"Архонтиса русов"

Вернемся в летописный 946 год. Святослав еще "детескъ", его мать, только что овдовевшая Ольга, тоже молода. Правда, мы не можем назвать ее возраста. Свидетельства "Повести" и другие летописные источники расходятся между собой. Относительно возраста Ольги, относительно ее происхождения. Расходятся сильно. Снять противоречия не удается.

"Повесть" считает, что Ольгу в жены Игорю просто "привели из Пскова".

"Степенная книга" дает такой вариант появления Ольги в Киеве. Когда Игорь был в северных краях, ему как-то потребовалось переправиться через реку. Кликнул перевозчика. В лодке выяснилось, что перевозчик - девушка. Молодой князь, попытавшийся тут же поухаживать за красавицей на веслах, получил весьма решительный отпор. Девушка оказалась не только хороша собою, но и весьма рассудительна и сильна физически. Все это, если верить "Степенной книге", произвело на Игоря сильное впечатление, он вызвал Ольгу в Киев и женился на ней. "Степенная книга" - свидетельство позднее. Не все ее сведения поддаются проверке.

В уже упоминавшемся "Устюжском летописце" произведен такой расчет: Игорь взял Ольгу в жены, когда ей было десять лет от роду. Свидетельство вполне вероятное. В Древней Руси и много позже брак в таком возрасте считался нормой. Прожил же Игорь с Ольгой сорок три года. Если сопоставить это сообщение с "Повестью" (древляне убивают Игоря в 945 году, а Ольга умирает в 969-м), то умирает она в весьма преклонном возрасте. Приходится констатировать, что источники снова предоставляют нам весьма широкий выбор разнообразных возможностей. Следует также признать, что при современном состоянии изучения вопроса такой выбор никуда не годится, потому что никакого выбора сделать нельзя. Попробуем остановиться на том единственном, в чем наши источники единодушны, - на том, что Ольга очень хороша собою, а что княгиня овдовела все же молодой - предположительно. В пользу этого соображения говорит, правда, то, что Святослав - единственный ребенок Ольги, других детей у нее не было. При тогдашнем наследовании власти и весьма свободной языческой

семье Игорь просто не стал бы долго ждать первенца и Ольга не попала бы на страницы летописей. Следовательно, княгиня овдовела молодой - остановимся на этой формулировке.

Не будем принимать за чистую монету сказочное в рассказе о мести Ольги древлянам. Легенда родилась в фольклорном сознании эпохи, когда вся и всяческая информация шла только из уст в уста. В "Повесть" эти сюжеты могли попасть спустя столетие после описываемых событий. Единственное, что мы можем понять на основании легенды, - то, что подавление древлянского восстания было жестоким, наверное, неслыханным до того разгромом подвластной земли. Отсюда и сложились устрашающие сказы.

Заметим, что ни Ольга, ни Игорь не становятся героями былин, которые складываются как раз в это время. Народная память не любит ни такой жестокости, не любит она и пришлого варяжского конунга - Олега. Сюжеты же о мести древлянам - как отмечают исследователи - поэтическое осмысление похоронного славянского обряда, где покойника и несут в ладье и сжигают, подобно послам древлян... Оставим фольклорную линию "Повести". Нам важно, что факты государственного правления Ольги Летописец указывает точно. Однако и полностью отвергать все в сказаниях, включенных в летопись, не следует. Эпические сюжеты подмечают черты реальной Ольги: ум, рассчитанную точность действий, жестокость и вероломство. Качества эти соединялись с чисто женским обаянием: именно такой увидит Летописец Ольгу при дворе Константина Багрянородного.

Княгиня в первый же год своего правления резко меняет прежний сбор государственного обложения - "полюдье". В ту зиму Ольга проходит Русь от Древлянского княжества до далекой Новгородчины, "уставляюще уставы и уроки". То есть устанавливает твердые налоги и государственные повинности населения. Определяются места сбора даней и решения возникающих административных и хозяйственных вопросов представителями власти - погосты и становища. Проводится размежевание земель, выделяются места княжьих "ловов", охотничьих и лесных угодий. Земельные отношения приводятся в соответствие с теми тенденциями укрепления княжеской и боярской власти, которые соответствовали процессам распада прежней общины, рода.

Конечно же личная роль Ольги, о которой мы говорим вслед за Летописцем, была, вероятно, более скромной. Княгиня опиралась на боярство, дружину, богатых торговых "гостей", всего уже тогда немалого государственного аппарата.

И княгиня, и ее окружение уверены, что это они нашли и установили такой удобный и справедливый порядок: размер дани определен и известный излишек, что останется владельцу, может свободно идти на рынок, хоть в сам Царьград. Повинности исчислены, нет прежнего произвола, и смердам не нужно разбегаться по лесам, укрывая пожитки, а может, избегая еще горшего - веревки, на которой поведут в тот же Царьград на продажу... Ни боярские верхи, ни сельские низы общества не подозревают, что во всех их действиях пробивает себе путь объективная историческая закономерность, потребности того нарождающегося общественного устройства, которое со временем назовут феодальным.

В Пскове Ольга оставляет свои сани - своего рода дар городу. Летописец замечает, что псковичи хранят сани и в его время. Дар с подтекстом. Княжьи сани не просто память - они свидетельство власти, документ для всеобщего обозрения и всеобщего сведения, особенно важный в ту бесписьменную эпоху^*.

^* (В Печорском монастыре под Псковом на всеобщем обозрении стоит дорожная карета, оставленная обители Анной Иоанновной, - попытка продлить церковно-монархическую тоадицию от княгини Ольги в XVIII век.)

Святослав не очень интересовался внутренними делами государства и когда вырос. Его замыслы были, мы знаем, иными. И, укрепляя новый феодальный порядок, Святослав не мог или не хотел видеть феодальной силы христианства, его идей и воззрений как надежнейшей идейной опоры того строя, который князь утверждал силою меча. Здесь киевские правители были дальновиднее. В Киеве, вероятно, среди дружинных и боярских верхов сложилась значительная и влиятельная христианская группа. В ней же должны быть и верхи купечества, те торговые гости, которых весы константинопольского менялы прикрывали надежнее, чем щит дружинника.

Во внешней политике эта группа должна была меньше желать войны, пусть победной, чем союза и прочных торговых связей с Византией.

Во внутренней политике мы видим ее действия в "уставах и уроках", а программа высказана в послании, которым киевляне сообщали князю об осаде города. Если для Святослава "середина земли" на Дунае, то в послании упрек: "Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул". Святослав, мы знаем, молниеносно появился в Киеве, "прогнал печенегов в поле, и наступил мир". Но в отчаянном вызове князя с Дуная между строк звучит: свою землю нельзя покидать, о своей земле следует заботиться.

Эту программу и осуществляет Киев. Конечно, в таком изложении все это только схема, и притом схема гипотетическая. В ней проглядывает тот Святослав, который "только воин". В жизни все было настолько сложнее, насколько это бывает только в жизни. Святослав много тоньше и точнее видел события. И политика его была продуманной и гибкой. Повторим, он признавал христиан даже в собственной дружине, и в посольстве княгини в Царьград, к императору Константину VII Багрянородному, были и его представители, так что есть все основания думать, что в планы матери он был посвящен. Небольшая, но характерная деталь. Ярополка, старшего сына своего, князь женит на гречанке, мало того что на христианке, летопись знает, что красавица гречанка была монахиней, и взята Святославом прямо из монастыря. Существует предположение и о том, что Ярополк был крещен.

Впрочем, осуществлению военных планов Святослава все это не мешало. Политика, как это почти всегда бывает, делалась и военными и мирными средствами. В критический же момент Святослав начал гонение на христиан, а когда Святослав действовал, он - это мы знаем - полумерами не ограничивался.

Нам же следует учесть, что "византийская партия", сложившаяся вокруг христианки Ольги, была сильна и в делах государства играла в это время немалую роль.

Во всех этих сложных отношениях внутри и вне Руси, в объективном саморазвитии государства как насущнейший встает вопрос идейного обоснования новых форм общественной жизни. Для Европы такой идеологией становилось христианство. Ощущая потребности крепнущего строя, внутренние, сплачивающие его силы, Ольга всерьез задумывается о христианстве как государственной всеобщей религии.

Это, может быть, важнейшая причина ее заморского посольства, бесед с императором Византии и патриархом. Вторая причина, о которой говорят наши источники, - установление для Руси торговых отношений с Византией более благоприятных, чем существовали по прежним договорам. В Константинополе Ольга, как сообщает "Повесть", приняла крещение. Все это ясно из летописного рассказа. Но была и еще причина посольства, о которой Летописец прямо не говорит, причина, тесно связанная с крещением Руси.

Существенный пробел в источниках Лакуна. В нашем повествовании много темных мест. И это - поездка княгини в Царьград, при всей яркой полноте рассказа о ней в летописи, - одно из самых темных мест. Полнота рассказа - кажущаяся.

Автор конечно же может неслышно, не скрипнув дверью, войти в келью Нестора и заглянуть через плечо Летописца, заглянуть, когда он выводит: "Въ лето 6463 иде Ольга въ греки..." Попробовать увидеть, что за материалы, какие рукописи, какие и чьи свидетельства лежали около него, почему он, "честный Нестор", отвергал одни свидетельства, принимал иные. Может быть, и это наиболее вероятно, еще до Нестора сложился рассказ о поездке Ольги и не было уже возможности у Летописца отойти от сложившейся версии, проверить факты.

Но как бы ни хотелось, не дано заглянуть в келью Нестора. Даже в воображении. При недостаточности и противоречивости (особенно противоречивости) сведений наших автору все равно пришлось бы в этом воображаемом свидании опираться не на то, что знал Нестор, а на то лишь, что знает сам автор. Поэтому следует снова обратиться к тому, чем располагает сегодняшнее знание, историческая наука.

Относительно времени поездки Ольги в Царьград и ее тамошнем личном крещении в науке существуют разные точки зрения. Летописная дата поездки отвергается - не 957 год, а 954-955 годы. Говорится и о двух возможных поездках княгини. Дата первой - 946 год (в это время, по "Повести", Ольга совершает поход на древлян, стоит "все лето" под Искоростенем, осаждая город). Одни известия говорят, что Ольга была крещена в Киеве, в канун своей второй поездки, другие, - что крещение состоялось в Константинополе, как это написано в летописи. Все эти гипотезы аргументированы. Однако византийские источники, подробно рассказывающие о посольстве княгини, прежде всего сам Константин Багрянородный, вовсе не упоминают о ее крещении в Царьграде. Яхья Антиохийский (византийский хронист, современник, далекий от столицы) знает, что Ольга обращалась к императору с просьбой прислать священников на Русь.

Из Царьграда был послан епископ, который в Киеве крестил и саму княгиню, и каких-то еще людей. Яхья дает справку: "Нашел я эти сведения в книгах русов"^*. В одной из недавних работ Г. Г. Литаврина интересно и остроумно, анализом деталей приема Ольги императором, доказывается факт посещения Ольгой Царьграда именно в 946 году. Исследователь полагает, что крещение самой Ольги состоялось все же в Константинополе, но во время ее второго посольства, то есть в 954-955 годах. Все это весьма любопытно и во всяком случае свидетельствует о том, что наука со времен Нестора на месте отнюдь не стоит^**. Что же касается нашей темы, то достаточно безразличны и точная дата посещения империи, и даже возможность двух приездов в Царьград. Важно, что поездка (поездки) была связана с крещением Руси и с относящимся к нему таким деликатным сюжетом, как предполагаемый брак Святослава на одной из византийских царевен. Сюжет этот Летописцем окутан в такие легендарные наряды, что лишь с трудом просматривается в пересказе дипломатических переговоров Ольги, которые Летописцу в свою очередь вовсе не хочется раскрывать в их реальных подробностях.

^* (См.: Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. Спб., 1883, с. 223-224.)

^** (Б. А. Рыбаков, опираясь на то, что рассказ о сборе Игорем дани с древлян в "Повести" следует непосредственно после рассказа о процедуре подписания в Киеве договора с Византией, полагает, что Игорь мог быть убит древлянами не в 945, а в 944 г. При византийском счислении сентябрьского года события осени с октября - ноября (время "полюдья") оказывались уже в следующем, 946 г. Тогда поход Ольги на древлян - это зима - весна 944/45 г. Ольга на севере - установление погостов и т. д. при этом расчете ложатся на осень - зиму 945/946 г. Весной 946 г. Ольга, оставив сани в Пскове, возвращается в Киев. Далее идет предположение Б. А. Рыбакова: "...крещение Ольги в Киеве или (что более вероятно) в Корсуни в день тезоименитства императора Константина и его матери Елены - 21 мая. Ольга при крещении приняла имя Елены". С летним караваном 946 г. Ольга во главе посольства отправляется в Константинополь (Рыбаков Б. А. Язычество Древней Руси. М., 1987, с. 377). Таким образом, удается разместить все эти события в хронологическую канву "Повести" в пределах 944-946 гг., не прибегая к версии второй поездки княгини в Константинополь. )

Ранняя дата визита - 946 год (Святослав еще ребенок) - дела не меняет: браки, помолвки, во всяком случае, и в таком возрасте были нормой. Ведь речь шла о браке династическом, следовательно, переговоры могли вестись в любом из названных городов.

Путешествие княгини в "Повести" - это не строгая запись хрониста, а как все связанное с Ольгой под пером Летописца становится легендой, расцвечивается узорами вымысла, за которым с трудом просматривается ткань событий. Вообще выдающаяся личность Ольги даже в этой, богатой определенными и яркими характерами, эпохе ставит Летописца в тупик. Он уступает перо писателю, даже поэту, создает образ то надменной, то смиренно склоняющей голову красавицы, тонко кокетничающей с императором.

Ольга - первый женский образ русской литературы, и образ этот, при всей легендарности сюжетов, художественности, ближе той правде истории, которая оказывается вернее педантичного следования фактам. Поэт часто видит дальше и глубже историка, и легенда, преображая правду факта, становится правдой истории.

Посольство прибыло в Царьград, вероятно, в конце лета - начале осени. Оно было большим. Византийские документы перечисляют - девять человек особо приближенных к Ольге, среди них ее племянник (по имени он не назван). Далее идут 22 "ела" от русских княжеств, среди них несколько человек представляют Святослава. Затем 42 купца. Их включение в посольство показывает, что торговым интересам Киева княгиня придавала значение важное. Можно было бы предположить - решающее значение, но вероятнее, что княгиня просто воспользовалась торговым караваном из Руси. В посольстве три переводчика - один из них личный, княгинин.

Кроме того, в свите Ольги византийцы насчитали 16 "приближенных" женщин и 18 человек женской прислуги. "Приближенные" - это часть двора, те, кого века спустя называли фрейлинами.

Был в посольстве и священник. Русская флотилия причалила па известном месте, в Суде. Купцов разместили, как обычно, на подворье монастыря святого Мамонта, и они занялись своими торговыми делами, а вот собственно посольству княгини пришлось подождать... По мнению Ольги, слишком долго. Византийцы умели поводить за нос кого угодно. Император всякий раз оказывался занят делами чрезвычайной важности.

Перед княгиней, "архонтисой русов", извинялись, но официальный прием откладывался со дня на день. Такое - выдержать приезжих, отчасти для большей сговорчивости, а более из спеси, - существовало в посольской практике очень давних времен. Ольга понимала это. Важно, чтобы ромеи не перешли границ, когда проволочки переходят в дипломатическое оскорбление. Границ этих Константин VII не перешел. А пока Ольгу занимали, чем приличествовало. Мы знаем, чем и, главное, с какими целями занимало знатных чужестранцев в столице тамошнее министерство иностранных дел...

Град Константина, конечно, поражал всякого приезжего. Вряд ли Ольга осталась равнодушной к этому действительно великому городу. Прежде всего резкость контраста: каменные громады храмов и дворцов, на века сложенные оборонительные стены крепости, неприступность башен и камень, камень - всюду камень. Как это соотносилось с дремучими лесными дебрями и тихими реками русских равнин, с редкими поселениями пахарей и охотников, еще более редкими небольшими городами, обнесенными бревенчатой стеной или просто частоколом? Зеленые просторы Руси и здешние скученные ремесленные кварталы: литейщики и ткачи, сапожники и сыроделы, чеканщики и мясники, ювелиры и кожевники, кузнецы, живописцы, оружейники, судостроители, нотариусы, менялы. Строгая иерархия занятий и ремесел. Мастера сдержанно хвалят свои действительно отличные и удивительно дешевые товары. Цена вырастет потом, когда вещи пройдут десятки рук, обрастут налогами и пошлинами, а когда чиновники, казалось бы, взыскали все, что положено и еще сверх того, и взять уже вроде нечего - требовали просто так, "подарок".

На Руси этого пока не было. И пока мало где на Руси дымились горны да слышался перезвон кузниц. Больше стук топоров. Еще дубили шкуры зверей, мочили лен, молотили хлеб... Правда, в Царьграде все продавалось и, стало быть, все покупалось. А Русь везла на его рынки - на мировой рынок - нечто совершенно бесценное - меха, пушнину северных лесов. И в Константинополе, и па базарах сказочного Багдада, и еще дальше - повсюду это предмет самой изысканной и расточительной роскоши. А еще воск, мед... Долгие века еще Русь - Россия будет вывозить на рынки Европы товары, которые называли традиционными в ее экспорте. Холсты, льняные и конопляные ткани, лес, сало, кожи. Назовем только эти виды нехитрого, казалось бы, товара - ценнейшее стратегическое сырье. Лен и конопля - это паруса и канаты, это флот, это господство на море. Сало - веками, вплоть до недавнего времени - практически единственная смазка, без которой нет промышленности. Кожа - это упряжь и седла, обувь и походное снаряжение. Мед - необходимый и ничем не заменимый в ту эпоху продукт. Во многом, очень во многом на русском экспорте росла и стояла промышленность Европы.

И все начиналось с Киевской Руси, и было ясно уже Византийской империи, активно стремившейся к хозяйственным, экономическим, торговым связям с Русыо, к русскому рынку, русским товарам. Конечно же Ольга любовалась храмами и памятниками, мозаиками столицы ромеев. Должны были запомниться шестидесятиметровая колонна Константина с фигурой императора - она будет и через века впечатлять русских паломников-христиан, и древний монумент посреди ипподрома - тридцатиметровый из розоватого египетского гранита - трофей, перевезенный в столицу еще в конце IV века, в 390 году... Это, конечно, не то, что оставить свои сани...

Многое, очень многое и примечательное видела Ольга в Царьграде.

Посмотрим на тогдашний Константинополь глазами великой княгини, правительницы большого государства, оценивающими увиденное. Ольгу-женщину мог увлечь весь сказочный Царьград. Ольга-княгиня трезво видела, что далеко не все, пожалуй лишь немногое, может быть соотнесено с Русью в этой чужой жизни. Да, акведук Валента - канал над городом - чудо строительной техники, но к чему он в Киеве? В Царьграде нет пресной воды, а в Киеве прозрачное течение могучего Днепра, что не уступит и самому Босфору.

Каменные крепостные стены? Но в ту эпоху они не были надежнее деревянных. Половецкая стрела не страшна и за частоколом. Воин же рус - всем известно и Византии тоже - стоит любых трех заморских наемников.

Каменные дома? Опять-таки вряд ли особенно привлекали. Русь - на долгие века - страна лесов и полей, крестьянская, пахотная. Зачем и кому в ней каменное строение? Без нужды оно, и не по климату, и не по роду занятий. Памятники? Монументы? Русь еще очень молода, ей пока нечего и некого отмечать такими сооружениями.

Причудливы и поучительны зигзаги истории. В стихотворной эпитафии на гробнице Никифора Фоки снова об угрозе с севера:

 На нас устремилось русское всеоружие, 
 Скифские народы яростно порываются к убийствам.

Это о походе Святослава. Среди многих памятников Константинополя на Таврийской площади (Таврия - это Крым) монумент с рельефами на военные темы. Один из них изображал - это написано в путеводителе X века по Константинополю (был и такой) - последние дни города, "когда русы будут разрушать его". Барельеф - предостережение, память грозного похода Аскольда. И барельеф - пророчество. В конце концов неприступный город был взят штурмом. Но не варварская Русь, которой, оказывается, еще в те времена пугали западную цивилизацию, разгромила Константинополь. Он был взят и разграблен христианами-крестоносцами в 1204 году. История учит. Тех, конечно, кто слышит ее уроки...

В "монументальной пропаганде" ромеев звучала основная мысль "русской", если можно так выразиться, политики Византии: опасение, большая заинтересованность, стремление поставить "этих скифов" на службу интересам империи.

Посольство, надо полагать, барельефом поинтересовалось. Что думали русские "слы", сказать трудно, а политику Византии наши "скифы" прекрасно понимали и без этого.

Наконец 9 сентября 957 года, в среду, в Магнавре, тронном зале дворца, состоялся императорский прием. Прием закончился парадным обедом в честь "архонтисы русов" и ее посольства. Прощальный прием 18 октября был столь же торжествен. Мы не знаем, как шли переговоры Константина и Ольги, посольства с правительством империи. По результатам ясно, что они не были удачны. Ольга уехала раздосадованной, и отношения между державами улучшить не удалось.

Византийские источники о характере переговоров не сообщают. Надо полагать, что предложения Киева были признаны не соответствующими интересам и достоинству империи и поэтому - византийские документалисты избегали фиксации не слишком приятных фактов - не были записаны.

Вероятно, предложения Руси представляли собой то, что в современной дипломатии называется "пакетом", то есть должны были рассматриваться все вместе. Очевидна заинтересованность Византии в военной помощи, в этот период действительно остро необходимая империи, а также взаимная заинтересованность в принятии Русью христианства, но здесь-то, видимо, переговоры сорвались.

Мы можем предполагать это с достаточной долей уверенности. Взаимные интересы Киева и Царьграда останутся прежними и много позднее: политическая ситуация, сходная в общих чертах, повторится спустя сорок лет. Вероятно, стороны взаимно сочли требования чрезмерными. Ольга вела речь о династическом браке (так произойдет и при Владимире). Византия выдвигала условия вассальной зависимости Русского государства. Договоренность не могла быть достигнута. Будущее покажет, что империя совершила ошибку. Константин VII оказался недальновидным политиком.

И, надо думать, уже на следующий день после прощального приема русская флотилия подняла паруса. Снова раскроем страницы летописи. Примечательны в ней прощальные слова Ольги патриарху: "Люди мои и сын мой язычники, - да сохранит меня бог от всякого зла". Никакого "зла" от своих людей Ольга не боялась. Ее слова - утверждение: были и останутся язычниками, крещение Руси не состоится.

Относительно личного крещения княгини и части ее свиты в Царьграде мнения исследователей расходятся. Важный аргумент в пользу того, что Ольга была крещена до поездки: византийские хроники и сам Константин не преминули бы отметить факт ее крещения в Царьграде, в описании же приемов императором в Магнавре, а затем прощального приема императрицей в зале Юстиниана нигде не говорится о крещении "архонтисы русов". Такие факты, важнейшие в политике империи и деятельности ее церкви, византийцы отмечали непременно. В те же годы в Царьграде крещены, например, два венгерских князя, и это византийцы фиксируют протокольно. Совершенно невероятно, чтобы крещение Ольги сочли не заслуживающим упоминания.

Может быть, только дар Ольги - большое золотое блюдо, в отделке - "камень драгий" и жемчуг, блюдо, которое Ольга пожертвовала в святую Софию и которое показывали в Царьграде еще в начале XII века, - мог бы считаться крестильным вкладом княгини.

Так его рассматривает и Русская православная церковь. Традиция давняя, но столь же вероятно, что блюдо - свидетельство принятого обмена подарками. Ольге тоже были вручены "многочисленные дары - золото и серебро, и паволоки, и сосуды различные". К тому же ничто не мешало Ольге сделать вклад в храм в том случае, если бы она была крещена на Руси.

Остается деталь, которая требует объяснения. При крещении Ольга получила имя Елены. Это частность, но частность важнейшая. В крестильном имени пытались предугадать, точнее, мистически ознаменовать судьбу, связывая имя с тем "соименным" святым, по которому оно дано, и с теми, кто это имя достойно - опять же с христианской точки зрения - носил... Еленой звали мать Константина Великого. Это она, христианка при сыне-язычнике (а Константин принял крещение едва ли не на смертном одре), отправилась в Палестину, чудесно обрела там величайшую христианскую святыню - крест, на котором распяли Христа. Та, "древняя Елена", много радела об укреплении христианства в Римской империи.

Вот на такую роль матери-христианки при сыне-язычнике, который под ее влиянием примет истинную веру, и "предназначает" Ольгу-Елену ее новое имя.

Догадка не рушится, если Ольга крещена в Киеве перед отъездом.

И если переговоры княгини о браке сына - поиски ею династической невестки в семействе порфирородного императора - оказались (пока!) тщетными, то Летописец превращает их в галантную историю в духе средневековых романов.

Домогательства Ольги превращаются в домогательства Константина и выглядят даже несколько комично: "И увидел царь, что она очень красива лицом и разумна (какая, однако, перекличка с Никоновской летописью, с рассказом об Ольге-перевозчице. - Г. П.), и сказал ей: "Достойна ты царствовать с нами в столице нашей". Она же, уразумев смысл этого обращения, ответила цесарю: "Я язычница, если хочешь крестить меня, то крести меня сам - иначе не крещусь". И крестили ее царь с патриархом". После этого Константин с завидной прямотой говорит Ольге, точнее, уже Елене: "Хочу взять тебя в жены себе".

Вот тут и последовал хитроумный ответ княгини, после чего императору осталось только признать: "Переклюкала мя еси..." (то есть перехитрила).

Константин уже давно был женат, и императрица Елена - еще одна знаменательная соименность для династических устремлений Ольги-торжественно принимала русское посольство во дворце. Игривая беседа с Константином - обозначение Летописцем действительно имевших место переговоров матримониального характера, но о браке Святослава. Они были неудачны, и летопись превращает их в неудачное сватовство Константина. Сохраняются оба существенных момента переговоров: сватовство и отказ. Реалии же, как мы видим, преобразованы в насмешку над цесарем благоприятным для чести княгини образом.

Отношения не с империей, а с Константином были испорчены. Император рассчитывал свою политику, полагая, что византийское влияние сможет быть распространено без учета интересов Киева. Это было ошибкой византийской дипломатии, не оценившей роста силы и влияния Руси; впрочем, это обычная ошибка прегордой Византии, всегда низко оценивавшей "варваров",

Империи уже вскоре потребовалась помощь, и Константин отправил послов в Киев. Ответ Ольги показы-вал, насколько она раздражена недавними переговорами и проволочками в приеме посольства.

Ольга пообещала прислать войско, "если ты так же постоишь у меня в Почайне, как я в Суду...". Почайна - приток Днепра, где была торговая пристань Киева. Ольга хорошо помнила, как ее корабли стояли в константинопольской бухте.

Дипломатического разрыва не было. Торговля шла прежним порядком, а когда воцарившийся Роман II тоже просит военной помощи, Ольга в 961 году посылает киевскую рать, "воев" в помощь империи, обороняющейся то от арабов, то от набегов норманнов, то от сильнейшего болгарского войска. О крещении Руси речь пока не идет. "Похвала Ольге", помещенная Летописцем в год ее смерти (969 г.), - агиографическое прославление княгини - как бы предваряет грядущие события. Ольга сравнивается с луною в ночи, с зарею перед светом, с денницей перед солнцем. Солнцем Летописец назовет Владимира. Пока же он исподволь готовит читателя к своему главному сюжету - крещению Руси.