания человека. Запугивание преисподней показывает, как далеко зашло желание церкви поработить людей. Тем не менее, чтобы составить себе отчетливое представление об этом стремлении, хотя об этом достаточно ясно говорит обещанная устрашающая кара, следует изучить, на что распространяется этот невероятный запрет. С этой целью пробежим благословенный "Индекс", в который однажды инквизиторы включили "Dialogo sui massimi sistemi" Галилея и великое сочинение

Коперника (декрет от 5 марта 1616 года. В этот день были запрещены все книги, в которых защищалась гелиоцентрическая система).

Что же мы находим в этом "Индексе" сегодня? Просматривая книгу, я читаю: "О тирании"; "Жизнь Витторио Альфиери да Асти, написанная им самим"; "Панегирик Плиния Траяну"; "О государе и о литературе" Альфиери; "Психология как наука, основанная на фактах" Пьетро Помпонацци; "Естественное возникновение солнечной системы" Ардиго; "О преступлениях и наказаниях" Чезаре Беккариа; "Учение о законодательстве" Филанджьери; "Энциклопедия" Дидро и Даламб'ера; "Якопо Ортис" Фосколо; "Гражданская история Неаполитанского королевства" Пьеро Джанноне; "История упадка и падения Римской империи" Гиббона; "Критика чистого разума" Иммануила Канта; "Басня о пчеле" Бернара де Мандевиля; "Велизарий" Мармонтеля; "Мудрецы" Монтэня; "Дух законов" Монтескье; "Пор-Ройаль" Сен-Бева; "Лекции по итальянской литературе" Сеттембрини; "История английской литературы" Тэна и т. д.

Кроме того, в "Индекс" внесены все произведения Бальзака, Джордано Бруно, Эрнеста Буонайути, Альфреда Луаси, Вольтера, Бенедетто Кроче, Габриэля Д'Аннунцио, Рене Декарта, Джованни Джентиле, Винченцо Джоберти, Томаса Гоббса, Жюля Ламметри, Мориса Метерлинка, Альфреда Ориани, Пьера Жозефа Прудона, Александра Дюма (отца и сына), Стендаля и т. д.

Помимо них в "Индексе" названы четыре произведения Иеремии Бентама, одно Виктора Кузена, два Густава Флобера, два Антонио Фогаццаро, десять Мельхиора Джойя, два Артура Графа, пять Фердинанда Грегоровиуса, три Гверрацци, три Гвиччардини, четыре Генриха Гейне, два Виктора Гюго, три Ламартина, семь Ламеннэ, пять Леруа, семь Мальбранша, четырнадцать Мамиани, десять Мантегацца, одиннадцать Джован Баттиста Марини, семь Шарля Морраса, шесть Жюля Мишле, два Винченцо Монти, два Блэза Паскаля, шесть Пуффендорфа, пять Эдуарда Кинэ, девятнадцать Эрнеста Ренана, два Антонио Росми-ни, пять Жан-Жака Руссо, шесть Паоло Сарпи, три Никколо Томмазео, двадцать одно Турмеля и т. д.

Некоторые из перечисленных авторов являются величайшими представителями человеческой мысли, другие менее значительны. Но все они достойны всяческого уважения. Мы здесь не упомянули о многих других, заслуживающих упоминания.

Нарисованная картина уже дает представление о давлении, которое церковь оказывает на умы. И все же это еще не все: кроме произведений, указанных специально, тысячи и тысячи других были запрещены по категориям, оптом, всегда с той же угрозой преисподней. Полезно перечислить здесь эти категории, пользуясь "Кодексом канонического права".

Вот итальянский текст канона 1899:

"Запрещены:

1) издания оригинального текста и старинных католических переводов священного писания и издания восточной церкви, опубликованные каким бы то ни было некатолическим автором, а равным образом переводы указанных текстов на любой язык, изданные и отредактированные не-католиками;

2) книги любого автора, пропагандирующие ересь или раскол или стремящиеся каким-либо образом разрушить самые основы религии;

3) книги, которые намеренно нападают на религию и добрые нравы;

4) книги какого бы то ни было некатолика, которые трактуют о религии, за исключением случаев, когда в них нет ничего, направленного против католической веры;

5) книги, о которых говорится в канонах 1385, § I, № 1 (книги св. писания, или комментарии и аннотации к ним, изданные без церковной цензуры) и 1391 (то есть переводы на данный язык св. писания, не одобренные Апостолическим престолом, или же изданные не под надзором епископов и не содержащие аннотаций, взятых из писаний святых отцов церкви и ученых церковных авторов), равно же книги, упомянутые в каноне 1385, § I, № 2, то есть изданные без соблюдения канонических предписаний, книги и брошюры, рассказывающие о новых пришествиях, откровениях, видениях, пророчествах, чудесах, или побуждающие к новым проявлениям веры, хотя бы они и носили частный характер;

6) книги, которые оспаривают или осмеивают какое-нибудь католическое учение; которые защищают заблуждения, осужденные Апостолическим престолом, принижают служение богу, которые пытаются нарушить церковную дисциплину; книги, которые сознательно злословя по поводу церковной иерархии, религиозного и церковного сословия;

7) книги, которые излагают или призывают к различного рода предрассудкам и колдовству, гаданию, магии, вызыванию духов и другим подобным вещам;

8) книги, в которых говорится о допустимости развода, самоубийства, дуэли; которые, говоря о масонских сектах или об обществах такого же рода, стремятся доказать их полезность и безвредность для церкви и цивилизованного общества;

9) книги, которые трактуют, рассказывают 'о вещах похотливых и непристойных и научают им;

10) издания литургических книг, одобренных Апостолическим престолом, но в которых что-нибудь изменено, так что они не являются сообразными с подлинными изданиями, одобренными святым престолом;

11) книги, в которых рассказывается о запрещенных апокрифических индульгенциях, аннулированных святым престолом;

12) чуждые постановлениям и смыслу церкви печатные изображения всех видов Господа Нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы Марии, Ангелов, Святых и других Служителей Бога".

Оставив в стороне "священные изображения" и ограничившись книгами, можно сказать, что их здесь более чем достаточно. Это настоящая китайская стена, но только за ней нас ожидают не стражники мандарина или божественного императора, а самый ад.

Согласимся - впрочем, надо ли говорить об этом? - что многие книги, включенные в эти категории, действительно плохи, даже вредны, например те, что перечислены в девятом параграфе. Но единственное преступление других, а только им и мотивируется это запрещение, состоит в оспаривании или опровержении идей и точек зрения правящей церкви и ничего больше. К тому же многие труды, например издания св. писания, опубликованные некатоликами, часто и этим не грешат.

Какова же цель этого закона? Его цель - завязать глаза, которые могли бы видеть, оградить людей высокой, неопреодолимой стеной или заключить их в камеры с таким отверстием, через которое проходят только угодные католической церкви известия и понятия.

Церковь боится света. Почему? Единственное вразумительное объяснение этому может быть только следующее: она не уверена в правоте и истинности своего учения. Кто сознает свою правоту - тот не боится. История не знает ни одного философа, который бы угрожал противникам хотя бы теоретической возможностью навсегда или на неопределенный срок оказаться среди грешников ада. А вот апостолический престол использует эту угрозу. И было время, когда он пускал в ход солдат и палачей.

Каково наше заключение? Учение, опирающееся на подобные методы, не может быть истинным. В самом деле, при всем нашем уважении к чужим убеждениям применение таких методов не представляется нам верной и, тем более, разумной тактикой.

Изложенное подтверждает два положения: церковь держит в тюрьме и себя и других, и, кроме того, система вероучения, которая является душой этой церкви и высшим оправданием ее существования, - не истинна. Однако в отношении этого последнего замечания указанные до сих пор причины носят пока лишь внешний характер. Поэтому мы проведем в конце главы исследование, которое в какой-то степени может углубить наше представление о рассмотрении проблемы, имеющей фундаментальное значение. Затронутые же нами моменты, равно как и те, к которым мы обратимся далее, имеют целью подготовить читателя и подвести его к опровержению католической теологии по существу.

Итак, теперь уже своевременно задать вопрос, почему правящая церковь почти с момента своего возникновения после эдикта Константина в 313 году - взяла на себя неблагодарную задачу быть тюремщиком для себя самой и для других? Буддизм, конфуцианство и другие мировые религии никогда не брали на себя этого. В этом повинна известная нам организация церкви. Почему же католическая церковь пришла к этому?

Помню, когда я начинал изучение теологии в папском Грегорианском университете, я был весьма озадачен тем, что с весьма отдаленных времен высшее духовенство своими "определениями" неосторожно "монополизировало" будущее, не подумав, что развитие науки сделает со временем невозможной защиту глупых утверждений и абсурдных догм. Одним из объяснений такой линии могло служить предположение, что первоначальное развитие церковного вероучения происходило в эпоху обскурантизма, невежества и дикости. Но это абсолютно противоречит фактам. В 325 году, в год Никейского собора и вплоть до Калхедонского собора в 451 году и позже обсуждались вопросы теологии, с привлечением очень высоких философских понятий, например понятия "естества" и "лица". Возвышенный образ мышления Плотина был широко известен не только в Риме, но во всем античном мире в течение третьего и четвертого веков. Неоплатонизм, довольно известная система, господствовал над умами. Рим и Греция деградировали, но последние лучи уходящей эпохи блистали с удвоенной силой. Культура была замечательной.

Почему же церковь решилась скомпрометировать себя доказательством, например, божественности Христа, догматизируя два его "естества" (человеческое и божественное) и одно "лицо" и приписав при этом весьма темным и спорным понятиям (которые уже и тогда были предметом бесконечных дискуссий) "лица" ("личности"), "естества" "божественное" происхождение? Следует иметь в виду, что это представления известного времени. Поэтому нет ничего удивительного в том (и вряд ли церковь могла, хотя бы смутно, не предчувствовать этого), что в дальнейшем, в связи с углублением научных знаний, от этих понятий не осталось, может быть, ничего или осталось очень немного. Лучше и осторожнее было бы догматизировать, если это было необходимо, божественность Христа, трактуя ее как "непостижимую тайну" (как, впрочем, и делает церковное руководство), и поэтому объявить несостоятельными философские исследования содержания этого понятия. Такой метод не причинил бы никакого ущерба содержанию учения, "которому можно верить" и которое, именно благодаря тому, что ему приписывают "непостижимую тайну", целиком опиралось бы на так называемое "божественное соизволение", непогрешимое по самой своей сущности.

Однако на деле ничего этого нет, кроме стремления обсуждать непостижимое (чтобы не сказать - неразумное). Почему? Чем объясняется, что правящая церковь всегда стремилась связать с наукой и философией свою догму, объект простой веры, не поддающейся исследованию, иррациональной уже в тех источниках, из которых он возник, то есть в писании и других документах меньшего значения, которые, как всем известно, не имеют исторической ценности? Причина этого существует - причина важная и весьма тонкая. Но прежде чем указать эту причину, рассмотрим некоторые другие примеры этой своеобразной линии поведения правящей церкви.

Классическим образцом такого поведения является позиция церковных авторитетов в отношении "священного писания". Давным-давно, несмотря на возражения многочисленных противников, которые были отнюдь не невеждами, церковь поспешила объявить, какие книги следует признать "божественными", и, тем самым, свободными от заблуждений. Вот перечисление, извлеченное из постановления Тридентского собора (сессия IV от 8 апреля 1546 года), соответствующее подробнейшему списку папы Дамасо (Decretum Damasi, п. 382) и Карфагенского собора (п. 397). В Ветхом завете мы имеем: Книга бытия, Исход, Левит, Числа, Второзаконие, Книга Иисуса, Руфь, четыре книги Царств, две книги Паралипоменон, первая и вторая книги Ездры, книги Товита, Юдифи, Эсфири, Иова, псалмы Давида (150 псалмов), притчи Соломона, книги Экклезиаста, Исайи, Иеремии и Иезекииля, Даниила, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Ионы, Михея, Наума, Аввакума, Софонии, Аггея, Захарии, Малахии, первая и вторая книги Маккавеев. В Новом завете - 4 евангелия (от Матфея, Марка, Луки, Иоанна), Деяния Апостолов, 14 посланий св. Павла (Римлянам, 2 - Коринфянам, Галатам, Эфесцам, Филиппийцам, Колоссеянам, 2 - Фессалоникийцам, 2 - Тимофею, Титу, Филомене, Евреям), 2 - послания апостола Петра, 3 - апостола Иоанна, 1 - апостола Иоакима, 1 - апостола Иуды, Апокалипсис апостола Иоанна.

Все эти книги, утверждает церковное руководство, "внушены богом". Что это означает? Это означает, что "согласно постоянному и ясно выраженному утверждению источников откровения, бог является автором священного писания, но не прямым и единственным творцом его, а главным автором священных книг, на котором лежит вся ответственность за их содержание, но который при их составлении и редакции пользовался людьми, являвшимися второстепенными авторами, техническими исполнителями. И так как человек - не слепое орудие, а свободное и сознательное существо, автор второстепенный оказывает на произведение и свое собственное влияние, которое проявляется в форме книги. В этом смысле можно говорить о стиле Исайи, Иеремии и т. д.^*"

^* (P. Parente e A. Piolanti, Dizionario di teologia dommatica per i laici, Roma, 1943, p. 128 - 129. )

"Вдохновляющее воздействие бога на человека означает: а) возвышение сознания, посредством которого автор отчетливо постигает то, что он должен написать, и безошибочно судит об истинности или неистиннооти излагаемого материала; b) побуждение воли, посредством которого бог влияет на автора, чтобы он захотел писать о том, что он постиг и о чем он рассудил; с) содействие в способности выбора слов и выражений так, чтобы предупредить ошибки и отклонения, которые могли бы повредить проявлению божественной мысли".

"Торжественное собрание магистров Церкви на Флорентийском соборе (булла Cantate Domino, 4 февраля 1441 года по флорентийскому стилю, по новому стилю 1442 года), Тридентском (IV сессия, 8 апреля 1546 года) и Ватиканском (III сессия, 24 апреля 1870 года, кан. 4) определило, что внушение библии является догматом веры"^*. Указанные книги называются "каноническими" и составляют "канон", то есть собрание или каталог книг, "внушенных богом". Поэтому сказать, что книга "каноническая", равносильно утверждению, что она "внушена богом". А так как "внушение" подразумевает "безошибочность" пишущего и, следовательно, исключает ошибки, сказать "каноническое" - значит то же самое, что заявить "безошибочное". "Внушение" и, следовательно, безошибочность автора распространяются не только на то, что относится к вере и религиозным обычаям, но на все то, что содержится в оригинальных книгах, то есть на то, что священный автор приводит непосредственно или подразумевает как слово божие или же приписывает ему". "Если вдохновленный богом автор излагает слова других и не одобряет их, очевидно, что эти слова не истинны; если он их хвалит - они истинны, но только в том смысле, в каком он их одобряет; если он передает слова, не одобряя и не порицая их, Святой Дух лишь свидетельствует, что эти слова были сказаны другими"^**.

^* (H. Hopfl, Introductio generalis in Sacram Scripturam, Romae, 1940. )

^** (A. Tanquerey, Brevior Synopsis theologiae dogmaticae, Parigi-Roma, 1931, p. 165. )

Итак, церковь весьма озабочена стремлением надеть колодки на других, но, делая это, она надевает их также и на себя. Это, однако, очень большая неосторожность, потому что, как уже можно было в свое время предположить, вопрос об истинности таких древних произведений, который с самого начала породил споры, в результате развития научных исследований поставил церковь перед трудностями. Итак, церковь ошиблась. Она сочинила ложную догму. Она не "непогрешима". Все сооружение католического вероучения разлетается в прах.

К чему же было так себя компрометировать?

Эти священные, якобы "безошибочные" книги, учеными (не связанными по рукам и по ногам церковной иерархией, не запуганными угрозами Ватикана) признаны переполненными вставками, преувеличениями, тысячами совершенно недостоверных эпизодов. Даже общеизвестные места, которыми правящая церковь обосновывает или считает, что обосновывает свою "непогрешимость" - способ, которым "определяется" догмат "внушения" и связанное с ним содержание писания, - эти места оказались сомнительными, ошибочными, правильное истолкование которых - дело весьма спорное и уж, конечно, нисколько не соответствует толкованию церкви.

Когда Лютер начал нападать на "каноничность" некоторых священных книг, церкви надо было бы соблюдать величайшую осторожность. Но Тридентский собор поспешно принялся "определять" и догматизировать. И все же, может быть, тогда церковь еще была в состоянии исправить эту ошибку. Карфагенский "канон" при помощи тонких ухищрений, характерных для ватиканских теологов, еще можно было бы преподнести как недогматический список. Но, с появлением тридентского "определения" высший клир запер дверь и бросил в реку ключи, так что, несмотря на увеличение числа и строгости научных доказательств, Ватиканский собор был вынужден подтвердить решение Тридентского. Иначе уже быть не могло. Поистине, в этом проявилась ужасная судьба церкви, ее Немезида.

Поэтому-то в связи со столкновением между ложными догмами и истинной наукой фантастически неправдоподобными выглядят "авторитетные" утверждения Пия IX и Ватиканского собора о якобы существующем согласии между наукой и верой и даже о подчинении науки вере (см. решения собора, часть II, глава I, пункт 5; см. также Силлабус (Syllabus) от 8 декабря 1864 года, № 10 и 11).

Прежде чем перейти к выводам, приведем другой пример, который разоблачает те же приемы, ту же систему.

Много веков назад правящая церковь скомпрометировала себя употреблением путаных понятий "естества" и "лица" и неосторожным употреблением их в своих решениях, скомпрометировала себя и понятием "субстанции". Уже во времена Сергия I (687 - 701) Толетантский собор (пункт 688) учил, что человек состоит из двух "субстанций" - души и тела. В вопросах троичности постоянно говорится о "консубстанциальности". Венский собор (1311 - 1312) в своем уложении "De summa trinitate et fide catholica" определяет, что разумная душа есть "субстанциональная форма" человеческого тела и тот, кто это отрицает, - "еретик". Эти же положения были подкреплены новым "определением" IV "Лютеранского собора (сессия IV, булла "Apostolici Regiminis" от 19 декабря 1513 года) и Пием IX (послание "Eximiam tuam" от 15 июня 1857 года, направленное кардиналу де Гейсель, архиепископу Кёльнскому, против "заблуждений" Антонио Гюнтера).

Нет, однако, ничего более неопределенного, труднее поддающегося точному определению, чем понятие "субстанция". Даже теперь не удается точно определить, что это такое. Тем более, следовательно, это относится к "субстанциональной форме" - ничтожному и мертвому схоластическому вздору.

А вот другой пример, последний, который мы приведем: догмат "папской непогрешимости". Это один из самых спорных вопросов католической веры. В течение веков он никогда не был окончательно признан всеми католиками. Даже на Ватиканском соборе, который возвел его в догму (IV сессия, 18 июля 1870 года), мнения разделились не только относительно уместности в то время "торжественного определения", но даже в отношении теологического содержания проблемы. Места в писании в пользу такого догмата (Матфей, XVI, 16 и сл.; Лука, XII, 32; Иоанн, XXI, 15 и сл.) относятся только к Петру; и нужно очень хотеть этого, чтобы суметь извлечь оттуда "догму о непогрешимости" (Carisma infallibile) Петра, а тем более его преемников. Особенно трудно доказать, что Христос хотел этого; мало того, трудно даже показать, что он хотел, чтобы у Петра были преемники.

Кроме того, речь идет о местах писания, аутентичность которых, по мнению множества ученых, очень сомнительна. Возможно, что это фальшивка. Во всяком случае, с точки зрения науки, такая большая степень недостоверности уничтожает всякое доверие к этим документам.

Католическое толкование цитируемых мест весьма сомнительно, и далеко не все согласны принять их без возражений. Протестанты со времен Лютера и до наших дней отвергают его. Притом часто это весьма ученые, честные и религиозные люди. Их множество. Куда же исчезает хваленая католическая уверенность? Может быть, права католическая церковь? А может быть, протестанты? Остается фактом, что научное сомнение не исчезает. Мало того, единственно достоверно то, что толкование и подлинность указанных мест сомнительны. Поэтому церковное руководство не может опираться на них. Вследствие этого, отказавшись от доказательств из писания, оно прибегло к историческим доказательствам (помимо евангелия), утверждая, что "папская непогрешимость" признавалась с отдаленнейших времен как факт, "раскрытый" богом.

Справедливо, между тем, совершенно обратное. Деяния апостолов не говорят об этом важном обстоятельстве, которое является основным в католической церковной схематике. Высказывания Петра на Иерусалимском соборе (Деяния, XV, 7) говорят лишь о его миссии среди язычников и ни о чем более. Петр в приписываемых ему посланиях не говорит ни слова о "непогрешимом примате". Павел тоже молчит.

В документах первых веков нашей эры также нет ни малейших свидетельств в защиту папской непогрешимости. Свидетельства папы Клементия (I век), Игнатия Антиохийского (около 107 года), Иренея (конец II века) смехотворны.

Игнатий, например, говоря о церкви, которая "главенствует в пределах страны римлян", то есть о римской церкви, отмечает, что она "возглавляет собрание милосердия". И на этой основе католическое учение заключает о "примате папы"!

Дальше. В своей книге "Adversus haereses" (т. III, стр. 3) Иреней говорит, что необходимо обращаться к церкви, находящейся в Риме propter eus potentiorum principalitatem (благодаря ее могущественным руководителям), то есть по причине ее могущественного руководства, чтобы знать подлинную апостолическую традицию. Вот и все.

Высказывания св. Киприана, епископа Карфагенского (III век), более чем сомнительны. То кажется, что он действительно признает "примат" Петра, то, напротив, что Петр представлял самое большее символ, знак церковного единства, существовавшего между апостолами и епископатом. В споре о законности крещения, начатого "еретиками", Киприан выступил против папы Стефана.

Некоторые другие свидетельства, о которых можно упомянуть (их два или три), якобы говорящие в пользу "примата", стоят еще меньше. Отметим, что в них нет даже намека на "примат" и, тем более, на "непогрешимый примат".

Нужно подняться к четвертому, даже к пятому веку, чтобы обнаружить какое-то подобие явного признания примата, например на Калхедонском соборе (а. 451). Но, принимая во внимание важность такого понятия, как "примат непогрешимости", столь немногочисленные и уже далекие от событий свидетельства (как если бы мы сегодня в первый раз сказали о событии, происшедшем в 1500 году), являются просто жалкими.

На протяжении последующих веков "примат римских епископов" был весьма далек от признания церковными организациями во всем мире.

В девятом веке произошло отделение всей восточной церкви. Вплоть до Ватиканского собора (1870 год) вопрос оставался спорным, многочисленные епископы и теологи, особенно во Франции и Германии, отвергали догмат о папской непогрешимости. И это отрицание вовсе не было чем-то из ряда вон выходящим - во многих семинариях обычно учили по этому поводу, что папа "не является непогрешимым".

Следовательно, даже среди правящих католиков вопрос оставался сомнительным с научной точки зрения.

Итак, догма о "папской непогрешимости" противоречит фактам. К чему же тогда ее "торжественное определение", создание из нее "предмета веры", заявления, что речь идет о факте "божественного откровения", следовательно, о "достовернейшем" событии? Это кажется нелепым. И действительно, это учение является абсурдным с научной точки зрения. Но так ли оно абсурдно с точки зрения его практической полезности для церкви?

Очень важным, хотя и не главным, обстоятельством, объясняющим тот факт, что правящая церковь ради неблагодарного дела порабощения умов пошла на всевозможные опасности и жертвы вплоть до заточения в тюрьму самой себя и защиты абсурдного учения, является психология церковников, весьма отличная от психологии нормального человека. Чтобы понять это, достаточно вспомнить, что мы говорили ранее о воспитании священников вообще и иезуитов в частности. Тем не менее некоторые дальнейшие разъяснения представляются нам необходимыми.

Служители церкви архиуверены в том, что бог наделил их высшей властью над всем и вся, начиная с политического управления народами и кончая моральным поведением каждого, вплоть до практического использования супругами брачного ложа. Имея дело с такими взглядами, не приходится удивляться тому, что непримиримость и жажда власти над душами у духовенства, и в особенности у руководящего духовенства и Ватикана, поистине необыкновенны. Вы не убеждены в этом? Ну что же, поспорьте с какой-либо видной духовной особой, да что там, с первым попавшимся священником, прижмите его к стене и у вас больше не будет сомнений. Самое меньшее, что может с вами случиться, - это то что он обойдется с вами, как с дураком. И в устных и даже в дружеских спорах с глазу на глаз, когда и речи нет о том, что что-то выглядит неубедительно, необоснованно и даже напротив, ваш противник все же будет пытаться убеждать вас, засыпая доводами, касающимися всех сторон проблемы. Оспаривать это "убеждение", естественно, невозможно, учитывая характер спора. На ваше возражение, что "таинства" католицизма (например, таинство троицы) содержат элементы, которые взаимно противоречат друг другу, или же, что по многим причинам с научной точки зрения евангелия не могут считаться заслуживающими доверия, и, следовательно, истинность их не бесспорна, священник раздражается. Он пытается доказать вам, что это не так, и излагает серию доводов, доказательная "сила" которых может быть исчерпывающе и с точностью оценена вами, если только вы не пожалеете времени на прочтение какого-либо сочинения по теологии.

Оказавшись в затруднительном положении, наш бедный патер наконец выходит из себя. Как! Ты, жалкий человек, насекомое пред ликом всевышнего, предерзостно набираешься смелости восставать против его наместника, который облечен всемогущим ни больше и не меньше, как непререкаемым правом управления людьми? Немыслимо! Эта мания рассуждать, допытываться и противоречить есть или дьявольское искушение, или же результат непростительной гордыни! Если ты этого не понимаешь, то это признак недостаточного развития твоих умственных способностей. Так покорись, если не хочешь попасть в ад. Я буду гораздо снисходительнее к тебе, после того как ты согласишься со мной и признаешь, что я могу рассчитывать, если не на понимание, потому что не всем удается понять истину, то, по крайней мере, на почтительную и смиренную покорность. Ах, ты не можешь быть послушным? В таком случае ты слепец или злодей.

Поверь, дорогой читатель, это не преувеличение. Беседа со священниками очень скоро переходит в стычку. Они выглядят кроткими со своими, с теми, кто их превозносит; по отношению к другим - это упрямые и опасные противники, злобные и истеричные.

Это хорошо известно "вероломным" священникам (fedifraghi), которые после конкордата 1929 года^* были устранены по закону с государственной службы в Италии, словно они умертвили кого-нибудь. Это известно и тем, кто в прошлом сгнили в камерах инквизиции или были замучены. Я сам, как только покинул религиозное заведение, едва избежал заключения политической полицией в дом умалишенных; это было делом рук духовенства, заинтересованного в моем исчезновении.

^* ("Конкордат 1929 года" - соглашение между Муссолини и Ватиканом, укрепившее фашистскую диктатуру в Италии.- Прим. ред. )

Сердце сжимается, когда говоришь о подобных вещах. Далеки они от Иисуса и евангелия! Попытаемся все же извлечь из этой мрачной картины некоторые полезные результаты и выводы. Если такова вообще нетерпимость низшего клира, легко представить себе, какой степени, какого уровня достигает она у правящих попов, у Ватикана! Поведение церковного руководства направлено к уничтожению противников всеми средствами. Этим объясняются и неистовые, а потому и весьма неосторожные усилия правящей церкви подчинить непокорные умы, для чего она всегда прибегала и прибегает к догмату о "непогрешимости", доказывая его с исступлением; .усердствуя свыше всякой меры. И в самом деле, поскольку таково мышление церковников, не соглашаться с ними, противоречить - значит совершать "преступление против божества", наносить оскорбление авторитету церкви.

Но хотя психологический фактор и имеет большое значение, и занимает важное место, все же, сравнительно с результатами, он непропорционально мал. В самом деле, даже сектант, даже умственно отсталый человек при столкновении с вековым опытом, со всевозможными нелепостями и ошибками католиков, открыл бы глаза. Поэтому психологический фактор должен сочетаться с другими, по крайней мере еще с одним, который мог бы объяснить деятельность до того безрассудную, что она граничит с помешательством.

Этот фактор состоит в следующем. Когда закончился период преследований церкви, правящая церковь повсюду добилась земельных владений, политического влияния, господства над людьми, огромных богатств. Они, конечно, не могли бы сохраниться, если бы церковь ограничивалась в своей деятельности той областью, где она по-настоящему и должна бы оставаться, то есть если бы церковь попрежнему вела жизнь среди упражнений в добродетели, видений загробного мира, в изумленном созерцании мистических тайн. Поэтому было необходимо изобрести подходящее средство сохранения и умножения приобретенных привилегий, которое отличалось бы от способов, применявшихся в сфере мистики. Наиболее удобным и легким в обращении средством была, конечно, грубая сила. Она широко применялась церковью. Но одной грубой силы было недостаточно. В самом деле, насилие не может привести к прочным результатам, если оно применяется не к неодушевленным предметам, потому что в этом случае оно встречает противодействие этих последних, противодействие, которое может быть механически подчинено и преодолено более высокими силами. Однако церковь хотела поработить, и поработить надолго, живых людей, многообразную, чувствующую материю, разумную и свободную.

Хорошо известно, что, прежде чем действовать, люди должны осмыслить свой поступок в сознании и, если это действие серьезно, продумать его основательно и составить себе представление о нем. Единственным средством порабощения, о котором мы говорим, было и остается порабощение сознания вплоть до запрещения рассуждать, мыслить, формировать собственными и независимыми средствами свое индивидуальное сознание.

Таким образом, никто не смог бы восстать, так как из самого человеческого сознания были с корнем вырваны возможные причины какого бы то ни было протеста.

Для осуществления такого замысла прежде всего было необходимо удерживать массы в невежестве, в темноте. В книгах, в речах - повсюду людям внушали одно и то же. Церковники зорко следили за издателями. Для тех, кто противоречит, - ад и еще более убедительное и доступное средство убеждения - тюрьма. Запрещается кому бы то ни было выражать одобрение противникам религии и потому не разрешается ни в коем случае слушать и читать их; кто же осмеливается делать это, совершает тяжкое преступление, рискует вечным осуждением. Впрочем, не волнуйтесь - с учениями противников религии тоже можно будет ознакомиться, но только из уст самой правящей церкви, которая уж позаботится расписать своих противников как испорченных, даже весьма вредных и извращенных людей, нечестивых и невежественных, чтобы все надругались над ними.

Едва кто-нибудь взбунтуется, церковь стремится заточить его, посадить за решетку, если это возможно; следит, чтобы он не писал, а если он пишет, уничтожает его книги, захватывает их у издателя или в магазине и сжигает на костре или запирает их в подвалах. Кроме того, прежде, чем ересь получит распространение, церковь прибегает к ординарному, а если этого недостаточно, то к экстраординарному внушению, то есть к "карисме непогрешимости", и "определяет" эту ересь, расправляясь с ней одним ударом.

Проходить мимо еретических систем, не считаться с ними, надеяться на время очень опасно для церкви. Это видно из событий на Востоке времен раскола, который мог распространиться благодаря тому, что там не давали воли действиям католической церкви. Подобная же вещь произошла с Лютером в Германии. Немецкие феодалы покровительствовали Лютеру, и благодаря этому он смог пересмотреть систему католического вероучения. И вот результат: римская церковь должна была лишиться своего политического господства в большей части германских земель и вместе с ним - огромных богатств.

Вот чем объясняется поспешность правящего духовенства, с которой оно, лишь бы уничтожить опасности сегодняшнего дня, "осуждает" заблуждения, "определяет" тот или иной "предмет веры", расписывается под положениями, которые на завтра становятся явной нелепостью. Почему оно так поступает? Читатель уже в состоянии ответить на этот вопрос, сделать вывод. Мы дали ему достаточные основания для этого. Но все же мы сами это скажем: правящая церковь, та, что командует, боится, что, если она не примет всех мер для покорения умов, она потеряет бесспорное господство над ними и, вследствие этого, политическую власть над миром.

Если бы цель, которую преследует высшее духовенство, была бы только мистической, религиозной, тогда перечисленные усилия ее были бы лишены основания, так как католическая религия подобно, скажем, буддизму имела бы в виду удовлетворение возвышенных и в то же время элементарных требований души, свойственных многим людям: внутренней потребности надеяться на помощь свыше, на грядущие беззаботные радости взамен жизненной борьбы здесь, на земле, желания объяснить проблемы земной жизни. Но, повторяем, техника католицизма отличается от техники других религий, ибо целью его является не объяснение этих проблем, а нечто совершенно противоположное. Толпа, смиренные и добрые священники - и таких много - не замечают этого. Но Ватикан хорошо знает, чего он добивается. Ставка в его игре - политическое господство над миром. В течение тысячи шестисот лет история подтверждала этот факт; она регистрировала войны, отлучения из политических соображений, непрерывное применение грубой силы, поток теоретических "осуждений" для удушения сознания, словом, малопривлекательные подвиги рядового и руководящего духовенства.

Нельзя при этом сказать, что такой метод недейственен. Напротив, история показывает, что он исключительно эффективен. В течение многих веков массы были придавлены церковным прессом и почти не оказывали сопротивления. Понадобились вековые кропотливые усилия, чтобы развились зародыши протеста, который, в особых условиях, проявился первоначально в греческом расколе, затем - в движении, возглавленном Лютером.

Для лучшей и более подробной иллюстрации этой техники порабощения сознания полезно, между прочим, описать с возможной тщательностью принятый в "Обществе Иисуса" метод обучения церковным дисциплинам. Для этого зададим вопрос: какова цель научного исследования? Несомненно, поиски истины, ответят нам. Ничто другое не допустимо. Обучать с заранее поставленной целью затемнения умов, скрывать противоречия, играть в прятки с действительностью, сознательно обманывать - все это поистине выглядит крайне бесчестным, чтобы не сказать больше.

Кто бы поверил, что орден иезуитов имеет специальную и совершенно определенную программу подобного обучения? Чтобы убедить читателя, мы предоставляем слово самим статутам "Общества Иисуса". Тексты мы заимствуем из книги иезуита Марио Барбера, озаглавленной "Ratio studiorum и четвертая часть Конституций Общества Иисуса", изданной в Падуе в 1942 году^*.

^* ("Ratio studiorum ela parte quarta delle Constituziioni dela Compagnia di Gesu", Padova, 1942. )

"[Провинциал Ордена] должен прежде всего помнить о том, что с кафедры теологии должны преподавать только те, кто преданы Св. Фоме; те же, кто отдаляются от него или мало ему привержены, должны отстраняться от преподавания" (из "Правил Провинциала", 9, § 2).

"Преподаватели (философии.., склонные к новизне или к слишком свободному образу мысли, должны безусловно отстраняться от преподавательской деятельности" (из "Правил Провинциала", 16).

"Среди вещей, которые [преподаватель "священного писания"] должен иметь в виду, первейшей является защита одобренного церковью перевода" (из "Правил для преподавателя священного писания", 2).

"[Преподаватель "священного писания"] не должен стремиться опровергать ошибки, исключая самые заметные и действительно кажущиеся таковыми, которые содержатся в переводе, будь то перевод с поздней латыни, или с халдейского, или с сирийского, или перевод Теодицеи; с другой стороны, пусть он принимает во внимание ошибки, которые весьма часто встречаются в латинской Вульгате и мистериях нашей Веры, особенно если они встречаются в переводе семидесяти толковников (settanta), о которых он должен всегда говорить с почтением" (там же, 5).

"Если решения Пап или Соборов, в первую очередь Вселенских Соборов, провозглашают буквальный смысл какого-нибудь места, [преподаватель "священного писания"] должен безоговорочно утверждать, что это - буквальный смысл, и не добавлять к нему других буквальных значений, если они не зиждятся на обоснованных предположениях. Если его побуждают к этому намеренно, с тем, чтобы подтвердить какой-либо догмат веры, он, конечно, должен указать, что это - буквальный или мистический смысл" (там же, 6).

"[Преподаватель "священного писания"] должен почтительно следовать указаниям Святых Отцов. Если они согласно толкуют какой-либо буквальный или аллегорический смысл, особенно когда они говорят ясно и намеренно о писании или излагают догмы, он не должен расходиться с ними. Если согласия между ними нет, преподаватель должен предпочесть среди их различных интерпретаций то толкование, к которому церковь с давних пор проявляла большую склонность при широком одобрении толкования" (там же, 7).

"Если речь идет о догмате веры, который большая часть Отцов Церкви или теологов стремится доказать по Священному писанию, [преподаватель священного писания] не должен отрицать, что можно доказать его по писанию" (из "Правил для преподавателя Священного писания", 8).

"То, что можно успешно заимствовать у еврейских раввинов в пользу Вульгаты или католических догм, нужно использовать, не признавая их авторитета, чтобы не случилось того, что кто-либо пристрастится к ним, особенно, если они писали после Христа, Господа нашего" (там же, 9).

"[Преподаватель еврейского языка среди прочих вещей должен иметь в виду защиту одобренного церковного перевода" (из "Правил для преподавателя еврейского языка", 2).

"Наши [то есть иезуиты] должны в схоластической теологии во всем следовать учению Св. Фомы, считая его своим учителем и делая все, чтобы ученики исключительно любили его" (из "Правил для преподавателя схоластической теологии", 2).

"В отношении зачатия Святой Девы и торжественности обетов ей пусть следуют мнению, которое теперь наиболее распространено среди теологов и наиболее ими поддерживается" (там же, 3).

"Когда суждение Св. Фомы неопределенно или когда Св. Фома не высказывался по данному вопросу, дозволяется придерживаться любой из сторон" (там же, 4).

"Первейшей заботой обучения является укрепление веры и споспешествование набожности. Поэтому в вопросах, о которых Св. Фома не говорит ex professo, никто не должен преподавать того, что не согласуется как следует с духом церкви и с воспринятыми традициями и что могло бы в какой-либо степени ослабить крепость стойкого благочестия" (там же, 5).

В случае расхождений, когда таковые встречаются в отдельных частях Summa teologica Св. Фомы, [преподаватели схоластической теологии] пусть лучше придерживаются схоластического метода, чем исторического, и им будет достаточно поддержать какие-либо понятия двумя или тремя солидными аргументами и примерно столькими же опровергнуть главные наветы еретиков" (там же, 9, § 2).

"Недостаточно излагать мнения ученых и умалчивать о своих собственных; нужно защищать мнение Св. Фомы, как оно высказано, или обходить самый вопрос" (там же, 13).

"[Преподаватель церковной истории] должен заботиться о тщательном изложении истории Церкви с целью облегчить своим ученикам изучение теологии и более глубоко запечатлеть в их сознании догматы веры и каноны" (из "Правил для преподавателя церковной истории", 1).

"[Преподаватель церковной истории] должен со всем тщанием доказать, что права Церкви и ее Главы имеют древние основания [что не верно.- А. Т.], и показать, что утверждения новаторов [читай: протестантов, еретиков.- А. Т.] о недавнем происхождении этих прав являются чистейшей выдумкой" (там же, 4).

"Пусть заимствует преподаваемое из подлинников, цитируя слова самих авторов, если это ему представляется удобным, и пусть покажет, что они часто искажались новаторами" (там же, 5).

"Он должен изложить, что Церковь в ряде случаев оставила без изменения то, что относится к данной дисциплине, в других же содержание этого предмета мудро изменила сообразно необходимости и пользе верующих" (там же, 8).

"Главной целью [преподавателя канонического права] является удобопонятное объяснение церковных законов и защита справедливости и авторитетности их, насколько это необходимо" (из "Правил для преподавателя канонического права", 1).

"[Преподаватель философии] в сколько-нибудь важных случаях не должен удаляться от Аристотеля, исключая случаи, когда какая-либо теория чужда учению, которого последовательно придерживались все академии, делая это с тем большим усердием, если она противоречит истинной вере, а также, если против нее им самим или каким-либо философом выдвинуты аргументы. В этом случае пусть приложит усилия к ее решительному опровержению, согласно решениям Латеранского собора" (V Латеранский собор при Льве X, который в булле "Apostolici regiminis" от 19 декабря 1513 года предписал всем преподавателям философии в университетских и публичных лекциях опровергать принципы и выводы, противоречащие ортодоксальной религии у философов, которых они рассматривают. Словом, смысл этого таков: любой ценой защищать Аристотеля, а когда он противоречит церковной догме, обязательно опровергать его опять-таки любой ценой).

"Не объясняйте и не цитируйте без тщательных предосторожностей тех интерпретаторов Аристотеля, которые неблагосклонны к христианской религии, и заботьтесь, чтобы учащиеся не одобряли их" (там же, 3).

"Для этого не объединяйте в каком-нибудь отдельном изложении отступлений Аверроэса - то же относится к ему подобным, - а если что-либо положительное можно у него процитировать, делайте это без похвалы ему и, если возможно, докажите, что он позаимствовал это у других" [таким образом, бесчестность и недобросовестность рекомендуются программой.- Л. Т.] (там же, 4).

"[Преподаватель философии] и его ученики не могут вступать ни в одну [философскую] секту, как, например, секту аверроистов, александристов и им подобных, и не должны замазывать ошибок Аверроэса, Александра или других, но, наоборот, должны обрушиться на них со всей силой своего авторитета" (там же, 5)^*.

^* (Аверроисты и александристы были осуждены V Латеранским собором, особенно за их "ошибки" в отношении человеческой души и ее бессмертия. Александристы были последователями философии Александра из Афродисии, жившего между 198 и 211 годами. Их школа, основателем которой считают Пьетро Помпонацци (1462 - 1525), распространилась в Северной Италии, особенно в Падуе. Наряду с ней благодаря деятельности Пьетро ди Абано, умершего в 1315 году, имела распространение школа аверроистов. Эти правила "Общества Иисуса" кажутся устаревшими, и поэтому читатель, возможно, заподозрит, что они должны бы быть уже забыты, но он будет разочарован, потому что они и по сей день сохранили всю свою силу. )

"Напротив, о Св. Фоме говорите всегда с почтением, с готовностью следуя ему, когда это нужно, когда же случится противоречить ему, расходитесь с ним во мнении лишь с уважением и как бы неохотно" (там же, 6).

К сказанному нам нечего добавить - в этом нет надобности. Habemus reum confitentem. Читатель может представить себе, какое впечатление я должен был вынести, когда на втором году изучения теологии случайно прочитал эти прямо-таки невероятные предписания. В первую минуту я был поражен. В тот момент мне казалось, что эти документы подложны. Но вскоре я понял, что это не так. Тогда я испытал чувство страха, и в еще большей степени, чем чувство отвращения.

Значит, думал я, стараясь разобраться в своих чувствах и мыслях, я живу среди сборища фальсификаторов. Фальсификаторов, не считающих себя таковыми, - говорил я себе, чтобы извинить их, - ибо они исполняют эти правила, вполне убежденные, что служат Господу. Это объясняется их интеллектуальной испорченностью, воспитанием, полученным как в новициате, так и после его окончания. Как бы то ни было, они профессиональные обманщики, более того, узаконенные обманщики. Я с трудом верил всему этому. Я перечитал места, о которых мы говорили, - никакого сомнения! Тогда я потребовал разъяснений. Не стоит повторять неубедительные доводы и жалкие объяснения, которые я выслушал. Смысл их состоит в следующем: если не говорить о крайней изощренности толкования того или иного текста, акробатических юридических определений степени обязательств, принцип их остается таким, каков он есть: даже если церковь ошибается - она права, и "ученый" "Общества Иисуса", преподаватель, должен доказать это. Ну, а если он не может этого сделать? Нужно во что бы то ни стало суметь. Но если очевидные факты свидетельствуют о другом? На этот вопрос не дается ясного ответа. Зато невысказанный совет более чем ясен: нужно подделывать факты, сведения, прибегать к обману и умолчаниям. Другого пути, впрочем, и нет. Мы в комнате, из которой необходимо уйти, но которая имеет только один выход. Если внизу зияет пропасть, следует броситься в нее. Не бросишься сам, тебя сбросят другие.

Между тем, я переживал неописуемые страдания - это был настоящий катаклизм. Я все еще оставался верующим - возможно ли было это? - я пытался верить, держался стойко, хотя это и было мучительно. Однако новая и глубокая эволюция отныне началась во мне. Из столкновения между католической доктриной и истиной возник медленный, но неуклонный пересмотр всей моей жизни. Я был глубоко несчастлив. Величественное здание, которое мне удалось кирпич за кирпичом возвести ценой несказанных жертв, теперь рушилось под могучими потоками света, исходящими от победоносного светила - светила истины. Рушилось единственное истолкование бытия, которым я до тех пор владел. Не оставалось абсолютно ничего.

Трагический смысл происходившего заключался в том, что химера исчезала, и на ее месте оставалась лишь мрачная голая пустыня. Жизнь нужно было строить заново. Подобно утреннему солнцу в зыбком тумане восходило на моем небосводе светило другой истины, мне еще неясной, - истины марксизма. Лишь много времени спустя я смог составить себе определенное представление о ней и познать ее научно. А в то время это были лишь отдельные проблески в туманной дымке.

С усилением моих внутренних противоречий я осознал, что было бы неразумным и нечестным принять священнический сан, тогда уже совсем близкий. Я решился сказать об этом на исповеди. Все иезуиты, к которым я обращался, увещевали меня терпеть и не говорить этого начальству, не продумав всего самым основательным образом. Я был в полной нерешительности. Однако нужно было на что-то решиться. Наконец один иезуит, на которого я во всем полагался, разрубил узел. Он сказал: "Не беспокойтесь. Примите посвящение под мою ответственность. Я сейчас представляю господа. Я отвечаю. Вы подверглись искушению. Я хорошо вас знаю. Вы - жертва своего слишком аналитического ума. Вы веруете. Разве это не так?" - "Да, - ответил я, - я верую. Я верую, я люблю Иисуса Христа и не хочу потерять его. Помогите мне, отец, не потерять его. Но как бороться против логики? Логика неумолима".- "Оставьте сейчас логику. Вы взволнованы. Бог восполнит все своим милосердием. Если вы теперь не примете сан, будет скандал. Причин никто не поймет. Вас очень уважают. Что же подумают о вас ваши собратья? Вы же прекрасно знаете, что девяносто девять процентов таких случаев - следствие глубоко личных причин, о которых даже невозможно поведать. Вы понимаете меня. Ведь все будут думать именно так, могут подумать, заподозрят в чем-либо подобном".- "Мне это совершенно безразлично. Пусть думают что хотят, - ответил я и добавил: - К тому же добрые христиане не должны думать плохое. Если они так думают, тем хуже для них".- "Полно, полно. Не волнуйтесь, - сказал он и спросил: - Разве вы уже уверены в ложности католицизма?" - "Нет, - ответил я, - нет. Еще не разобрался достаточно ясно".

"Но тогда, - заключил священник, - пусть душа ваша успокоится. В конце концов, чем вы рискуете? Ничем. Ведь если католицизм истинен, вы будете счастливы, став священником. Если же он ложен, это посвящение в сан не будет действительно, и вы будете свободны, как прежде. Но этого не случится, потому что это не так. Итак, смелее вперед. Именем бога я даю вам этот приказ. Повинуйтесь".

Я молчал. Я вернулся в храм, к Христу, простерся у подножья алтаря. Я молился часами, молился много дней. Я плакал, искал надежды. Как Бранд в храме у Ибсена, я ждал среди отблесков заката света чуда.

Посвящение в сан радостно взволновало меня. Для меня наступили месяцы внутреннего мира. Дух мой был поглощен высокой поэзией таинства посвящения, которое совершалось, "происходило" в моих руках, в моих дрожащих пальцах, дух мой реял в таинственном сиянии мечты, в колдовском очаровании химеры.

Но когда восходит сияющее солнце и озаряет своим живительным светом весь необъятный мир, невозможно сомкнуть веки, укрыться во тьме искусственной ночи, противостоять могущественным лучам солнца. Лучи этого солнца проникли в мою душу.

И химера не смогла устоять. Procul recedant somnia et noctium phantasmata - пусть убегают прочь ночные призраки и видения.

Теперь необходимо рассказать об основной причине, побудившей меня покинуть церковь и даже христианскую религию. Я имею в виду внутреннюю фальшь католического вероучения. Так как настоящая книга посвящена не теологии, а жизни, исследование этого вопроса будет, разумеется, кратким. Однако оно касается существа проблемы.

Здесь мне кажется уместным повторить обычное замечание, чтобы кто-нибудь не истолковал ложно мои намерения. Мною ни в коей мере, ни в малейшей степени не руководит желание нанести оскорбление чьим бы то ни было религиозным убеждениям, в частности внутреннему стремлению чьей-либо души к католицизму, к Христу, особенно же к евангелию. Если "кредо" Рима ложно, это не бесчестит подобные убеждения и подобное влечение. К тому же такое стремление, которое вытекает из "веры", основано не на научных убеждениях, а объясняется психологическими мотивами. Вы уже видели доказательства этого в книге, которую вы сейчас держите в руках, - во введении, где из текста и из примечаний ясно видно, что католицизм не имеет даже основания, на котором можно было бы построить рациональное учение, поскольку евангелия и остальная часть писания не являются "историческими документами"; наконец, в других главах и в этой, где видно, что ряд догматов, в том числе основополагающий догмат "папской непогрешимости", лишены необходимого разумного основания.

Как бы то ни было, положения веры, прежде всего некоторые из относящихся к Христу и "высшим сущностям", а также к морали, когда в них верят и осущест-. вляют их с чистотой помыслов, больше чем достойны уважения, как и любые другие идеологические убеждения.

С другой стороны, необходимо рассмотреть поднятый нами вопрос, чтобы не думали, что я отбросил религиозные идеалы из практических соображений, хотя бы и более чем основательных, например из-за отвращения к скандальной практике правящей церкви как в прошлом, так и в настоящем. Конечно, о дереве судят по его плодам, и указанные соображения, действительно, не являлись для меня второстепенным моментом. Но основная, конечная, глубокая причина вытекает из научного убеждения, которое созрело во мне в течение многих лет, - убеждения, что католическая религия не истинна.

Очевидно, не было бы даже нужды освещать эти намерения, если бы мы не жили в Италии, то есть в стране, где господствует Ватикан с его людьми, политическими интересами церковников и их покровителей в стране, где высшее духовенство боится любого протеста и подавляет его угрозами и оскорблениями, потому что правящая церковь (конечно, не священники, умирающие с голоду, каких множество) больше всего боится потерять массу привилегий, которые ничего общего не имеют с евангелием, но скорее представляют собой нелепое и скандальное извращение его.

Сделав эти предварительные замечания, попробуем заняться нашей темой.

Для изучения католической теологии потребовались бы годы работы и горы книг, если бы мы попытались обсудить каждый отдельный пункт ее и проникнуть во все пыльные закоулки этого колоссального сооружения. К тому же подобная работа бесполезна, потому что католическая теология - колосс на глиняных ногах и с пустым туловищем.

Но правящему духовенству, конечно, недостаточно мистического согласия, которое мы описали. Считать его достаточным - это "ересь". Существует или нет в душе высшее побуждение, нужно поддерживать холодное вероучение, догму, безжизненную систему "высших" понятий. Иначе - ад! Верить в присутствие бога, ощущать его в себе - это еще ничего не значит и само по себе не имеет ценности. Понятно почему. Иначе люди прекрасно обходились бы и без Ватикана, и тогда прощай привилегии, богатства, политическое господство над миром!

Следовательно, и теология лишена жизни, как мы отмечали это в отношении католической философии. Пустые абстракции,, неосязаемые призраки заменили чудесный образ Иисуса, узурпировали лучезарный престол рыбака Галилеи, бездушно изгнали "дыхание бога", благостное, проникающее в души сияние послания "сына человеческого". Внутреннюю полноту души, данную ей евангельским благовествованием - не истинным с научной точки зрения, но столь возвышенным, обязывающим, глубоким и в то же время столь свободным, - правящая церковь заменила внешней организацией, своим кодексом, иерархическим аппаратом, государственным правительством, трибуналами и наказаниями, церемониалом, роскошными одеждами, дипломатическими церемониями, тронами, покрытыми алым бархатом и золотом, потоками денег, праздной жизнью и, наконец, общеобязатель- . ной догматической схемой, бессодержательной, холодной и непонятной, каторгой для души, куда заключается и Христос. В то же время дух терзается страхом перед адскими муками, запертый в непреодолимых стенах, охраняемых разгневанными серафимами, за которыми сияет в ослепительном, таинственном и непроницаемом сиянии омраченное лицо бога.

Мы не преувеличиваем. Если ты ешь по пятницам мяса больше положенного (больше ста граммов) и тебя не оправдывает какое-либо недомогание - тебя ждет ад. Если ты пропустил воскресную обедню, хотя ничто тебе не мешало, - ад. Если ты не веришь, что Иисус обладает двумя "естествами" и одним "божественным" "телом", - ад. Если сомневаешься в "непогрешимости" папы - ад. Если ты сомневаешься, что смиренный священник может отпускать грехи - ад тебе. Если ты допускаешь, что чудес было не больше шести, - пойдешь в ад. Если сомневаешься в реальности чистилища - попадешь в ад. Если ты утверждаешь, что крещение, конфирмация и посвящение в сан не. накладывают на душу "неизгладимых" черт - тоже ад. Если ты читаешь, не имея соответствующего разрешения, "запрещенную" церковью книгу - тебе уготован ад. Если голосуешь за коммуниста - попадешь в ад. Если ты говоришь, что крещение Иоанна имело равную силу с крещением Христа, - пойдешь в ад. Если ты считаешь, что "настоящая натуральная" вода не является необходимой для крещения, - ад. Если полагаешь неправдоподобным, что "весь Иисус" пребывает в любой частице освященной . просфоры, - ад. Если ты осмеливаешься утверждать, что не подобает причащаться священнику, который служит, - тебя тоже ждет ад.

Где же Христос в этом нагромождении страшных угроз? Виден ли он вам в этой чудовищной системе? Никто не видит его, никто его в этом смысле не видел уже по крайней мере шестнадцать веков. Мало-помалу он исчез, подобно животворной влаге, которая постепенно покидает засыхающее дерево. Вместо евангелия появляется невообразимая мешанина. Иисус же заменен роботом.

Мы только что говорили, что бесполезно распутывать весь чудовищный клубок католической теологии, достаточно прощупать ее основы и выслушать сердце, чтобы установить ее внутреннюю фальшь. Какой же мы сделаем вывод? Негоден фундамент - негодно, следовательно, и все остальное. Мертво сердце? Значит, и весь организм мертв.

Действительно, эти два признака являются главными, которые произвели на меня наиболее сильное впечатление, когда я понял церковное учение. Я увидел, что разрозненные и никоим образом не гармонирующие друг с другом элементы, не подчиняющиеся никакой схеме, в руках католической теологии немедленно располагаются в определенном порядке, занимая каждый свое место. В самом деле, если многочисленные статьи этой колоссальной доктрины - католической теологии - и различаются между собой, следующие два признака равно относятся к ним всем: научная несостоятельность (принимая во внимание, что они опираются на гнилой фундамент) и внутренняя бессодержательность, так как евангелие и живой Христос заменены высохшими и безжизненными скелетами, жалкими метафизическими абстракциями.

Я убедился, что католицизм абсолютно ложен. Я убедился также, что учению церкви совершенно чужда человечность послания Иисуса, то есть единственная сторона послания, с которой можно согласиться в общих чертах.

Хорошо известно, что церковная доктрина основана на исторической документации, призванной обосновать ее претензии. Но как ни крути, единственными удовлетворительными документами являются четыре евангелия, поскольку речь идет о первоначальном катехизисе, который непосредственно передает и объясняет то, чему учил Иисус. Но ведь, как мы уже не раз говорили, евангелие не может быть признано документом, достоверным в любой своей части. О подлинности различных мест идут бесконечные споры, так же как и об истолковании признаваемых мест, по правде говоря, очень немногочисленных. Совершенно ясно одно: евангелия, взятые в том виде, в каком церковь желает их предложить верующим, не являются историческими документами, на которых могло бы основываться серьезное научное исследование. Того, что при внимательном изучении кажется в них правдоподобным, так немного, а истолкование этого немногого звучит столь неубедительно, что нет никаких данных для какого-либо окончательного суждения. В этом отношении ученые, ни в малейшей степени не враждебные церкви, крупнейшие ученые и честнейшие люди, люди совершенно бескорыстные - единодушны. Их взаимные расхождения относительно подлинности того или иного отрывка и соответствующие толкования показывают, что это так, даже без разбора достоинств различных и противоречащих аргументов, выдвинутых ими. Таким образом, утверждение церкви, что указанные книги истинны от начала до конца и даже "внушены богом", а потому ограждены от ошибок, выглядит странным и невероятным. Если таков фундамент, можно себе представить, каково все сооружение.

На таком шатком основании руководящие церковники построили огромный дворец, настоящую вавилонскую башню, которая возносится до самых звезд. Мы должны несколько задержаться на описании и изучении этого сооружения, поскольку мы не говорили об этом особо.

Основная черта системы учения церкви - это исключение живого Христа и того, если говорить о живом

Христе, что с ним связано, то есть бога и евангелия. Это замечание весьма важно, потому что, если верить правящему духовенству, католицизм есть единственно законная христианская организация. Более того, являясь непогрешимым продолжателем дела Христа, она облечена миссией истолкования не только его послания, но и самой его жизни, сущности его чудесных деяний. Следовательно, если оригинальное евангелие является возвышенным творением, не должна ли деятельность правящей церкви на протяжении ее двухтысячелетнего развития состоять в совершенствовании и практическом применении этого учения по отношению ко всем людям? Если же, напротив, дело обстоит не так, то это показывает, что церковь вовсе не является обществом, основанным Христом; она ошибается в своих притязаниях, и даже если допустить добросовестность тех, кто поддерживал и поддерживает ее, это все же обман и подлог.

Для разрешения вопроса остается только уточнить факты. Итак, рассмотрим книги, в которых изложена католическая доктрина, и посмотрим, что они говорят.

Прежде всего, какое представление ты даешь нам, католический теолог, о живом боге? Мы подчеркиваем слово "живой", потому что схематический бог ни на что не годится. Абстрактный бог не может существовать. Я не могу преклонить колена перед схемой или у ног какого-то незнакомца, или, еще хуже, перед трупом.

Теолог отвечает: "Чтобы иметь понятие о живом боге, нужно знать его природу. Поэтому, насколько возможно, нужно определить его атрибуты; среди них, например, мы можем указать простоту, неизменность, вечность, необъятность, бесконечность, единство. Эти свойства вытекают из бесконечного совершенства бога".

Пока что, отмечаем мы, вопрос вовсе не ясен. Прежде всего, нас затрудняет слово природа (natura). Что такое натура? Любой человек обладает и не обладает этим понятием. Все о нем говорят, и никто точно не знает, что же на самом деле это за вещь. Так что же такое натура? Трудно объяснить это. Даже когда мы с тобой говорили, дорогой теолог, о философии, ты не знал, как разъяснить это положение. Впрочем, мы не настаиваем. Но все же согласись, ты все еще не сказал ничего о реальном, живом. Твое объяснение - не что иное, как схематический перечень и, более того, перечень непонятный.

"Имей терпение, - сразу же говорят нам.- Сейчас я объясню вопрос с точки зрения жизни, как ты желаешь и имеешь основание желать. А пока знай, что в отноше-нии жизни мы подразделяем атрибуты бога на отрицательные и утвердительные, абсолютные и относительные, пассивные и активные".

"Час от часу не легче! - говорю я.- Одна схема внутри другой схемы".

"Сверх того, - как ни в чем не бывало продолжает добрый теолог, - чтобы различить их и, тем самым, познать, знай, что они не отличаются один от другого ни реально, в противоположность тому, что считал Джильберто Порретано (Gilberto Porretano), умерший в 1154 году, ни номинально, как полагали Оккам (Ockam) и Грегорио да Римини (Gregorio da Rimini), ни ex natura rei (по природе вещи), как учил Скотт (Scoto), но только по потенциальному различению или также rationis ratiocinatae (по принципу рассуждения)".

"И это жизнь?" - спрашиваем мы.

"Еще бы, - восклицает, просияв, католический теолог, - еще бы! Итак, переходим к отдельным понятиям. Простота бога вполне ясна и ощутима. Церковь только что не дает тебе пощупать ее. Сложное существо несовершенно. Но бог наисовершенен, следовательно, в высшей степени прост. Тем самым из него исключен всякий физический, метафизический и даже логический состав. Кроме того, он неизменен, не меняется ни в чем. Из этих замечаний ты сразу можешь составить ясное представление о жизни, о деятельности бота, словом, представление, которое имеем мы, католики: бог есть высшая деятельность и высшая неподвижность. Не правда ли, как все это логично и легко увязывается? Знай, далее, что бог необъятен. Тем самым он везде, где бы то ни было, во всех вещах, но не ограниченно и не определенно (как ангелы) , а неописуемо, то есть весь повсеместно и весь без места. Вот теперь ты видишь наконец, что мы, католики, понимаем под божественным совершенством. Подумай, например, что бог обладает в числе совершенств свойствами простыми с формальной стороны и смешанными в возвышенном смысле. Вот видишь, как церковь хорошо тебе все объясняет. Теперь-то наконец ты ясно все поймешь и будешь иметь живое представление о боге, которое имеем мы, священнослужители, как ты уже убедился, и которое мы охотно передаем тебе".

Не сомневайся, дорогой читатель. Такова католическая доктрина. Мы были весьма осторожны и умеренны в выражениях. Слова весьма громкие, но за этой словесной завесой, как ни ищи, ничего нет. Каждое слово имеет значение, но речь идет о логических метафизических схе-мах. Призраки, которые играют с призраками, настоящая игра теней. Прочти, если хочешь, писания Леннерца, Бойера или любого другого автора, - ты увидишь, что это относится ко всему без исключения, ты убедишься в этом. Дело всегда обстоит именно так.

Продолжаем.

"А чему живому ты научишь меня, католический теолог, относительно троицы, о которой ты столько говоришь?"

"Вот, - отвечает он, - некоторые интересные сведения. В боге есть три лица и только одна идентичная субстанция".

"Лицо? Субстанция? Но разве ты не помнишь, что, рассуждая в качестве философа, объясняя эти вещи, ты увяз в безысходной путанице? И теперь ты хочешь сотворить свет из тьмы, ясность из неясности?"

"Имей терпение, - отвечает теолог, - и ты увидишь, что, за исключением нескольких слов, на раскрытии значения которых я умоляю тебя не настаивать, я скажу тебе кое-что жизненное. Итак, знай, что второе лицо, Сын, следует за Отцом, который является первым лицом по рождению; Святой Дух, третье лицо, происходит от двух других по простой процессии. Слово "процессия", которое, может быть, раздражает тебя, вообще означает происхождение кого-либо от другого. В боге это - производительная и внутренне присущая ему деятельность. Ты скажешь, что это мало, и даже слишком мало, что эти понятия схоластичны и смехотворны. Но большего сказать невозможно. Во всяком случае, я могу сообщить тебе некоторые другие сведения, жизненные и логичные. В боге есть две внутренне присущие ему процессии - Слово и Любовь. Из этих двух процессий вытекают четыре отношения, три лица и, тем самым, три личные свойства и пять понятий. Эти отношения не акцидентны, принимая во внимание, что в боге нет ничего, что не было бы субстанциональным; вместе с тем, они реальны и потенциально отличаются от божественной субстанции. Каждое из противоположных отношений, существующих в боге, является чем-то субстанциональным, интеллектуальным, неразложимым в самом себе, отличным от других. Есть пять понятий бога: два для Отца, то есть Нерождаемость и Отцовство, одно для Сына - Филиация, одно для Святого Духа, это - пассивная Спирация, одно для Отца и Сына одновременно, то есть активная Спирация. Учти в заключение, что три лица абсолютно равны, сосуществуют и пребывают одно в другом, и вспомни, что в боге, который предельно прост, не может быть никакого сложения. Несмотря на это, три лица различаются между собой. Таково жизненное изложение Троицы".

Комментарии излишни.

Перейдем к Христу. Может быть, здесь дело пойдет лучше.

"Ты помнишь Иисуса? - говорит католический теолог.- Какое чудесное существо! Но ты мало знаешь его. Евангелие, конечно, возвышенная книга, но, во-первых, это книга чрезвычайно древняя и, потом, ее одной недостаточно; в самом деле - и протестанты ведь тоже читают евангелие. Но ты должен знать, и нам, католикам, это известно, что они весьма мало знают Иисуса. Ты не убежден? Хорошо, оставим протестантов и вернемся к интересующему нас сейчас вопросу. Итак, точно известно, что евангелия самого по себе недостаточно, чтобы хорошо познать Христа. Для этого нужно обратиться к главенствующей церкви, так как она развила его образ, сообщила ему непрерывную и возрастающую жизненность. Я сообщу тебе кое-что об этом. Иисус есть человек и бог, это значит, что в нем существуют два естества и только одно лицо. Не будем доискиваться до реального, научного значения естества и лица. Иначе мы не сдвинемся ни на шаг. Во всяком случае, чтобы успокоиться, возьми отличное определение естества, которое дал Аристотель и которое мы, католики, используем в наших школах и поныне: "естество (натура) есть принцип и причина движения и покоя в себе и является первичной в себе и для себя и не является случайной и вторичной". Вернемся к Христу. Знай, следовательно, что два естества и одно лицо едины. Каким образом едины? Слушай хорошенько, потому что я сейчас скажу тебе нечто существенное, жизненное о Христе. Эти два естества ипостатически объединены в одном лице - то есть во Христе. А так как ипостась означает лицо, то ипостатическое единство означает единство лица. Ясно, не так ли? Ведь вопрос теперь более понятен, чем вначале? Несомненно. В самом деле, отметить, что оба естества объединены в одно лицо, это совсем не то же самое, что подчеркнуть, что в данном случае речь идет о единстве лица. Тебе не кажется? Хорошо. Поэтому Иисус - истинный человек и истинный бог. Чтобы составить себе живое представление о нем, ты должен думать о нем, как о боге. Относительно этого, чтобы не повторяться, я отсылаю тебя к тому, что я раньше объяснил тебе, говоря о боге. Все, как ты мог заметить, было более чем ясно и жизненно. Что же касается его человеческой сущности, то Христос является "существом во плоти и с разумной душой". Вот и все. Таков Христос. Во всяком случае, знай, что он, обладающий одним божественным лицом, в качестве человека не является лицом. Понятнее разъяснить это невозможно".

"Скажи нам, по крайней мере, - просим мы, - имеют ли теологи какое-нибудь понятие о том, как осуществляется это ипостатическое единство в Христе и каким образом объясняют они или пытаются объяснить, что он не является лицом в качестве человека. Мы бы хотели получить жизненное представление".

"Жизненное представление мы имеем, - отвечает католический теолог.- Если бы мы его не имели - горе нам. Мы ничего не знали бы о Христе, и наше учение было бы бессодержательно. Знай же, я говорю с тобой не о вероучении, но об объяснениях, принятых церковью, о том, чему учат выдающиеся и знаменитейшие люди, например Тифано (Tifano) и Скотт (Scoto): "человеческая природа Христа не обладает соответствующей личностью единственно потому, что она составляет одно целое с лицом бога". Видишь, какое глубокое объяснение. В общем не обладает потому, что не обладает... Суарец (Suarez), по правде говоря, объясняет вопрос лучше. По его мнению, личность (или субсистенция, как некоторые называют ее) есть субстанциональный модус, способный совершенствовать естество и делать его лицом; но бог восполнил в Иисусе указанный "модус", так что человеческая личность не свойственна Христу. Видишь, какой ясный, тонкий и к тому же живой анализ дает Суарец! Конечно, "в этой сентенции отрицается реальное различие между существом и сущностью. Отсюда следует, что личность добавляется к вещи, уже существующей в акте, в ее внутреннем и субстанциональном бытии, что логически кажется утверждением акцидентного союза лица (личности) и естества (природы, натуры)". Это представляется нам, ортодоксальным томистам, ни более и не менее, как преступлением. Подумай, например, о всех тех иезуитах, которые были отстранены от преподавания в папском Грегорианском университете за то, что они разделяли подобные взгляды! Гаэтано, напротив, учит, что "личность является некоей реальностью", как он говорит, то есть "высшим выражением естества (природы, натуры), которое делает ее несообщаемой и положительно завершенной". И здесь, если ты хорошенько поразмыслишь, все ясно без моих дальнейщих объяснений и, самое главное, жизненно. Однако Бийо отбрасывает, как неосновательный и бесполезный, субстанциональный модус, отстаиваемый Гаэтано, провозглашает, что "лицу достаточно двух вещей, а именно: цельного естества, единственного и обладающего разумом, и собственного его существования. Человеческая природа Христа не есть лицо, потому что она лишена своего акта существования". Это положение все разъясняет и все решает. Вот, таким образом, сколько живых, жизненных сведений мы можем сообщить тебе о Иисусе. А теперь, если ты будешь любезен припомнить евангелие, ты сможешь установить, какие огромные достижения имеет церковь в живом познании бога. Да что там евангелие! Мы уже за сто миль от него!"

"Да, это верно, - отвечаю я.- Может быть, мы от него даже за сто тысяч миль. Но скажи мне, любезный теолог, больше ничему ты не научишь меня об Иисусе?"

"Что ты хочешь узнать? Тебе и этого недостаточно? На тебя не угодишь. Я могу, пожалуй, объяснить тебе, что следует из указанных двух естеств, то есть о существовании в Христе двух интеллектов и двух воль. Но дальше мы уже ничего не знаем. Разве что я скажу тебе, что душа Христа создана в добродетели, даже в полноте добродетели".

"Так, так. Но что такое добродетель?"

"Добродетель, - объясняет теолог, - это сверхъестественный дар, сообщенный богом разумному творению для достижения вечной жизни. Без добродетели нет спасения. На основании причины добродетель делится на добродетель бога и добродетель Христа; на основании модуса - на внешнюю и внутреннюю добродетель; на основании цели - на совершающую милосердие; сверх того - на действенную и обычную (или освящающую). Эти последние подразделения являются самыми главными. Но ты скажешь, что все это схемы; мне кажется, ты заинтересуешься тем, что представляет собой добродетель. Тогда позволь мне тотчас удовлетворить твое желание. Мы будем говорить, например, об обычной добродетели. Добродетель является в индивидууме чем-то высоко активным в том смысле, что делает его способным осуществлять свою жизнь сверхъестественным путем. Вот почему (и это в высшей степени справедливо) церковная доктрина освещает природу добродетели в ее жизненной сущности. В самом деле - прошу тебя слушать внимательно, - "добродетель является интеллектуальным участием в божественном естестве, которое делает нас способными познать господа его собственным путем, однако не в равной степени, не в той, в какой он познает самого себя; грация позволяет любить его соответствующей ему любовью". Это участие не только моральное, но и физическое; не потенциальное, но формальное, акцидентное и потому аналогичное. В этом внутренняя, живая природа обычной добродетели. Ты понял? Скажу тебе более, что в силу обычной добродетели пресвятая Троица пребывает в душе праведника; бог соединен с человеком, с его душой. Но, может быть, ты желаешь услышать живое описание этого единения? Вот оно. Это акцидентный реальный союз, в известном смысле также и физический и, сверх того, прогрессивный. Бог, который живет в душе, делает ее святой. Каким образом? Конечно, потому, что это не формальная причина, но действующая. Понял? Обо всем этом евангелие не говорит. Какой великолепный прогресс!"

Мы могли бы продолжать, но это бесполезно. Куда бы мы ни опускали ведро, как бы ни скрипели воротом, всегда, во всех случаях оно зачерпывает пустоту; оно наполнено все той же болтовней.

Скажут, что эти речи убивают. Но ведь их произнес не я, а католические теологи. И да будет всем известно, какое сожаление и грусть я испытываю, раздумывая о том, что за ничтожное учение ватиканская теократия силой навязывала в течение веков вместо евангелия. И если затем подумать о жестокости церковников, о тюрьмах, о пытках многих и многих людей, которые были замучены за отказ верить подобным глупостям, то станет ясно, что мы не преувеличили.

Я, действительно, более не верую, и это мое убеждение научно. Но я ни в коем случае не питаю отвращения к Христу, к проникновенному призыву евангелия и даже к церкви, в ее религиозном значении. Впрочем, это вещи, которые ныне меня не касаются и совершенно меня не интересуют. Если я пишу о них, то потому, что многие могут извлечь пользу из того, что я говорю. Если бы все это затрагивало лишь меня лично, я бы молчал - ведь для себя я вопрос разрешил. С эстетической, поэтической и, прежде всего, моральной точки зрения я хотел бы, чтобы церковь, как того требует последовательность, в соответствии с которой любой человек должен хранить верность принятой им программе, вернулась к евангелию и оставила эти бесплодные равнины, эти пустые горизонты, Но тогда прощай богатства, алые шлейфы, роскошные здания, политическая власть на земле... Вот почему ва-тиканские верхи в течение веков приходили в ужас и гневались даже при робком и смиренном, братском намеке на подобное предложение. Не о чем и говорить. Теперь в Ватикане предпочитают не говорить о евангелии, об Иисусе. Чтобы завладеть землей, чтобы поработить людей, церковный аппарат отбросил и то и другое. Свое сердце он бросил на зеленое сукно истории, Ставка была высока, но он выиграл. Однако, какой ценой!

Если, отвечаю я на одно тысячу раз опровергнутое возражение, многие и очень многие, исповедуясь и при-чащаясь, находят покой, если могущественная потребносить толкает их к богу, в храм к Христу, так это дости-жение евангелия, порождение психологии страдающего, вечно мечтающего человека, но, конечно, не достижение религиозного учения церкви. Минутой ранее мы видели, к чему сводится это учение. Возможно ли, спрашиваем мы, чтобы оно породило хоть атом, хоть слабый луч божественной любви, желания подняться к небесам? Когда Грегорианском университете иезуиты говорили, что "набожность" должна основываться на догматической теологии, чтобы быть истинной, я был изумлен. Основывать жизнь на призраках!

Любовь, любовь! К ней взывают солнце и звезды, бескрайние равнины, вольные океаны, волны, катящиеся под дыханием ветра. Любовь, обретенное спокойствие, мир.

А теперь, просветленные, мы посмотрим, насколько правы были католики-модернисты. Они считали, что догмы и превращенная в мумию теория должны эволюционировать. Евангелие есть "святая" книга, но не "научный документ". Это, следовательно, не наука, а вера, психологический акт, такой, как любовь, страдание. Итак, никаких догм, никакой фиксированной доктрины. Никаких отлучений, тюрем, никаких "земных" учреждений. Каждый побуждаемый богом пусть сам толкует религиозные положения. Это освобождение от теологической науки, которая вовсе и не является наукой; освобождение от аб-сурдов, от бессмысленных дискуссий и, тем самым, восстановление истины и разума.

Наука, научное доказательство - это одно, религиозный порыв - это другое. Одно является плодом строгого мышления; другое - проявлением психики, движением сердца. Между ними нет ничего общего.

Итак, никаких непогрешимых наставников, политических руководителей в священническом облачении, предаю- щих анафеме королей, народы, политические и экономические направления. Это не их дело. Это другая область, иная сфера деятельности. Пусть частные лица и правительства питают максимальное уважение к вере каждого и к образованным религиозным организациям. Совесть каждого должна быть свободна и уважаема. Но пусть священник, "человек бога", не притязает на управление мировой политикой, на влияние во время избирательной борьбы, откажется от политических партий, пусть сидит, словом, в собственном доме. Этими вещами он сможет заниматься, если пожелает, не как "человек бога", но как "гражданин", равный со всеми другими в правах и обязанностях.

Христос проповедовал непостижимое, трансцендентное. Кто соглашается с этим "кредо", пусть действует его именем, но не выходит из его рамок и программы и не берет на себя во имя этого "кредо" прав, которых оно ему не дает. Если он имеет эти права, он имеет их в силу другого своего звания, звания гражданина, а не благодаря своему священничеству. "Царство мое не от мира сего"? Из этого следует, что Ватикан не должен заниматься миром. "Если хочешь быть совершенным, дай то, что имеешь, бедным"? Так оставьте же политические привилегии, удобства, роскошные жилища и прочее и предоставьте их бедным.

И предоставьте другим, тем, которые не избрали себе этой возвышенной дороги, решать земные дела.

Поскольку правящая церковь заточила себя в тюрьму, поскольку она заключила туда других, оттого, наконец, что от имени евангелия она стремится осуществлять миссию, которая с евангелием не имеет ничего общего, и особенно благодаря тому, что она заменила евангелие и Христа толпой призраков, удушающей доктринерской путаницей, бессодержательной и нелепой, по всем этим причинам я порвал с ней. Я изложил причины этого. Я следовал велению моей совести и абсолютно уверен, что поступил правильно и справедливо.