Сергий Радонежский

В неизвестное время в Троицком монастыре поселился молодой инок Епифаний. Он был моложе Сергия более чем на двадцать лет и стал одним из любимых его учеников. Любознательный и склонный к книжной премудрости, Епифаний через год-два после смерти Сергия написал в свитки и тетради несколько главок о его жизни "запаса ради и памяти ради". В то время живы были келейник Сергия, "вслед его ходившей немало", родной брат игумена Стефана и другие старцы, знавшие его с детских лет и времен пострижения. Их рассказы, а также собственные впечатления легли в основу первых неупорядоченных записок Епифания. Прошло не менее четверти века, прежде чем инок, сам достигший преклонного возраста, взялся писать житие учителя "по ряду", используя свои старые заметки. Невзирая на страсть Епифания к многословию и "плетению" словес его сочинение относится к числу наиболее ярких и достоверных древнерусских биографий.

Дело Епифания продолжил сербский монах Пахомий, прибывший на Русь с Афона. Он жил в Троицком монастыре в 1440 - 1459 гг. и взялся за перо после обретения мощей Сергия. Пахомий переработал сочинение Епифания, следуя византийским образцам житийной литературы. Он сократил и отбросил многие подробности мирского характера и дополнил "Житие" многословными описаниями чудес у гроба святого. В конце жизни Пахомий вторично пересмотрел текст "Жития" и внес в него новые поправки.

Сочинение Пахомия приобрело большую популярность. Его читали, переписывали, подновляли, перерабатывали "на различную потребу" во многих русских монастырях и книжных мастерских. Енифаниева и первая Пахомиева редакции растворились и исчезли среди необозримого множества поздних переделок. Их-то и вынужден использовать исследователь. Особый интерес представляют древние списки "Житий", сохранившие большие фрагменты ранних редакций текста.

Когда родился Сергий? Утраты оригиналов "Жития" затрудняют ответ на этот вопрос. В "Житие, списанном Епифанием", сложившемся к XVI в., сказано, что Сергий преставился в 1392 г., "прожив всех лет 70 и 8". Однако уже В. О. Ключевский заметил, что известие о возрасте Сергия выглядит в тексте как вставка, разрывающая текст, что наводит на мысль о ее позднем происхождении. В более ранних списках XV в. можно прочесть, что Сергий прожил не 78, а 70 лет, т. е. родился не в 1314 г., а в 1322 г.

Мало кто из современников Сергия знал дату своего рождения, а следовательно, и свой возраст. Никаких церковных записей по поводу рождения не делали, имена давали по святцам, и всю жизнь человек чтил в дни рождения не себя, а своего покровителя - христианского святого или угодника. Важны были именины, а не день рождения, а потому не столь уж и существенным считалось, исполнилось имениннику 50 или 70 лет. Люди начинали трудиться, едва подрастав, и прекращали, когда силы их покидали. Младшие современники Сергия, а тем более монахи, писавшие через полвека после его смерти, легко могли ошибиться в определении его возраста. О времени рождения люди помнили чаще всего по тем событиям, которые сопровождали их появление на свет. Сведения такого рода сохранялись как семейное предание и отличались большой надежностью. Епифаний не знал точной даты рождения Сергия, но имел возможность ознакомиться с преданиями, хранимыми его семьей. Предание гласило, что преподобный родился "в княжение великое тферьское при великом князи Дмитрии Михайловича... егда (была. - Р. С.) рать Ахмулова". В семье Сергия помнили, что будущий игумен родился в княжение тверского князя Дмитрия Михайловича, когда Русь подверглась набегу рати Ахмула. Взаимная проверка этих данных подтверждает достоверность глухого предания. В 1322 г. тверской князь Дмитрий Михайлович отнял великокняжескую корону у московского князя Юрия Даниловича, и в том же самом году на Русь напал Ахмул.

Предки Сергия жили на Ростовской земле. Ростов Великий принадлежал к числу древних городов Руси. Он был на два с половиной века старше Москвы. Отец Сергия был "един от нарочитых бояр", иначе говоря, происходил из местной знати. Некогда ростовские бояре распоряжались судьбами Северо-Восточной Руси. Но к XIV в. Ростовское великое княжество подверглось дроблению и пришло в упадок, что неизбежно сказалось на судьбах местной знати.

Кирилл служил в боярах у ростовских князей, а усадьба его "бе в пределах Ростовского княжения, не зело близь града Ростова". В этой сельской усадьбе у Кирилла и родилось трое сыновей: старший - Степан, средний - Варфоломей (в монашестве Сергий) и младший - Петр. Память Варфоломея праздновалась 11 июня и 25 августа. Один из этих дней и был днем рождения второго сына.

Некогда имение Кирилла "кипело богатством". Но судьба не благоволила к боярской семье. Кирилл на старости лет "обнища и оскуде". Авторы "Жития" повествуют о том, что ростовского боярина разорили частые "хоженья" в свите ростовского князя в Орду, нападения ее войск на Русь, наезды ханских послов, приезжавших за данью - тяжким ордынским "выходом". Иноземная неволя осложнялась внутренними междоусобицами. Оспаривая власть, князья призывали на помощь захватчиков. С помощью Орды Иван Калита разгромил Тверь и получил от хана ярлык на великое княжество Владимирское. К 1332 г. Калита в качестве владимирского князя завладел Сретенской половиной Ростовского княжества.

Объединение земель было исторической необходимостью для Руси, истерзанной междоусобицами и войнами с внешним врагом. Но объединение было сопряжено с войной, насилием и крушением привычного уклада жизни народа. Люди, бежавшие из Ростова, не могли до конца дней своих забыть о насилиях, которым они подверглись после появления в их земле московских воевод: "Увы, увы тогда граду Ростову, паче же и князем их, яко отъяся от них власть и княжение, и имение и честь и славы, и вся прочая потягну к Москве". Прибывшие в Ростов наместники Василий Кочева и Мина должны были выколотить из населения серебро - как на уплату дани для Орды, так и для пополнения казны московского князя. Народ недаром прозвал Ивана Калиту "денежным мешком". Воеводы "възложиста велику нужю на град". Многим ростовцам приходилось отдавать москвичам "имениа своя с нужею". Те, кто не желал расставаться с имуществом, подвергались побоям. Чтобы устрашить недовольных, воеводы повесилр вниз головой старейшего ростовского боярина Аверкия - "епарха градского", т. е. местного тысяцкого.

Насилия над ростовскими боярами не были вызваны их изменой, стремлением разбить "старое сепаратистски настроенное боярское гнездо" в Ростове. Феодальный князья использовали любую войну для расширения своих владений, привлечения населения в свои вотчины и пополнения казны.

Описывая бедствия семьи Кирилла, автор "Жития" указывает на тяжесть дани и "частые глады хлебные". Летописи подтверждают достоверность его слов. Под 1332 г. они отметили: "Того ж лета бысть меженина велика в земли Руской, дороговь, глад хлебный и скудость всякого жита".

Грабеж, неурожай и голод привели к тому, что местное население стало покидать родные места. Некоторые ростовские бояре по своему желанию, а больше поневоле отправлялись в московские пределы на службу к Ивану Калите. Боярин Кирилл с семьей, Георгий Протопопов, Иван и Федор Тормасовы, Дюдень с родом и другие ростовцы уехали в Радонеж. "Онисима же род, - отметили авторы "Жития", - с Протасием тысяцким пришедша". Протасий Федорович Вельяминов был тысяцким князем Ивана Калиты, из чего следует, что ростовских бояр переселили на великокняжеские земли.

Если верить "Житию", Иван Калита сам передал Радонеж "сыну своему мезиному князю Андрею, а наместника постави в ней Терентиа Ртища и льготу людей многу дарова, и ослабу обещася тако же велику, дати, ея же ради льготы събрашася мнози...". Сведения "Жития" не совсем точны. Иван Калита отказал сыну Андрею Боровск и Серпухов, тогда как Радонежское, Бели, Черноголовль должны были отойти великокняжеской его вдове с возможными "меньшими детьми". Андрей достиг совершеннолетия в 1342 г. и вступил во владение Боровским уделом. Радонеж, Бели, Черноголовль оказались в его составе, видимо, уже после смерти вдовы Ивана Калиты, мачехи Андрея.

Протасий Вельяминов, умерший в 1346 г., устраивал, скорее всего, вдовий удел. Семья ростовского переселенца, несмотря на полученные льготы, не смогла поправить своих дел. Кирилл и его жена незадолго до смерти постриглись в Покровском монастыре в Хотькове неподалеку от Радонежа, и туда же удалился их первенец Степан, принявший в монашестве имя Стефана. Варфоломей задумал последовать его примеру. Решение братьев покинуть отчий дом было продиктовано не одним благочестием, но и практическими соображениями. Семье надо было избежать раздела небогатого наследства, и, покидая отцовскую усадьбу, Варфоломей оставил все добро младшему брату Петру.

По своим склонностям и характеру Степан и Варфоломей очень мало походили друг на друга. В детстве Степан без труда овладел грамотой. Учение давалось ему легко. Совсем иным был Варфоломей. Его начали учить в семь лет, но грамота ему долго не давалась. Учитель, по словам Епифания, "его с многим прилежанием учаша, отрок же не вельми внимаше". За это родители бранили его, "боле ж от учителя томим" был. Но наказания не помогали. Помехой учению была непоседливость семилетнего ученика. Варфоломей овладел книжной премудростью, когда увлекся религией. В отличие от брата Варфоломей питал склонность ко всякого рода "рукоделию" - физическому труду, что весьма пригодилось ему в пустынножительстве.

По "Житию", Варфоломей увлек брата Стефана идеей пустынножительства, и тот покинул Хотьков монастырь. Скорее всего, это легенда. Из двоих братьев Стефан первым овладел книжной премудростью и преуспел в знании Священного писания. Он же первым принял монашество, тогда как Варфоломей до пострижения мог быть лишь служкой у инока Стефана.

Покинув Хотьков монастырь, Стефан с Варфоломеем отправились в лес и отыскали пригорок "Маковец" подле глубокого оврага. Неподалеку протекала речка и из-под обрыва пробивался ключ. На этом месте братья выстроили себе "хизину", или шалаш. Со временем они расчистили лес подле "хизины", построили келью и срубили малую церковку. Настало время выбрать название для храма - в честь праздника или же святого. Решающее слово принадлежало, по-видимому, Стефану, что вполне соответствовало традициям того времени. Во-первых, Стефан был старшим братом, и его надлежало слушаться как отца. Во-вторых, он сподобился монашеского чина и дальше продвинулся по стезе книжного учения. И в-третьих, Стефан был хранителем семейных преданий. Старший брат, гласит легенда, поведал младшему чудо, сотворенное тем в утробе матери. На богослужении в церкви еще неродившийся младенец трижды прокричал на весь храм, после чего присутствовавшие там священники пророчески предсказали матери, что сын ее "будет некогда ученик святыя Троицы".

Вскоре же братья обратились в Москву к самому митрополиту, и присланные им священники освятили радонежскую церковку во имя живоначальной Троицы. Новый храм, конечно же, не был первым храмом в честь "отца и сына и святаго духа". Но со временем в Троице стали видеть такой же символ Московской Руси, каким был для Древней Руси Софийский собор, двойник константинопольской Софии. Основав церковь, Стефан вскоре же покинул пустынь. Автор "Жития" объяснял его уход тем, что братья терпели нужду и лишения, не получая ниоткуда "ни ястия, ни питиа", потому что поблизости от скита не было ни сел, ни деревень, ни людей, "ни пути людского ниоткуда же и не бе мимоходящего, ни посещающаго". Как выяснено в литературе, рассказ о поселении Кирилловых в необитаемой местности соответствовал канонам житийной литературы, но не истине. Стефан поставил келью всего лишь в 10 верстах от Покровского Хотькова монастыря, монахом которой он оставался. От Москвы до пустыни было немногим более 60 верст. Кирилловы не сеяли рожь, а хлеб насущный получали, надо думать, из своей обители в Хотькове. Перебравшись в столицу, Стефан "обрел" келью в Китай-городе за Торгом. Там он свел дружбу с будущим митрополитом Алексием.

Отъезд брата в Москву доставил Варфоломею немало затруднений. Новопостроенная Троицкая церковь была освящена, но в ней некому было служить. При таких обстоятельствах Варфоломею надо было спешить с пострижением. По-видимому, он воспользовался услугами первого же священника, посетившего скит. Им оказался некто Митрофан, совершивший обряд пострижения 7 октября 1345 г. на память мученика Сергия. Так Варфоломей Кириллов в возрасте 23 лет превратился в инока Сергия.

Никто не знал, сколько времени Сергий жил в полном одиночестве. Авторы "Жития" писали, что инок провел в уединении "два лета или более или меньши". Надо полагать, что монахи, жившие в Хотькове, посещавшие этот монастырь, захаживали в пустынь к Сергию, помнившему заповедь Христа: "Где двое или трое собраны во имя мое, там и я посреди них". В числе первых подле Сергия поселились некий монах Василий Сухой с верховьев реки Дубны и другой монах Якута, он же Яков. На Маковец потянулись также и земляки Сергия, среди них Анисим, происходивший из ростовского боярского рода. Каждый занял в обители положенное ему место: родовитый Анисим стал дьяконом, бродячий монах Якута - посыльным. Первопоселенцы трудились в поте лица, чтобы расчистить лес под монастырские кельи. Три-четыре кельи Сергий встроил своими руками, чтобы удержать в обители прохожих монахов. Когда в Троице собралось 12 монахов, поселок был обнесен оградой и подле ворот поставлен привратник - "вратарь".

Поначалу в Троицкой пустыни не было собственного священника, и братии приходилось нанимать попа из ближайшего прихода. Наконец Сергию удалось перезвать к себе, вероятно, из ближайшего монастыря в Хотькове игумена Митрофана, постриженником которого он был. Но Митрофан прожил год и умер.

Пустынь на Маковце не могла превратиться в монастырь, пока у нее не было собственного игумена. По настоянию братии Сергий отправился на поставление в Переяславль.

На Руси в то время свирепствовала чума. Весной 1353 г. великий князь Семен незадолго до смерти составил завещание "перед владыкою володимерским Олексеем, перед владыкою переяславским Офонасеем". Вслед за тем Алексий уехал в Византию за утверждением на митрополии, а Афанасий на протяжении двух лет исполнял обязанности главы церкви. По этой причине Сергий ездил не в Москву, а в Переяславль. Указание "Жития" на поездку Алексия в Константинополь позволяет точно датировать игуменство Сергия. Он получил сан в 1353 - 1355 гг., когда ему было немногим более тридцати лет.

Смерть великого князя Семена привела к большим Переменам в Москве. Бояре Вельяминовы уступили первенство боярину Алексею Хвосту. Стефан вынужден был покинуть Москву и вернулся в Троицкий монастырь. По просьбе Стефана Сергии не ранее 1354 г. постриг его сына Ивана в монахи, дав ему имя Федора. Вскоре же в 1355 г. на Русь вернулся митрополит Алексий. Полагают, что именно он или сопровождавшие его лица привезли тогда Сергию послание и дары от константинопольского патриарха Филофея. Патриарх советовал Сергию ввести в своем монастыре общинное устройство - "общее житие". Но Сергий с Алексием еще раньше задумали сделать то же самое и "лишь прибегли к авторитету патриарха, дабы придать своему начинанию большую твердость".

Новейший исследователь И. И. Бурейченко обратил внимание на несообразность приведенного мнения. Патриарх мог знать о Троице лишь со слов Алексия, но мог ли тот говорить Филофею о Сергии, в то время не являвшемся даже игуменом монастыря? Историк поставил под сомнение подлинность текста патриаршей грамоты, изложенной в "Житие", а также креста Филофея, хранящегося в Троице. Сомнения ведут к следующей схеме: в 1355 г. с Алексием в Москву прибыл грек Георгий Пердика, который, возможно, "посетил Сергия и преподнес ему грамоту с какими-то дарами от самого митрополита, хотя как и от имени патриарха".

С предложенной схемой трудно согласиться. Крест-мощевик Филофея хранится и ныне в Троице. Попытка датировать его началом XV в. отклонена Г. М. Прохоровым, отметившим пристрастность такой датировки. Филофей дважды занимал партиарший престол: в первый раз в 1354 - 1355 гг. и во второй раз - в 1364 - 1376 гг. Обращение к Сергию имело место, по-видимому, в 1360 - 1370-х годах, когда Троицкий монастырь приобрел широкую известность, а Сергий стал ближайшим сподвижником митрополита Алексия. Описав прибытие греков в Троицу, авторы "Жития" подчеркивали, что игумен тут же поспешил к Алексию, чтобы показать ему патриаршую грамоту. Уже один этот факт наводит на мысль, что посылка патриаршей грамоты в Троицу не связана была с возвращением Алексия из Византии в 1355 г.

Можно согласиться с И. Дарузе, что Сергий получил грамоту Филофея не ранее 1364 - 1365 гг. Пердика был на Руси трижды: в 1355, 1361 и 1376 гг. Скорее всего, он не имел отношения к передаче патриаршей грамоты в Троицу.

Филофеев крест помогает уточнить время обращения патриарха к Сергию.

По возвращении на патриаршество осенью 1364 г. Филофей постарался отыскать авторитетных церковных деятелей в Балканских и восточноевропейских странах, способных поддержать рушившееся единство вселенской православной церкви.

Филофей прислал Сергию наперстный крест, в котором хранились мощи новых мучеников литовских Евдокии, Елферия и Феодосии-девицы. Крест обязывал русского святителя помнить о трагедии православных христиан, избиваемых литовскими "огнепоклонниками". Отношения между патриархом и Ольгердом резко ухудшились после того, как Константинополь отказался после смерти литовского митрополита Романа назначить ему преемника. Ольгерд прибег к угрозам, требуя образования независимой от Москвы митрополии, но ничего не добился. В годы русско-литовской войны Филофей выступил на стороне Москвы. В 1370 г. в грамотах к Алексию и русским князьям он объявил священной войну с литовскими "огнепоклонниками".

По-видимому, крест с мощами литовских мучеников был послан на Русь между 1365 и 1370 гг., когда патриарх близок был к полному разрыву с князем-"огнепоклонником" Ольгердом.

Обращаясь к Сергию, Филофей одушевлен был также идеей укрепления русского монашества.

Религиозная мысль православного Востока колебалась между схоластикой и мистицизмом. Теоретик мистицизма Григорий Синаит учил, что человек может общаться с богом посредством веры. Лишь чистой душе, свободной от земных помыслов и страстей, открывается сияние божественной славы. Не внешняя мудрость и силлогизмы, а внутреннее мистическое состояние открывает путь к познанию истины. Погружение в себя дает ощущение покоя - исихиа (отсюда - исихасты), состояние "Фаворского света", т. е. общения с богом. Последователем Синаита был Григорий Палама. Противниками исихастов выступали последователи Варлаама Калабрийского, сторонники рационалистических начал. Отвергая силлогизмы как путь познания истины, паламиты утверждали, что разум убивает веру, что человек совершенствуется не через размышление, а через самоуглубление и безмолвие, слезы тепла и пр. На константинопольском соборе 1341 г. афонские монахи предложили следующую формулу: "Достойно бог дает благотворящюю благодать, которая, будучи несозданна и всегда существуя в присносущном боге, есть самобытный свет, явленный святым мужам". Окончательно религиозно-мистическое учение исихастов взяло верх в православной церкви на константинопольском соборе 1368 г. Богословские споры, разгоревшиеся в недрах византийской церкви, не были порождением лишь бесплодных догматических умствований, исподволь направляемых придворной интригой. Религиозная мысль искала новое слово и нашла его в исихазме, отстаивавшем абсолютную духовную ценность мира, отождествленную с идеей бога.

К XIV в. языческая Русь превратилась в "святую Русь". Но как и в киевские времена, Византия, переживавшая последний расцвет, оставалась для нее одним из важнейших источников духовного просвещения. Русское духовенство пристально следило за религиозной жизнью Византии, там познакомилось с тремя формами монашества. В одних греческих монастырях иноки вели "особную" жизнь: каждый держал личное имущество и деньги в своей келье, питался и одевался в зависимости от своего достатка. "Особножительские" обители владели селами, вели торговлю, нередко занимались ростовщичеством. В других монастырях существовала монашеская община ("киновий" по-гречески или "коммуна" по-латыни). Такой строй отвечал вековечной мечте христиан о справедливом устройстве земной жизни, о переустройстве ее в соответствии с идеальными представлениями о царстве Божием. В коммунах-киновиях имущество было общим, члены общины жили в непрестанном труде, питаясь плодами рук своих, исповедуя принципы братства и любви к ближним. Покидая общину, избранные монахи удалялись в пустыни, чтобы вести жизнь отшельника. То была высшая форма монашеского аскетизма. Ее распространение было связано с развитием мистического учения исихастов.

В XIV в. Русь еще не была готова к восприятию исихазма. Патриарх Филофей учитывал это, составляя послание Сергию Радонежскому. Принцип общинножительства был известен русским еще в киевские времена. Однако к XIV в. повсеместное распространение на Руси получили "особножительские" монастыри. Многие из них владели землями. Патриарх поступил рассудительно, обратившись с посланием не в старый монастырь, а в недавно основанный бедный монастырей в Радонеже. Обращение Филофея определило всю дальнейшую судьбу Троице-Сергиева монастыря. Хваля Сергия за добродетельную жизнь, патриарх наказывал ему принять новый устав: "Совет добрый даю вам, - писал он, - чтобы вы устроили общинножительство". В Радонеже Сергий выстроил храм Троицы, "чтобы постоянным взиранием на него, - по выражению авторов "Жития", - побеждать страх перед ненавистной раздельностью мира".

Ворота Троицкого монастыря всегда были открыты для странников и прохожих. "Странноприимство" не было изобретением Сергия. Русь держалась добрыми людьми с давних времен. Радонеж лишь оживил давнюю традицию. Игумен не отказывал никому ни в подаянии, ни в духовном поучении. В представлении современников, богомолье врачевало не только душу, но и тело. Одна незначительная деталь красноречиво говорит о жизни Сергия и характере его влияния. Среди забот игумен не забывал смастерить игрушку, когда видел детей в монастырской ограде.

Церкви никогда бы не удалось приобрести исключительную власть над умами, если бы среди ее деятелей не появлялись подвижники, не щадя живота служившие идее. Одним из таких подвижников был Сергий. Основанный им монастырь со временем стал одним из главных центров русского православия. После смерти Сергия его дела и личность стали предметом легенды. Благодаря влиянию Сергия и его обители, посвященной святой Троице, догмат о ней занял в системе православного богословия более важное место, чем у католиков и других христианских церквей. Именно живоначальная Троица стала олицетворять в глазах православных исток и родник жизни, идею единения мира и всеобщей любви, все то, что противостояло смертоносным раздорам и разделению. Прошло два века, и благочестивый царь Иван Грозный начинал письма с выражения преданности святой Троице. Простые же люди на вопрос о вере отвечали, что веруют в отца и сына и святого духа.

Троицкий монастырь был сотворен волею и верой Сергия и приобрел славу благодаря его подвижничеству. На братию и паломников игумен воздействовал речами и еще больше примером всей своей жизни. Каждодневный изнурительный труд заполнял всю жизнь инока. Собравшейся в монастыре братии Сергий служил, по словам современников, как купленный раб: "И дрова на всех сечаше, и тълкуше жито, в жерновех меляше, и хлебы печаше, и варево варяше... и порты крааше". Старец ходил к источнику за водой, воду черпал в два ведра, на своих плечах в ограду носил и каждому у кельи ставил. Вся жизнь подвижника была проникнута идеей служения ближнему, что и явилось причиной исключительного нравственного влияния Сергия на современников.

Получив послание патриарха Филофея, Сергий приступил к реформе монашеской жизни. Нововведение не встретило единодушного понимания и сочувствия иноков. Недовольные нашли предводителя в лице брата игумена Стефана Кириллова. Рассказав о прибытии а Троицу греков "от патриарха", автор "Жития" сообщил, что вскоре в обители началось смятение: "Не по мнози же времени пакы въстает млва".

Считая себя подлинным основателем Троицкого монастыря, Стефан домогался власти в обители и требовал послушания от рядовых монахов. Однажды во время богослужения он строго спросил одного из старцев, что за книгу он держит в руках и кто дал ему эту книгу, Инок ответил, что получил ее от игумена, подразумевая Сергия. Стефан оборвал старца словами: "Кто есть игумен на месте сем: не аз ли прежде седох на месте сем? И ина некаа изрек, их же не лепо бе". Ссора, затеянная старшим братом, грозила серьезными последствиями. Составители "Жития" признавали, что у Стефана были единомышленники: дьявол "в помыслъ вложи, яко не хотети Сергиева старейшинства". Не вступая в препирательства с братом, Сергий в тот же день тайно покинул монастырскую ограду и, за два дня пройдя 35 верст, сделал остановку в Махрищенском монастыре. Взяв в проводники одного из монахов, Сергий обошел окрестности и выбрал место для новой обители на глухой речке Киржач. Там он наспех встроил себе жилище. Троицкие монахи вскоре же узнали о месте пребывания игумена и по двое-по трое стали перебираться из Радонежа на Киржач.

Сергий готов был начать все с начала. Но в дело вмешался митрополит Алексий. Он не мог допустить, чтобы бегство иноков привело к запустению Троицкого монастыря, получившего известность не только в стране, но и в Константинополе. Сам патриарх благословил троицкого игумена крестом с мощами. Чтобы избежать огласки и скандала, Алексий послал Сергию приказ вернуться в Радонеж, пообещав изгнать оттуда всех его недругов: "А иже досаду тебе творящих, - писал святитель, - изведу вънь из монастыря, яко да не будет ту никого же, пакость творящаго ти". С изгнанием ослушников мир в Троице был восстановлен, и Сергий получил возможность завершить реформу.

В Троице был введен новый устав, запрещавший братии иметь в монастыре какое бы то ни было личное имущество: "Ничто же особь стяжевати кому, ни своим что звати, но воя обща имети". Новый порядок предполагал общее ведение хозяйства, общую трапезу, общее владение имуществом и пр.

Реформа потребовала большого строительства. Надо было соорудить трапезную, поварни, пекарни и пр. Возникла масса новых должностей и чинов. Келарь должен был управлять монастырским хозяйством, казначей - ведать казну, трапезники и повара - кормить братию, больничные служки ходить за немощными и пр.

Средства на строительство монастыря и содержание братии поступали в виде пожертвований от бояр и состоятельных постриженников, доходов с угодий и деревень.

Старые монастыри жили по своим уставам, и Сергий не мог навязывать им реформу. Зато ничто не мешало ему через своих учеников вводить общее жительство во вновь основанных обителях.

По просьбе князя Дмитрия Ивановича и Алексия Сергий отпустил в Москву племянника Федора - в миру Ивана. Федор принял пострижение в 14 лет, был отпущен в столицу в 30 лет. Около 1370 г. он основал монастырь в Симонове на Коломенской дороге, в "пяти поприщах" от стен Москвы. В монастыре были построены церковь, кельи и трапезная, и Федор стал игуменом нового общежительного монастыря.

В числе покровителей Симонова монастыря была влиятельная боярская семья Вельяминовых. Последний московский тысяцкий избрал Федора в качестве своего духовника. В казначеях у окольничего Тимофея Васильевича Вельяминова служил его дальний родственник Кирилл. Приняв пострижение в Симоновском монастыре, Кирилл стал преемником Федора, а затем основал монастырь на Белозере.

Одни из учеников Сергия тянулись в стольные города, другие, напротив, не могли ужиться в столицах и уходили в глухие места. Инок Павел долго жил в Троице, сначала в монастырской ограде, а потом в уединенной келье в отдалении от обители. С благословения Сергия Павел ушел на Север в Вологду и там прожил посреди Комельского леса в дупле липы три года.

Ученики и единомышленники Сергия основали монастыри в окрестностях Коломны, близ Звенигорода и Дмитрова, на реке Обноре в Ярославском уезде, под Чухломой, в Железном Борку возле Галича и в других местах. Во второй половине XIV в. возникло до 35 монастырей-колоний, поддерживавших тесную связь с Троицей и следовавших принципам общего жительства.

Следствием монастырской реформы было то, что Сергий стал едва ли не самым влиятельным церковным деятелем общерусского масштаба. Ни епископы, ни архимандриты не могли более игнорировать мнения скромного троицкого игумена и его учеников.

Смерть митрополита Алексия породила в среде духовенства разброд и шатания. Патриарх Макарий уведомил Москву, что согласен вручить управление общерусской церковью Митяю-Михаилу и не примет Киприана. Его решение грозило расколом общерусской церкви и потому не было принято Сергием и другими единомышленниками свергнутого патриарха Филофея.

Зная о настроениях русского духовенства, Киприан предпринял попытку пробраться в Москву, чтобы занять митрополичий стол. Киприан не принадлежал к числу людей, способных на необдуманные действия. Но сложившаяся ситуация не оставляла места для колебаний. На протяжении года грек лишился сразу двух покровителей - патриарха Филофея в Византии и князя Ольгерда в Литве (Ольгерд умер в 1377 г.). Новый патриарх отказался признать законность поставления Киприана на митрополию всея Руси.

3 июня 1378 г. Киприан перешел границу и сделал остановку в окрестностях Калуги, откуда написал послание своим сторонникам - Сергию и Федору, предлагая им встретиться, "где сами погадаете". По-видимому, обращение грека не осталось тайной для великого князя, выславшего к границе заставы, чтобы перехватить святителя. Но Киприан благополучно избежал встречи с ними.

Великий князь Дмитрий считал Киприана узурпатором, оклеветавшим Алексия перед патриархом, а кроме того, ставленником литовских князей. Поэтому он велел схватить его, едва тот появился в Москве. Киприан подвергся не меньшим унижениям, чем Алексий во время его пленения в Киеве, с тем лишь различием, что Алексия держали под стражей более года, а Киприана - два дня.

...Киприан добрался до Москвы к вечеру в сопровождении целой свиты, составленной из монахов и слуг. В письме, написанном сразу после высылки, Киприан жаловался на князя: "Мене заточил у ночи, а слуг моих нагих отослати велел с бещестными словесы". Сторожить арестованного было поручено "проклятому Никифору воеводе" (возможно, он был младшим боярина Федора Кошки, одного из бояр Дмитрия Донского и родоначальника бояр Романовых и Шереметевых). Воевода подверг святителя всяческим унижениям, содея над ним "хулы и наругания и насмехания, грабления, голод!". "Мене в ночи заточил, нагаго и голоднаго и от тоя ночи студени, - писал Киприан, - и нынече стражу!" Московское лето было в разгаре, и указание на стужу можно было бы истолковать так, что пленника посадили в погреб, если бы Киприан сам не указал на то, что его "заперли в единой клети за сторожми". Клетями на Руси называли наземные постройки. На долю Киприана выпали не столько физические, сколько моральные страдания. Все его надежды на поддержку русских епископов разлетелись впрах. Во втором письме Киприан упрекнул Сергия, что он и другие иерархи "умолчали" перед великим князем. Будучи явно неосведомленными насчет поведения московского духовенства, грек просил Сергия сообщить, "все ли (московские епископы и монахи. - Р. С.) уклонились вкупе" от вмешательства в его дело? Правда же заключалась в том, что Дмитрий Иванович не счел необходимым узнать о мнении московского духовенства и поставил его перед свершившимся фактом.

Чтобы избежать огласки, московские власти продержали Киприана в клети (наземной постройке) день и с наступлением ночи под покровом темноты увезли его под стражей из города, чтобы выпроводить за рубеж. Киприал вспоминал, что пережил несказанный страх, не зная, "камо ведут меня на убиение или на потопление". Митрополичьих чернецов держали отдельно от Киприана, но отпустили с миром. Зато его слуг ограбили, отобрав лошадей, сбрую, нарядную одежду, сапоги и шапки. Под конец их посадили на тощих кляч без седел, с уздой из лыка, без удил и выпроводили следом за митрополитом. Киприан утверждал, будто воевода Никифор и прочие сторожа красовались в одеждах, отобранных у митрополичьих слуг, и восседали на их лошадях.

По возвращении в Киев Киприан написал обширное послание Сергию и прочим своим единомышленникам. В нем он доказывал, что московский князь не заботится о церкви и, назначив Митяя, "гадает двоити митрополию", тогда как он, Киприан, печется о ее единстве: "Яз потружаюся отпадшая места приложити к митрополии". В заключение святитель обвинял Дмитрия и его бояр в непочтении к "митрополии и гробам святых митрополитов", в бесчестье его святительства, после чего объявлял им всем церковное проклятие по правилам святых отцов.

Послание было получено адресатами с наказом читать и распространять его по всей Руси. Анафема должна была произвести сильное впечатление на современников. Однако Киприан избрал неподходящее время для своих проклятий.

В июле 1378 г. ордынские захватчики вторично сожгли Нижний Новгород. Вслед за тем их нападению подверглась Рязань. По приказу Мамая мурза Бегич прошел далеко в глубь Рязанской земли и остановился на реке Воже, правом притоке Оки. Переяславль-Рязанский, Старая Рязань и Пронск оставались у него в тылу. Враг, очевидно, стремился разъединить силы Московского и Рязанского княжеств. Но полностью осуществить свой план ему все же не удалось. Рязанцы своевременно предупредили московского князя о всех передвижениях Бегича. Дмитрий Иванович успел собрать войско, переправился за Оку и остановил противника на Воже. На помощь к нему прибыл князь Даниил Пронский и князь Андрей Ольгердович с дружиной.

В битве на Воже русские наголову разгромили рать Бегича. Главной причиной победы было объединение московских и рязанских сил.

Мамай понимал, какую опасность для его власти таит в себе единение русских князей, и потому сразу после битвы он решил покарать рязанского князя. Осенью 1378 г. он сам возглавил нападение на Рязанщину. Набег был столь неожиданным, что Олег Рязанский не успел собрать войско и бежал за Оку, бросив свою столицу. Чужеземцы захватили и сожгли Переяславль-Рязанский, разорили всю округу и ушли в степи.

В письме к Сергию Радонежскому и Федору Симоновскому Киприан выразил недовольство тем, что они смолчали и не защитили его от бесчестья. В ответном послании игумены полностью отмежевались от действий Дмитрия Ивановича. 18 октября 1378 г. Киприан с удовлетворением писал им: "Елико смирение и повиновение имеете к святой божией церкви и к нашему смирению, все познал есмь от слов ваших". Весть об отлучении князя стала известна не одним Сергию и Федору, но и всему русскому духовенству. Проклятия пали также и на голову Митяя, которого Киприан считал самозванцем. По мере того как укреплялась оппозиция, положение Митяя становилось все более затруднительным. По привычке бывший печатник все надежды возлагал на покровительство великого князя. По-видимому, после возвращения Дмитрия Ивановича с поля боя Митяй, беседуя с великим князем, упомянул об апостольских правилах, гласивших, что пять или шесть епископов, собравшись, могут заменить митрополита в деле поставления нового епископа. Следуя совету любимца, Дмитрий поспешил вызвать в Москву епископов из разных городов, чтобы произвести Митяя в епископский сан. Однако ему не удалось навязать свою волю высшему духовенству.

Оппозицию московскому князю возглавил Дионисий, епископ суздальский и нижегородский. Основатель нижегородского Печерского монастыря Дионисий имел за плечами долгую монашескую жизнь и относился к "новуку" (новичку) Михаилу совершенно так же, как и Алексию, без всякого почтения. Едва ли можно сомневаться в том, что Дионисий опирался на поддержку Сергия Радонежского и других влиятельных иерархов. На соборе Дионисий открыто воспротивился посвящению Митяя в епископы и предложил положиться во всем на волю константинопольского патриарха. Отклоняя домогательства архимандрита Михаила, Дионисим заявил: "Нелзе тому быти: аще бы нужа, то подобало бы то, но путь к Царюграду есть". Дионисий предлагал Митяю ехать для постановления в Константинополь и не предпринимать ничего до этой поездки. Никто из участников собора епископов и не подумал вступиться за посрамленного Митяя.

Однако Михаил-Митяй получил благословение от патриарха Макария из Константинополя, что упрочило его положение. На законных основаниях Митяй приступил к исполнению обязанностей главы русской церкви: "Елико довлеет и достоит митрополиту владети, то тем всем владяши Митяй, по всей митрополии с попов дань сбираше, сборное и рождественное и урокы и оброки и пошлины митрополичии, то все взимаше..."

Митяй сделал карьеру как приказной человек - печатник. Поэтому он преуспел в сборе даней и оброков. 11о ему трудно было выдерживать диспуты с епископами, далеко превосходившими его своими познаниями в Священном писании. В одном рукописном сборнике той поры, "Цветец духовный", имелась надпись: "Еже написана право во истинну митрополит Михаил от Пчелы правоверья, укоризны наводяче на Дионисия, еже о иноцех властолюбцех". Старания Митяя были тщетными. Дионисий далеко превосходил образованностью и авторитетом новика-архимандрита, занявшего митрополичий двор.

Очевидно, соперничество Дионисия с Митяем имело политическую подоплеку. Дионисий, по мнению некоторых ученых, домогался митрополии для себя, будучи ставленником ордынской дипломатии и нижегородских князей. Источники не подтверждают подобных подозрений.

Дионисий имел большие заслуги перед русской культурой и летописанием. По его благословлению "мних" Лаврентий переписал одну из самых замечательных летописей XIV в., получившую наименование Лаврентьевской. Летопись, подробно описывавшая Батыево нашествие и его трагические последствия, привлекала особое внимание современников накануне решающего столкновения с Ордой.

Пользуясь поддержкой влиятельных старцев, Дионисий продолжал открыто враждовать с Митяем. Однажды любимец великого князя сделал Дионисию выговор за то, что тот при очередном посещении столицы не пришел к митрополиту и "не потребова" благословения от него. Суздальский владыка высокомерно отвечал: "Не имаши на мне власти никоея же, тебе бо подобает паче прийти ко мне... предо мною поклонитися: аз бо есмь епископ, ты же поп". Митяй не сдержал раздражения и пригрозил Дионисию расправой: "Потрьпи, прииду из Царяграда, ныне не мщу тобе, скрыжалы твои своими руками спорю, ни поп не будеши". Дионисий решил искать справедливости у патриарха и стал готовиться к отъезду в Византию. Проведав об этом, Митяй донес великому князю и настоял на аресте епископа: "Князь великий повеле Дионисия нужею държати". Тогда в дело вмешался Сергий, взявший суздальского епископа на поруки. Князь, повествует тверской летописец, "устыдися поручника его и отпусти Дионисия". Оказавшись на свободе, Дионисий, "не пождав с неделю", бежал, поставив под удар своего заступника. Возвратившись в Нижний Новгород, он сел на судно и поплыл вниз по Волге в Сарай с тем, чтобы оттуда пробраться в Константинополь.

Проклятия Киприана, неодобрение троицкого игумена и его сторонников, побег Дионисия побудили великого князя поспешить с утверждением Михаила на митрополии. Митяй исполнял обязанности наместника русской церкви "лето едино и шесть месяц". Во второй половине июля 1379 г. он покинул Москву и выехал в Византию для официального поставления в митрополиты. Его сопровождала многочисленная свита. Но старейшиной посольства назначен был мирянин: "А се боярин Юрий Васильевич Кочевин Олешеньскый, то есть больший боярин, тоже и посол князя великого, тому и стареишиньство приказано". По иронии судьбы главный посол был сыном того самого боярина Василия Кочевы, насилия которого вынудили семью Сергия переселиться из Ростова в Радонеж.

Открытые и тайные приверженцы Киприана не скрывали своего отношения к посольству Митяя и Кочевина в Царьград. Согласно "Житию" Сергий предсказал, что Михаил не получит желаемого и не увидит Царьграда. Митяя сопровождали три архимандрита. Старшим из них считался Иван, настоятель Петровского монастыря в Москве и "общему житию начальник на Москве". Создание общинножительства возглавил Сергий, а потому едва ли можно усомниться в том, что Иван был его сторонником и единомышленником.

Посольство Митяя выехало в Константинополь тот час после бегства Дионисия. Не желая попасть в руки Мамая, Дионисий избрал кружной путь и потому потерял много времени. Митяй и его свита двинулись кратчайшим путем через Рязань в Орду. Во время следования через степи русское посольство было захвачено татарами и доставлено в ханскую ставку: "И проходящим им Орду, и ту ят (взят) бысть Митяй Мамаем". Митяй обладал навыками политика и ему удалось убедить, что русская церковь будет следовать курсу митрополита Алексия и позаботится о мире с Ордой. Заверения Митяя не были хитрой уловкой. Начав войну с Литвой, Москва нуждалась в мире на границе с Ордой. Боярин Кочевин, надо полагать, получил от князя Дмитрия полномочия на мирные переговоры. Соглашение, достигнутое послами при переговорах с ханскими сановниками, было скреплено выдачей ярлыка. По приказу Мамая ("Мамаевою дядиною мыслию") хан Тюлябек выдал ярлык "митрополиту Михаилу", подтвердивший привилегии, полученные митрополитом Алексием от хана Бердибека.

Проведя немного времени в ханской ставке, русское посольство было отпущено Мамаем и достигло "моря Кафиньского", иначе говоря, вышло на побережье Черного моря в районе Кафы. Наняв корабль, послы благополучно переплыли "пучину морскую" и добрались до Константинополя. С корабля можно было видеть город. В это самое время Митяй "разболеся в корабли и умре на море".

Смерть Михаила повергла послов в полную растерянность. Более всего они боялись вернуться в Москву, не исполнив воли монарха. Боярин Кочевин знал о непримиримой вражде князя Дмитрия с проклявшим его Киприаном. Неудача посольства означала бы торжество Киприана. Покончить с притязаниями Киприана можно было только одним способом - поставив законного митрополита Киевского и всея Руси из числа преданных Дмитрию лиц.

Претендентами на митрополичий сан выступили сразу два лица: архимандрит Иван, "общему житию начальник на Москве", располагавший поддержкой Сергия Радонежского, и провинциальный архимандрит Пимен из Переяславля. Посол Кочевин решил дело в пользу Пимена, а непокорного Ивана велел оковать "в железа".

Князь Дмитрий снабдил Митяя чистой "харатьей", запечатанной великокняжеской печатью. Найдя в Митяевой казне эту грамоту, Пимен и его советники написали подложную грамоту. Из нее следовало, что московский князь прислал в Константинополь на доставление не Митяя, а Пимена, "того бо единого избрах на Руси и паче того иного не обретох".

Ко времени прибытия русского посольства в Константинополь там произошли большие перемены. Патриарх Макарий, благословивший Митяя на митрополию, был низложен и заключен в тюрьму, а его покровитель император Андроник изгнан из Константинополя и бежал под защиту генуэзского флота в Галату. Узнав обо всем этом, русские послы отвезли мертвого Митяя "в Галату и ту погребен быть".

В июне 1380 г. синод избрал на патриарший стол Нила. Новый патриарх пригласил к себе русских послов, а также и Киприана. Киприан просил, чтобы в соответствии с постановлением синода 1375 г. ему предоставили вместе с Киевом Великую Русь. Русские послы добивались, чтобы Киприан был лишен литовской митрополии.

Кочевин привез с собой немалую казну. Чтобы добиться поставленной цели, он "россулиша посулы и раздаваша (деньги. - Р. С.) сюду и сюду, тем едва утолиша всех". Когда все деньги были истрачены, послы прибегли к займам. Провожая Митяя, великий князь Дмитрий Иванович вручил ему "чистые харатьи" - незаполненные долговые расписки ("кабалы"), скрепленные княжеской печатью. Государь напутствовал любимца словами: "Аще будет оскудение или какова нужа и надобе занята или тысящу сребра или колико, то се вы буди кабала моя и с печатаю". Митяй не успел использовать княжеские "харатьи". Но они пригодились Кочевину и Пимену. Они заняли у ростовщиков громадные суммы. Московская казна не могла оплатить их долг в течение многих лет. Действуя с помощью подкупов, послы окончательно склонили императорский двор и синод на свою сторону. Трезво оценив ситуацию, Киприан явился в синод и заявил, что отказывается от суда и "готов довольствоваться только частию (митрополии), в которую поставлен, а от прочего уже отказался". Получив отказ, Киприан вскоре же "тайно убежал, ни с кем не простившись".

Бегство Кидриана предопределило его окончательное поражение. Синод склонился к решению рукоположить Пимена в митрополиты Великой Руси, наименовав его и Киевским, а Киприана изгнать не только из Киева, но и из пределов Руси. Однако в работе собора произошла заминка. Некоторые из спутников Пимена донесли патриарху об обмане и злоумышлении. Нил вызвал на собор послов и, грозя им проклятьем, потребовал сказать правду. Послы настаивали на своем, не желая сознаться во лжи.

Скандал приобрел столь широкую огласку, что синод вынужден был отказаться от первоначального проекта и постановил оставить Киприана митрополитом Малой Руси и Литвы. Уступив настояниям русских послов, патриарх согласился с тем, что Пимен получит титул митрополита всея Руси и возглавит управление православной церкви в Малой Руси и Литве, но произойдет все это лишь после смерти Киприана.

Получив власть с помощью подкупов и подлога, Пимен оказался в незавидном положении. Вскоре же в Константинополь прибыл епископ Дионисий. Он выступил с резкими обличениями против послов и заявил, что "все случившееся с ним (Пименом) есть зло для той (русской. - Р. С.) церкви, ведущее к расколу, смуте и разделению вместо того, чтобы поддерживать согласие, мир и единство".

Отправляя Митяя в Византию, великий князь Дмитрий не посчитался с тем, что его выбор грозит расколом общерусской церковной организации, поскольку авторитет княжеского любимца не желали признать даже многие великорусские святители, не говоря о литовских иерархах.

Битва на Воже 1378 г. ослабила силы Мамая и на время избавила Русь от набегов. Однако обращение русских послов в Орду с предложением о мире и начавшаяся русско-литовская война создали новую ситуацию. Правителю Орды надо было либо отказаться от богатого русского улусу, либо обрушить на Русь сокрушительный удар, чтобы восстановить грозу своей власти. Особые надежды Мамай возлагал на союз с Ягайлой.

Русь могла бы послать против Мамая весьма значительные силы, если бы Москве удалось сохранить и расширить антиордынскую коалицию и на ее стороне выступили бы Нижегородские, Рязанские и Смоленские княжества, Новгородская и Псковская земли. Но этого не произошло.

В решающий момент на помощь московскому великому князю пришли только князья, давно попавшие в сферу влияния Москвы. В числе их были князья Ярославские, Ростовские и Белозерские.

Кроме названных князей, в походе на Мамая участвовали московский удельный князь Владимир Андреевич, Литовские князья Андрей и Дмитрий Ольгердовнчи, союзные князья из обширного Новосильского княжества, Стародубский князь, Тверской удельный князь Василий Кашинский, Смоленский удельный князь Иван и некоторые другие князья из числа тех, кто вместе с Дмитрием Ивановичем осаждал Тверь. Таким был состав княжеской коалиции, вынесший на себе всю тяжесть борьбы с Ордой.

Распаду антиордынской коалиции способствовали многие обстоятельства. Одним из них была церковная смута, затруднившая объединение княжеских армий.

На пути в Константинополь Михаил-Митяй умер. Его преемник Пимен, будучи поставлен в митрополиты без гедома Дмитрия в июне 1380 г., не мог вернуться на Русь. Из-за войны все пути сюда оказались закрытыми. Пимена схватили бы и в Литве, и в ордынских степях.

Среди епископов Алексий Новгородский занимал высшую ступень иерархии, уступая одному митрополиту. Однако Алексий оставался в Новгороде и не оказал никакой помощи общерусскому делу. Епископ суздальский Дионисий тайно бежал из Москвы и, явившись в Константинополь, с головой погрузился в тяжбу с Пименом. К началу похода на Мамая в Москве оставался один лишь коломенский епископ Герасим, но за пределами провинциальной епархии его мало кто знал. Когда началась война с Ордой, Дмитрий Донской, по-видимому, дважды обращался к Герасиму за советом. В первом случае он обсуждал с ним вопрос о дани, и коломенский епископ, очевидно, посоветовал ему уплатить легкую дань и сохранить мир с Ордой. Во втором случае Герасим благословил князя на войну с ней.

Троицкие монахи были сторонниками Киприана, занявшего митрополию в Москве вскоре после Куликовской битвы. По этой причине составленное в Троице "Сказание о Мамаевом побоище" освещало поведение Киприана в самом благоприятном для него свете. По "Сказанию", Дмитрий Иванович с братом Владимиром якобы дважды приходили к митрополиту за благословением. При первой встрече Киприан спросил, чем великий князь провинился перед Мамаем, на что тот отвечал, что поступал "по отець наших преданию, еще же нъи паче взъдахом (дань. - Р. С.) ему". Киприан посоветовал кончить дело миром, хотя бы пришлось "утолить" нечестивых дарами "четверицею". Следуя совету, Дмитрий будто бы послал Мамаю много злата, но цели не достиг. При втором свидании Киприан, мол, благословил Дмитрия на борьбу словами: "Господь справедлив и будет ти в правду помощник". Вся история с Киприаном вымышлена от начала до конца. Правда же заключается в том, что Дмитрий и его ближайшие советники, участвовавшие в аресте Киприана, отправились на войну, будучи прокляты им.

Большинство иерархов церкви к моменту битвы погрязли в собственных раздорах и остались в стороне от освободительной борьбы. Из иерархов, пользовавшихся общерусской известностью и влиянием, один Сергий подкрепил действия Донского всем своим авторитетом.

По свидетельству "Жития Сергия Радонежского", князь Дмитрий Иванович ездил в Троицу на богомолье до того, как узнал о вторжении Мамая. Лишь после возвращения из Троицы князь получил тревожные вести с границы: "Слышно быс вскоре: се грядет с татары..." Следуя церковной традиции миротворчества, Сергий в начале беседы посоветовал Дмитрию искать мира с Ордой по старине, но затем предсказал государю полную победу в случае, если татары отвергнут его мирные предложения. Накануне решающего столкновения с Ордой Дмитрий Иванович лишился поддержки крупнейших русских земель и княжеств. Не удивительно, что в Москве многие чувствовали страх и неуверенность перед лицом великого испытания. В таких условиях напутствие и пророчество Сергия имели неоценимое значение. После выступления армии в поход Сергий послал вслед грамоту с благословением на битву с Ордой. Князь Дмитрий получил ее на подходе к Дону. Слово авторитетного святителя, обращенное к воинству, значило очень многое.

В стенах Троице-Сергиева монастыря в 20 - 30-х годах XV в. было составлено "Сказание о Мамаевом побоище", содержавшее наряду с достоверными фактами также некоторые легендарные сведения. Согласно "Сказанию" Сергий, благословляя Дмитрия Ивановича на битву, будто бы дал ему двух своих иноков - Пересвета Александра и брата его Андрея Ослябу. Иноки получили "в тленных место нетленное оржие - крест Христов нашыт на скымах".

Инок Пересвет был одним из героев битвы и сложил голову на поле Куликовом. Но по-видимому, отправился в поход не из Троицы, а из столицы. "Житие", составленное учениками Сергия, ни словом не упоминало о троицких иноках, будто бы посланных им на битву. Если бы Пересвет был иноком Троицы и на войну его отправил сам Сергий, после гибели его непременно привезли бы для погребения в свою обитель. Между тем Пересвет был похоронен в Симоновском монастыре в Москве. Второй инок (его подлинное имя Андрей чернец Ослябя) после кончины также был погребен в Симоновском монастыре. Оба сражались на первой схватке под знаменами великого князя и не попали в удельный полк Владимира Андреевича, стоявший в засаде, из чего следует, что они отправились в поход не из удельного Троице-Сергиева монастыря.

В сражении на Куликовом поле численный перевес был на стороне врага.

Мамай умело использовал свои силы. Легкая половецкая конница в течение трех часов упорно, раз за разом устремлялась в атаку на русские полки. Сражение протекало в неслыханной тесноте. Потери были огромные с обеих сторон. Наконец Мамай ввел в сражение свой последний резерв - тяжеловооруженную конницу, полагая, что русским нечего противопоставить ее сокрушительному удару. Конница смяла полк левой руки. В этот самый миг воевода Боброк с московской дружиной и удельным полком Владимира Андреевича неожиданно атаковал противника с фланга из засады. В ордынском войске вспыхнула паника. Уставшие русские полки воспряли духом и перешли в наступление по всему фронту.

Куликовская битва стала важной вехой в истории русского народа, хотя и не привела к немедленному возрождению независимости Русского государства.

Долговременные факторы, которые позволяли Орде разгромить Русь и установить свое господство над ней в XIII в., как видно, не исчерпали себя и в следующем столетии. В XIV в. соотношение сил оставалось неблагоприятным для Руси. Этим и объясняется тот парадоксальный факт, что иноземное иго продержалось еще 100 лет после сокрушительного разгрома Орды на Куликовом поле.

После битвы Сергий Радонежский употребил все свое влияние, чтобы добиться приглашения в Москву Киприана. 25 февраля 1381 г. Дмитрий Донской направил в Киев своего духовника звать Киприана на митрополию в Москву. На праздник Вознесения 23 мая столица торжественно встречала нового пастыря, тремя годами ранее с позором выдворенного из пределов Московского княжества.

Пимен с послами вернулся на Русь в конце 1381 г. К тому времени Киприан уже прочно сидел на московском митрополичьем престоле. По-видимому, он употребил все свое влияние, чтобы добиться расправы с лже-митрополитом и послами, действовавшими без прямого на то приказа Дмитрия. Страна была разорена неслыханно тяжелой войной с Мамаем. Между тем послы наделали такие долги, которые по величине мало уступали ордынской дани.

Едва послы пересекли границу, их схватили и заключили под стражу. Пимену не позволили явиться в Москву для объяснений. С него сняли белый клобук и увезли в ссылку в Чухлому, а членов его "дружины" заточили в разные места. По словам греков, великий князь у одних послов "конфисковал имение, других сослал в ссылку, иных посадил в тюрьму и подверг телесному наказанию, а некоторых предал и смертной мазни".

Светские лица понесли значительно более суровое наказание, чем духовные. Руководитель посольства боярин Юрий Кочевин нес главную ответственность за все происшедшее. Возможно, что именно он и лишился головы. Как бы то ни было, род Кочевиных оказался раз и навсегда изгнан из круга московских бояр.

Сергий Радонежский сказал свое веское слово в дни решающей битвы с Ордой, и это окончательно укрепило его авторитет подлинного руководителя церкви. Назначение Киприана явилось всецело делом его рук. События 1380 - 1381 гг. высветили его истинное значение. Вскоре после приезда в Москву Киприан вместе с Сергием крестил сына Дмитрия Донского княжича Ивана, а спустя год племянник и сподвижник Сергия Федор крестил княжича Андрея.

Победа на Куликовом поле была куплена большой кровью. Московские полки понесли огромные потери. Страна была обескровлена.

Дмитрий Донской умер в Москве 19 мая 1389 г. При его жизни подлинным авторитетом у духовенства и населения пользовался сначала митрополит Алексий, а затем игумен Сергий. В 1385 г. Олег Рязанский внезапным нападением завладел Коломной. В плен к нему попали наместник Александр Остей и другие бояре. Дмитрий Иванович предпринял ответный поход на Рязань. Но ему нужен был мир, и тогда к Олегу Рязанскому отправился Сергий Радонежский. Результатом его миссии явился "вечный мир" между Москвой и Рязанью, скрепленный браком дочери Дмитрия Донского и рязанского княжича Федора Олеговича.

Сергий умер 25 сентября 1392 г. Его жизнь и подвижничество оставили след в духовном развитии общества. После Куликовской битвы народ, впавший в порабощение, стряхнул оцепенение и страх. Сергий был среди тех, кто способствовал победе на Дону.

Биография Сергия опровергает мнение некоторых историков о том, что "благословение" церковными иерархами куликовского выступления Руси (притом благословение легендарное) было нетипичным эпизодом для русской митрополии, проводившей линию на союз с Ордой. Поведение различных иерархов (Дионисия, Пимена, Киприана) накануне решительного столкновения с Ордой определялось не общим курсом церкви на подчинение иноземной власти, а церковной смутой, разметавшей иерархов по лицу земли. Неверно также и утверждение, будто церковь стала тормозом процесса национального возрождения Руси, возглавленного великими князьями московскими. Напротив того, церковь принимала деятельное участие в русском возрождении.

Основанный Сергием Радонежским Троицкий монастырь стал одним из самых значительных центров средневековой русской культуры. Труды книжных мастеров Троицы сохранили на века многие памятники отечественной письменности. В монастыре уже в XV в. возникла собственная литературная традиция. Составленное в его стенах "Сказание о Мамаевом побоище" привлекло внимание многих поколений читателей. В Троицком монастыре сформировался талант Андрея Рублева, живопись которого составила эпоху в развитии древнерусского искусства.