"Честный Нестор"

Летописный текст, насыщенный информацией, полный фактов и убедительных подробностей, пожалуй, все же не проясняет нам картину принятия христианства. Встают вопросы, на которые летопись не отвечает. Если на Руси проповедовал апостол Андрей, то почему же славяне продолжают сохранять "законы своих отцов"? Если Аскольд и Дир - христиане и на могиле Аскольда-Николая ставят церковь, то откуда за сто с лишним лет до "крещения Руси" появились христиане в Киеве? Почему тогда Ольга крестится не дома, а в Царьграде и почему она крестилась, если тут же заявляет, что боится вернуться в языческий Киев, став христианкой? Почему сын ее, Святослав, ею, христианкой, вскормленный, так активно не приемлет любое христианство? Что за странная политика Владимира: создает в столице языческий пантеон и всего через несколько лет, то есть буквально назавтра, уничтожает идолов и крестит Русь? Как может быть, что на протяжении весьма и весьма длительного времени существуют связи с Камской Болгарией, где лет за семьдесят до крещения Руси утвердился ислам, и с Болгарией на Дунае, где более ста лет господствует христианство, и с Хазарским каганатом, где в религиозном отношении кого только не было: всевозможных язычников, мусульман, христиан и, наконец, иудеев? А сношения с Византией? Там христианство много веков, с IV столетия, - религия государственная. С теми византийскими землями, на которых христианство зародилось? С Западной Европой? А еще и восточные торговые пути, - значит, связи с Арменией, Грузией, торговые гости из-за дальних, опаленных горячим солнцем, каменистых гор. Армянская церковь тоже христианская, но иная по вероучению, обособившаяся от Константинополя с его имперской религиозной нетерпимостью. С точки зрения византийцев, здесь, в неприступных горах, даже и не христиане - закоснелые еретики-монофизиты. Но государственной религией христианство стало в Армянском царстве раньше, чем в самой империи. Пусть всего на несколько лет, но в IV век нашей эры, в 301 год Армения вступает как христианская страна.

В частностях ли дело? В том ли, что армянская церковь не разбавляет на евхаристии вина - крови Христовой, подогретой водою - "теплотой"? В том ли, что не признает семи вселенских соборов, на которых покоится догматика и вероучение византийского христианства? Нам не понять и тех споров о сочетании в Христе "божеского" и "человеческого", что разделяли церкви. Да и в древнем Киеве все это пока - звук пустой. Но вот о том, что есть еще одно особое христианство, и, главное, независимое от Византии, - это в Киеве знали. Наконец, варяги-дружинники: значительная христианская прослойка среди них существует издавна... В Киеве церкви стоят... И если может показаться, что наш Летописец проводит в "Повести" византийскую линию, то ведь он писал не историю отечественного христианства, а отечественную историю - летопись. И писал ее в уже крещенном православном городе, в монастыре, в лоне церкви, признающей религиозную власть царьградского патриархата. Нам же следует за летописными строками, между строк увидеть и эту его тенденцию и, что не менее важно, увидеть всю сложность внутренней идейной жизни Руси, различные идейные и политические веяния и тенденции, которые так или иначе окрашивали общественную жизнь и самый быт нашего древнего государства на исходе X века. Так как же могло статься, что на Руси происходит такой "выбор", при котором ни Владимир-князь, ни все его многомудрое дружинное и боярское окружение, от мала до велика, как будто бы не представляют себе ни одной из религий? Почему Владимир допустил принести в жертву именно христиан? И что значит внезапное крещение Владимира в чужой ему Корсуни с немедленной женитьбой? И на ком - шутка сказать - на византийской царевне! И насколько эти последние события укладываются в реальные сроки? Что за странная история с Анастасом, пустившим стрелу с крепостной стены? В городе измена? Почему в канун такого события, как принятие христианства - это же смена идеологии, Владимир идет войной на страну, с которой, очевидно, намерен установить тесные и вполне мирные, если не сказать дружественные, отношения, походом на будущего тестя? Летописи можно задать и другие вопросы, на которые в ее тексте ответа нет.

"Повесть" изучали и анализировали многие исследователи, дореволюционные и советские, светские и церковные, историки и филологи. В атеистической литературе конца 20-х годов с особым удовольствием цитируются слова почтенного церковного историка Е. Е. Голубинского, который в "Истории русской церкви" дает ей резко отрицательную оценку: "Повесть эта не заключает в себе ничего истинного". Далее Е. Е. Голубинский энергично называет ее "вымыслом" и утверждает, что "серьезной науке пора, наконец, расстаться" с этой "выдумкой". Н. М. Никольский в своей "Истории русской церкви" с удовольствием вспоминает: "Еще церковный историк Голубинский нашел в себе мужество признать, что все рассказы как летописи, так и "Жития Владимира" об обстоятельствах принятия Владимиром христианства являются благочестивыми вымыслами, составленными на разные византийские сюжетные мотивы, и не содержат в себе ни одной крупицы исторической истины, кроме одного голого факта, что в 988 или 989 г. Владимир и его дружина приняли из Византии христианство..."^*

^* (Никольский Н. М. История Русской церкви, с. 21.)

Для полноты картины можно обратиться к другим церковным трудам. Во "Владимирском сборнике", из-данном в Киеве к девятисотлетию крещения Руси в 1888 году (в основном из статей, опубликованных в "Трудах Киевской духовной академии"), летописная повесть о крещении Руси тоже характеризуется как "полная легендарного вымысла". Итак - вымысел. Эти высказывания были бы вполне хороши, если бы их можно было не только процитировать, но и применить в дальнейшем рассмотрении вопроса. Однако расстаться с этой выдумкой не удается. Использовав яркую цитату историка русской церкви, авторы иных монографий, статей, методических разработок и т. д., посвященных, что и говорить, актуальной теме критического анализа церковных концепций о принятии христианства, продолжают черпать из только что отвергнутого труда Летописца. Применение же "зачеркивающей" цитаты - своего рода оберег: можно то принимать, то отрицать текст, приспосабливать его к заранее заданной концепции.

К науке, тем более марксистской, такой подход имеет отношение самое отдаленное. Исследователь должен оценивать и анализировать всю аргументацию предшественников. Подкупающая "критичность" Е. Е. Голубинского не должна вводить в заблуждение. Общеизвестно, что авторитет русского летописания, достоверность "Повести временных лет" со времен В. Н. Татищева и А. Шлецера стоит очень высоко. Еще более странно продолжать именно в этой части ссылаться на Е. Е. Голубинского в наши дни, "не замечая" огромной работы по изучению летописей рядом советских ученых, их выводов.

Е. Е. Голубинский - историк крупный, но работал он в иной методологии, в иную эпоху. Это был период спада историографической мысли. В частности, он выразился в резко критическом отношении к письменным источникам, которыми пользовались исследователи.

Е. Е. Голубинский-последователь "скептического направления" в русской историографии. "Скептики" тенденциозно отрицали древние русские источники. В церковной историографии кризис, в силу специфики предмета - обилия чудес, легенд, проявился особенно резко. Источниковедческая критика была плодотворна, но ее гиперкритицизм вылился - этого следовало ожидать - в нигилистическое отношение к "слишком наивным" памятникам древней письменности. С водою, как случается, выплеснули и ребенка. Критиковать следовало не только источники, но и прежде всего методы их исследования. Прогрессивность же научных взглядов церковно-либерального Е. Е. Голубинского достаточно относительна. Вероучение, культ, последний в особенности, к середине XIX века оказались настолько закостенелыми и полными дремучих, чуть не первобытных представлений, что все традиционно церковное на фоне общего развития естественных наук, общественной и политической мысли XIX века выглядит вопиющим анахронизмом. Какие-то чудотворные камешки и волоски, тряпочки и косточки, иконки от гробов святых и кусочки ваты, пропитанные то ли чудотворной святостью, то ли просто постным маслом; массовые полуистерические молебны в годы тягчайших и губительных эпидемий, когда суеверы гнали нехристей-врачей и выносили в народ спасительные иконы мучеников... Святые чудотворные мощи и церковь, которая половину этих мощей откровенно фальсифицирует, а о другой - каких-то совершенно мифических святых - ровно ничего не может сказать... Религиозная панорама русского православия была и убогой и страшной в этом убожестве и, что еще страшнее, привычной...

В этих условиях труды В. О. Ключевского и Е. Е. Голубинского (мы имеем в виду их критические работы, посвященные истории канонизации русских святых) действительно были объективно прогрессивным явлением. Но частная задача, которая ставилась Е. Е. Голубинским и подобными ему историками церкви, - это прежде всего теоретическое очищение православия от наиболее грубых средневековых религиозных представлений, стремление создать базу для того, чтобы церковная практика привела вероучение и культ в соответствие с представлениями века. Если бы дело касалось только церковного благочестия, святынь и прочих собственно религиозных ценностей, об этом можно бы и не вспоминать, но нет, попутно с благочестивыми вымыслами зачеркивали, страница за страницей, собственную историю, память собственной культуры, национальное наследие. Что это, беда или вина скептической школы? Беда от увлеченности методом? Да, конечно, но это и ее вина. Пренебрежение к исторической памяти сказалось в том, что скептики не захотели вдуматься в то понимание летописного материала, которое уже было выработано их предшественниками от Ломоносова до Карамзина. Прав был А. С. Пушкин, когда написал о его "Истории государства Российского": "Ничего не могу вообразить глупей светских суждений, которые удалось мне слышать насчет духа и слова "Истории" Карамзина". И ниже: "В журналах его не критиковали, Каченовский бросился на одно предисловие"^*. Тот самый М. Т. Каченовский, историк, с именем которого связано начало скептической школы. Об "ученых" же, готовых выбирать отдельные цитаты, в те же годы, когда крепла скептическая школа, В. Г. Белинский заметил, что они "обращаются с наукой как с лошадью, которую заставляют насильно везти себя куда им нужно или куда им угодно"^**.

^* (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в десяти томах. Л., 1978, с. 44.)

^** (Белинский В. Г. Собр. соч. в 9-ти томах. М., 1981, т. 7, с. 368.)

Следовать ли за ними?

Но оставим это историографическое отступление в дела прошлого, и не только прошлого, века.

Советской наукой совершен переворот во всех наших представлениях об истории Древней Руси. В научный оборот введены новые письменные и фольклорные источники, по-новому осмыслен весь их корпус, археологами раскрыто множество памятников материальной культуры. Труды крупнейших русских и советских историков, филологов, начиная с А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, Б. Д. Грекова, Б. А. Романова, В. В. Мавродина, М. К. Каргера, И. Н. Еремина, В. Н. Лазарева, Л. В. Черепнина, М. Н. Тихомирова, Я. Н. Щапова, кончая трудами Д. С. Лихачева, А. М. Панченко, О. В. Творогова, Л. А. Дмитриева и всего сектора древнерусской литературы ИРЛИ АН СССР, Б. А. Рыбакова и десятков других исследователей, может быть менее известных, но внесших немалый вклад в изучение истории и культуры Отечества, воссоздают картину прошлого, значительно отличающуюся от наших прежних, сравнительно недавних еще представлений. В частности, мы знаем, что можем во многом доверять Летописцу, подходя к его труду так, как того требует научная методология - исторически. То есть прежде всего понять и оценить его политическую позицию, его отношение к фактам и передачу этих фактов читателю. Понять, что и почему считает правдой истории первый русский историк. Что это означает применительно к нашей теме? И что такое русское летописание начального периода? Попытаемся ответить сразу на оба вопроса. "Несторова летопись", как называли долгое время "Повесть", была образцом и примером для всего многовекового и обширного летописания - вплоть до XVI века^*. Полных четыреста лет. Это много для любого текста. Современная наука считает Нестора крупнейшим русским историком XII века и одним из крупнейших историков всего средневековья в целом.

^* (См.: Владимирский сборник. В память девятисотлетия крещения России. Киев, 1888, с. 2.)

Мы немногое знаем о нем. Имя "черноризца Нестора" обозначено на так называемом Хлебниковском списке "Повести временных лет", в составе позднего сборника, находившегося в библиотеке купца Хлебникова. Этот сборник приобрел Н. М. Карамзин. В. Н. Татищев видел имя Нестора еще на трех списках "Повести", но эти списки не сохранились.

Было бы проще называть автора летописи Нестором, но оставим общее: Летописец. В "Повести" есть сюжеты, которые сложились и включены в свод еще до Нестора. Среди них важнее для нас соединение нескольких рассказов, которое академик Д. С. Лихачев считает возможным выделить в отдельное повествование. Его, условно конечно, называют "Сказанием о распространении христианства на Руси". Нестором же все тексты были отредактированы в духе основной идеи "Повести", литературно обработаны. И далеко не везде исследователи отличают его руку в тексте. И не везде это возможно. Авторское понимание литературного труда в средние века попросту отсутствовало. Важность повествования, описываемых событий древний книжник не соотносил с собою, человеком, как он твердо полагал, лишь фиксирующим на пергамене происшедшее и происходящее. Поэтому он обычно и не ставил своего имени, как несущественное и посему ненужное. Нам это осложняет все задачи изучения текстов.

В науке трудами не одного поколения специалистов установлено, что начало русскому летописанию положено задолго до Нестора и другие имена стоят у его истока. Знать историю создания летописи нужно, чтобы правильно понять ее текст, ее содержание. В этом далеком прошлом выявляется такая последовательность: первый летописный свод^* был составлен в 1037-1039 годах книжниками только что созданной Киевской митрополии и основа свода - это именно "Сказание о распространении христианства...". В 1060-1070-х годах появляется новый свод, составленный в Киево-Печерском монастыре. Автором его называют инока Никона.

^* (Летопись - это чаще всего свод, соединение предшествующей летописи или летописей, документов с текстом, который принадлежит самому Летописцу, Прежние тексты при этом нередко им редактировались.)

Наконец, в 1093-1095 годах создается еще один свод. А. А. Шахматов предложил назвать его Начальным, потому что он стал началом I Новгородской летописи, Тверского свода 1305 года, Радзивилловской летописи XV века. Начальный свод в 1112-1113 годах оказался в руках знаменитого Нестора и стал "Повестью временных лет". Но и текст Нестора до нас в первоначальном виде не дошел. В 1116 году его корректирует, правда очень незначительно, инок Выдубицкого монастыря Сильвестр. (Переработка сохранилась в составе Лаврентьевской летописи 1377 года.) Наконец, в 1118 году создается третья редакция "Повести". Мы опустим выяснение причин такой усиленной работы над летописью именно в 1112-1118 годах - та ее часть, "Сказание о распространении христианства...", которая более всего важна для нас, определилась до этих переработок. Но если исследователи достаточно едины в определении последовательности работы над сводами, их генеалогии, то в самом летописном материале содержатся такие сведения, которые оставляют вопрос о времени создания самого первого свода по-прежнему нерешенным.

Существуют аргументы в пользу того, что древнейший свод был составлен в 996-997 годах. Работу над ним связывают с именем того Анастаса-корсунянина, который и стрелу пускал из крепости, а после крещения Владимира вместе с "корсунскими попами" отправился в Киев. Мнение важное для нас тем, что составление "Сказания о распространении христианства..." приближается ко времени самого крещения, следовательно, записано очевидцами и участниками событий. "Сказание" обретает особую ценность как свидетельство современника. Стать на точку зрения этой гипотезы было бы и соблазнительно, и выгодно, тем более что она существует в науке, и автор, который вовсе не является специалистом по истории Древней Руси, вполне может воспользоваться этой концепцией.

Существует и противоположная концепция. По ней русское летописание началось вовсе не со "Сказания о распространении христианства...", которое было введено в состав значительно более ранней русской летописи. И. начало летописания относится уже не ко времени крещения Руси, не к концу X века, а ко временам более ранним. Академик Б. А. Рыбаков утверждает существование языческой летописи, сведения которой использованы в последующих сводах^*.

^* (См.: Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963, с. 215.)

Автор, как и обещал, намерен дать возможность читателю самому оценить исторический материал. Поэтому он не может просто принять ту, пусть правомерную, мысль, которая спрямит его путь изложения. Откуда взять уверенность, что именно эта соблазнительная, признаемся, прямота ведет к истине? Даже теологи предостерегают, что гладкие пути - это чаще всего штучки дьявола для более успешного соблазна грешников, а к истине ведет "путь тернистый". Поверим им, поверим не на слово, а потому, что жизнь часто подтверждает эту печальную мысль.

В науке аргументированно утвердилась гипотеза, что "Корсунская легенда" и, следовательно, вся красочная история крещения князя Владимира в цветущую весну 988 года на южном берегу Крыма появилась только в своде Никона, то есть в 1070-е годы. Повторимся, важно это: время появления того или другого рассказа, его редактирование, возможный автор или авторы - круг Летописца - все это помогает понять и уровень его личной осведомленности, и его позицию в освещении событий.

История летописания убеждает нас - об этом предупреждал еще А. А. Шахматов, - что мы не можем ограничиваться рассмотрением только какой-то части летописи. Можно выделять в ее составе отдельные сказания, документы, погодные записи, события, но анализировать летопись по частям - несостоятельно. Летописные своды превращались в единые повествования^*.

^* (См.: Лихачев Д. С. Текстология. М. -Л., 1962, с. 45.)

И каждый свод - целостное историческое и литературное произведение, написанное и отредактированное с определенных идейных и политических позиций. Для нас летопись - прошлое. Для Летописца она - настоящее, она, кроме прочего, произведение публицистическое, воспитательное, а потому - остро ориентированное в своем времени.

Материал в летопись отбирался с учетом тенденций внешней и внутренней политики государства, на него оказывала воздействие и обстановка в обществе - социальный климат, злоба дня. В составлении и редактировании летописей были заинтересованы церковные, боярские и дружинные верхи. Текст отражал господствующие мнения, тенденции общественного развития, давал то освещение событий, которое казалось правильным его редактору, то есть истинным, с его точки зрения. Мы знаем, что в редактировании сводов и позднее принимали участие разные авторы - Владимир Мономах, сам незаурядный писатель, его сын князь Мстислав.

Понятно, что создание сводов поручалось не только высокообразованным, но и литературно, беллетристически талантливым людям. Летописец умел изложить события интересно, емко, владел - мы видим это - литературными приемами, стилем.

Все это мысли довольно простые, расхожие. И при всей правильности их беда в том, что за этими мыслями проглядывает некий монах-черноризец, умеющий складно изложить факты, Летописец в роли литературного обработчика чьих-то косноязычных воспоминаний... Нет, не таков он, Летописец, не таковы Никон, Нестор, Сильвестр...

События из-под пера Летописца выходят преображенными, он выстраивает их в ему одному ведомую и близкую, отвечающую его истине связь. Летопись не протокол событий, но и не повесть на основе этого протокола. Это повествование, объединенное единством замысла, единством видения событий, их художническим осмыслением, поэтическим, следовало бы сказать. И все это - в средневековых категориях Бога, Добра, Правды.

Поняв это, нам можно вернуться к фактической стороне летописи, к фабуле повествования.

Споры относительно хронологии, порядка летописного рассказа, источников, которые использовал Летописец, многое уточнили в составе и характере "Повести". Теперь, когда нам ясны позиции авторов, виден круг их интересов, их отношение к событиям, мы с большим доверием относимся к летописным известиям. Средневековый взгляд на мир отличался от нашего, и, прежде чем мы не научимся видеть эту разность, а увидеть ее можно только при взаимном понимании Летописца и его читателя, контакт с Нестором будет затруднен. Нужно понимание круга представлений древнего автора о мире и человеке, истории и современности, о природе и боге-провидении и дьяволе, властно вмешивающихся в живую жизнь.

Последнее - непременно. Наш автор был человеком верующим, - это оставило глубокий след в летописи. Читатель, конечно, не должен становиться христианином, чтобы понимать Нестора. Читатель может быть, например, мусульманином или атеистом, читатель - всегда - может не соглашаться с позицией Летописца, но знать ее он должен, иначе он не услышит, что говорит ему История...

Итак, установлено, что в "Повести" содержится свод нескольких особых текстов и они имеют отношение к крещению Руси. Академик Д. С. Лихачев предложил назвать их "Сказанием о распространении христианства на Руси". В него входят: предание "О крещении и кончине Ольги", "Сказание о первых русских мучениках - варягах", "Сказание о крещении Руси" (оно включает в себя вставную "Речь философа"), "Сказание о князьях Борисе и Глебе", "Похвала князю Ярославу Мудрому". Установлено, что все шесть повестей принадлежат одному автору, тесно связаны идейно и композиционно и относятся к 40-м годам XI века. Сказание - самостоятельное литературное произведение на основе событий, связанных с введением христианства, многоцветный узор, вышитый по летописной канве.

Летописец весь свой материал скомпоновал и расположил так, что у читателя создается зримое ощущение непрерывного и неостановимого приближения кульминационного момента: крещения Руси князем Владимиром. Это мастерство художественное...

Задача "Сказания" - выявить независимость русской церкви от греческой. Церковная независимость в те времена понималась как независимость политическая, и наоборот. Сказание проводит идею: Русь - великая держава, ее исторический путь подобен пути другой великой державы - Рима, и "первого", и "второго" - Константинополя (тезис "Москва - "третий Рим" имеет глубокие корни!). Христос на Руси не проповедовал, но не проповедовал он и в Риме. Основателем римской церкви называют святого Петра? Но апостол Андрей, "благословивший горы Киевские", - брат Петра. У Владимира, как у Христа, была на Руси и своя "предтеча" - княгиня Ольга, всю жизнь прожившая среди язычников, христианка и проповедница; были, как в Риме, свои мученики за идеи христианства - варяги, принесенные в жертву и до смертного конца славившие "истинного бога". Подобно Константину Великому, с которого христианство стало государственной религией Римской империи, Владимир на Руси также сделал христианство религией государства.

Эта историческая и патриотическая концепция четко проводится в "Сказании" и проходит через всю "Повесть". Летопись создана с активных христианских позиций, естественных для автора. Идеи провиденциализма, христианской благодати и нравственные ценности христианства многое определяют в его отношении к событиям. Факты в изложении Летописца несут отпечаток средневекового мышления, окрашены религиозным пониманием картины мира и истории человечества - "деяний".

Суть событий для средневекового автора была проявлением божественной воли, реализацией неведомого человеку плана мироустройства. Средневековый историзм в прошлом ищет оправдания настоящего, предполагая "прообразованность" исторического процесса. Отсюда, конечно, далеко до того понимания развития истории "по спирали", которое характеризует современную нашу историческую науку. Но отсюда бережное внимание летописи к фактам прошлого, как к прологу будущего в деятельности людей. Оставим за скобками религиозные чудеса. В средневековом сознании они вписывались в реальную картину мира, где сверхъестественное равноправно сосуществовало с естественным.

Попробуем подвести итог этой главе. Мы видим сложную историю летописания, видим ряд несообразностей в тексте, умолчание таких событий, о которых должен был знать Летописец. Факты перемежаются легендами и чудесами, принятие сведений Летописца требует, оказывается, проверки и перепроверки другими источниками, и при всем этом - "честный Нестор"? Но подытожим: мы увидели, что "Повесть временных лет" сложна, как все средневековые памятники. Рукописные, созданные в единственном экземпляре, они переписывались неисчислимое множество раз, сокращались или пополнялись новыми материалами, свидетельствами, рассказами. В них включали отрывки документов или других летописей, их комбинировали между собой, сводили в своды, перерабатывали стиль и производили идейную редактуру. Первоначальный авторский текст полностью невосстановим. Произведение продолжали писать и после того, как автор поставил в нем последнюю точку. Летопись оказывалась творчеством коллективным.

Мы говорим здесь о труде Летописца прежде всего как о труде Нестора, поскольку редакционная работа последнего автора, Сильвестра, ограничилась очень малым.

В середине XVIII века в императорской Академии наук несколько лет работал немецкий историк и филолог Август Людвиг Шлецер. Воспитанник двух университетов Германии: Виттенбергского и Геттингенского, вслед за В. Н. Татищевым, занялся он изучением истории древнерусских летописей. В первую очередь конечно же "Повести". Главный труд Шлецера в трех томах посвящен Нестору. И это первая большая источниковедческая работа о "Повести временных лет". Итог изучения труда печерского инока подведен ученым-немцем в двух словах: "честный Нестор". Два с лишним века прошло с тех пор, труд немецкого историка давным-давно устарел и забыт наукой, оценка же А. Шлецера в науке осталась. "Честный Нестор" - можем повторить за ним и мы.