Карма и зооморфность

Как уже отмечалось, синтоистские божества еще не прошли окончательно стадии антропоморфизации (особенно это касается ландшафтных божеств). Они могут являть себя и в человечьем обличье, но все-таки основной представляется их зооморфная сущность.

Синтоистский Жертвенник. Поздний дзёмон

В буддийских текстах зооморфность осмысляется, во-первых, как олицетворение злой природы и, во-вторых, как наказание за прегрешения в прошлых рождениях. Выше на примере змея уже достаточно говорилось о злой природе зооморфных божеств в позднесинтоистских и буддийских текстах¹. Что касается связи между зооморфностью и кармой, то в этом смысле представляется показательной легенда "Нихон рёики" III-24. Монаху Эсё явился во сне человек, который попросил его читать сутры для своего спасения. На следующий день к монаху пришла маленькая белая обезьяна и попросила Эсё о том же. Монах спросил: "Кто ты такая?" Обезьяна, которая в настоящем перерождении была Великим божеством Тага, ответила: "Я был царем страны Синдху, что лежит на востоке Индии. В этой стране были тысячи монахов, забросивших земледелие. Поэтому я повелел: "Не должно быть столько монахов". Многих, но не всех вернул я миру. Хотя я и не запретил самосовершенствование, но только ограничил число монахов, возмездие настигло меня. Я переродился обезьяной и стал богом этого храма. Чтобы избавиться мне от этого тела, прошу тебя: поживи в этом храме, почитай "Сутру лотоса""².

¹(Важное исключение представляет собой образ оленя. Причины этого явления не совсем понятны. Возможно, они связаны с упоминавшейся нами ролью оленя как жертвенного животного в синтоистском ритуале плодородия.)

²(В данном предании «Нихон рёики» отражены широко распространившиеся в конце Нара — начале периода Хэйан представления, согласно которым родина божеств синтоизма находится в Индии, но за совершенные там грехи они в качестве кармического воздаяния переродились в Японии и являются объектом проповеди учения Будды. Забегая вперед, отметим, что с течением времени по мере роста самоосознания синтоизма этим божествам начинает приписываться большая значимость, выражаемая, правда, в терминах буддийской религиозно-философской мысли. Сначала их называют бодхисаттвами (в «Энгисики» четыре божества носят этот титул), а в конце периода Хэйан многие божества уже считаются татхагатами (яп. «нёрай»).)

Таким образом, буддийское учение о карме оказалось удобным средством объяснения злой природы зооморфных синтоистских божеств. Надо заметить, что буддизм не только подчеркивал принципиальную разницу между антропоморфностью и зооморфностью, но и сводил их к явлениям одного причинного порядка: антропоморфность и зооморфность, по буддийским представлениям, могут сменять друг друга в зависимости от личных деяний. Добрые деяния ведут к перерождению в мире людей, злые же оборачиваются перерождением во плоти животного.

Превращение грешника в животное может совершаться прямо на глазах. Когда на седьмой день после смерти Хиромусимэ, известной своим безжалостным нравом, приоткрыли крышку ее гроба, то "вверх от поясницы она уже стала коровой, а на лбу росли рога длиной в четыре суна. Руки ее стали коровьими ногами, а ногти стали походить на копыта. Вниз от поясницы она еще оставалась женщиной. Хиромусимэ ела траву, а не рис, после еды жевала жвачку. Одежды на ней не было, и она лежала в собственных нечистотах" [Нихон рёики, III-26].

Трактовка животных в "Нихон рёики" характеризуется двойственностью: наряду с осмыслением животных как проявлений нечистого, вызванного прегрешениями в прошлом, отношение к ним во многом определяется сочувствием. Особенно это заметно, когда речь идет о перерождениях животными кровных родственников. Приведем в качестве примера весьма показательную в этом смысле легенду "Нихон рёики" (I-10). Кура-но Иэгими решил искупить свои грехи путем чтения сутр. С этой целью он пригласил монаха, который и вознес молитвы. Окончив службу, монах собрался уже было лечь спать, когда ему пришло в голову уйти сейчас же, прихватив с собой хозяйское одеяло. Но тут он услышал голос: "Не бери одеяло!" Монах огляделся, но не увидел никого, кроме быка, стоявшего под навесом кладовой. Бык рассказал монаху, что в своем прошлом перерождении он был отцом Иэгими. Он похитил у сына десять снопов риса и никогда не рассказывал ему о содеянном. "Оттого в этой жизни я переродился быком, чтобы искупить прегрешение. Как ты, монах, можешь с легкой душой похитить одеяло? Если хочешь узнать, правду я говорю или нет, приготовь для меня место. Я приду и лягу туда. И ты будешь знать, что я его [Иэгими] отец". Пристыженный монах на следующий день сотворил молитву и рассказал о случившемся. Хозяин был очень расстроен. Он подошел к быку, постелил соломы и сказал: "Если ты действительно мой отец, ляг сюда". Бык подогнул колени и лег. Родственники запричитали и заплакали. Иэгими поклонился отцу и уверил его, что прощает прегрешение. Бык вздохнул и заплакал. Он умер в тот же день. После случившегося Иэгими совершил множество благочестивых поступков, чтобы замолить грех отца.

Обращает на себя внимание сочувственное отношение Иэгими к отцу, несмотря на совершенное им прегрешение, за которое тот был наказан. Важно отметить также, что отец переродился быком в своем прежнем доме: духи-предки, в соответствии с представлениями многих религий с сильными пережитками родового строя, к которым относится и синтоизм, обитают в непосредственной близости от жилища своих потомков. В легенде проявляется и другое качество, свойственное духам предков, - их покровительство по отношению к потомкам. В данной легенде бык примером собственного воздаяния удерживает монаха от греховного поступка, за который тот неминуемо должен понести страшное наказание. Нам представляется, однако, возможным трактовать этот эпизод и как защиту духом-предком имущества своих потомков.

Осмысление в оппозиции "культурное - природное" (вариант проявления: "антропоморфность - зооморфность") "культурного" как начала, безусловно, благого, приводило к осознанию того, что будды и бодхисаттвы суть существа более высокого порядка, даже если синтоистские божества и выступают в антропоморфном обличье. В преданиях дома Фудзивара сообщается [Нихон рэкиси дайдзитэн, 1959, ст. "Дзингудзи"], что в 8-м году Вадо или в 1-м году Дзинги (716 или 724 г.) одному из Фудзивара во сне явился человек "необычной наружности" (в этой формулировке содержится явный рудимент более ранних синтоистских представлений, не допускавших антропоморфность как главную ипостась божества), который назвался божеством Кэхино. Божество попросило Фудзивара построить для него буддийский храм и совершать в нем моления, для того чтобы оно перестало перерождаться божеством, обличье которого оно приняло ввиду своей дурной кармы. Фудзивара согласился и построил храм ("дзингудзи").

Касуга родовой храм рода Фудзивара

Согласно ранним синтоистским представлениям, божества появляются ночью и исчезают днем (см., например, [Нихон сёки, Судзин, 10 - 9 - 27}: "Могилу эту днем копали люди, а ночью - боги"). Это их органическое свойство в буддийской традиции подвергается решительному переосмыслению. В позднейших версиях легенды "Нихон рёики" об Эн-но Сёкаку (I-28), уже разобранной нами, божество Хито-кото-нуси-но-ками строит мост между двумя горами только ночью, ибо оно стыдится своей "ужасной" наружности [Кондзяку моногатари, XI-3}.

На примере некоторых преданий "Фудоки" было показано, как оппозиция "культурное - природное" реализовалась также в паре "государь - локальное божество". В буддийских текстах первый член этой пары может быть заменен на лицо, отличающееся буддийскими достоинствами. В "Фудоки" по крайней мере дважды упоминается о злых божествах, которые не пропускают мимо половину людей и лодок [Древние фудоки, 1969, с. 72, 84]. Во втором случае говорится, что, получив жалобу, царь отправил посланца, с тем чтобы тот совершил моления для умиротворения Великого бога Микагэ, мешавшего людям. В "Нихон рёики" повествуется о богатырше, потомке оборотня лисицы Мино-но Кицунэ, которая грабила проезжавшие мимо суда. Ее побеждает внучка монаха Додзё [Нихон рёики, II-4].

В заключение этого раздела отметим, что осмысление зооморфности как злого начала не приобрело в Японии религиозно-философской традиции необратимого характера, что связано, возможно, с тем, что процесс антропоморфизации, проходивший и внутри синтоистской традиции, был законсервирован с приходом буддизма. В рамках полемики, которую вели представители собственно японской школы "кокугаку", зооморфность как неотъемлемое качество многих синтоистских, божеств выступает в качестве антитезы по отношению к буддийским представлениям об антропоморфности. Хирата Ацутанэ сообщает, например, что одно из главных лиц, участвовавших в раскрытии заговора монаха Докё, - Киёмаро во время усмирения мятежа был ранен в ногу. Рана оказалась настолько тяжелой, что он больше не мог передвигаться самостоятельно. Однажды, когда он путешествовал в паланкине, ему повстречалось 300 диких кабанов. Они длительное время сопровождали Киёмаро. Когда же на месте удивительного происшествия был построен синтоистский храм, Киёмаро снова смог ходить. Хирата Ацутанэ заключает, что синтоистские боги отблагодарили Киёмаро за мужество и преданность "императору" [Хирата, 1936, с. 388].