"Иду на вы!"

Святослав - фигура, казалось бы, рожденная былинным эпосом. Летописец, говоря о Святославе, как-то сразу забывает, что его позиция - христианская, что ему, смиренному чернецу, как-то негоже восхищаться и воинскими подвигами, и личностью упорного язычника. Из-под пера вырывается восторженная характеристика: "...легко ходил в походах, как пардус, и много воевал. В походах же не возил за собою ни возов, ни котлов, не варил мяса, но, тонко нарезав конину, или зверину, или говядину и зажарив на углях, так ел, не имел он и шатра, но спал, постилая потник с седлом в головах; такими же были и все прочие его воины. И посылал в иные земли со словами: "Хочу на вас идти". "Аки пардус" - пардусы (гепарды) в то время водились в южной Руси. Ловкие бесстрашные звери хорошо приручались для охот, "пардусиные ловы" были любимыми княжьими забавами. Святослав не приручался.

В отрывке этом, даже в переводе, чувствуется какой-то сказовый ритм, это не обычная, а ритмическая проза. Возможно, Летописец включил в свой текст отрывок какой-то дружинной былины о Святославе. И кроме восхищения Летописца своим героем, для него уже древним князем, в описании есть внутренняя жизненная точность. Она позволяет увидеть за строкой этого сказа современника, участника княжьих походов, прекрасно знавшего быт конных маршей, коротких дневок и ночлегов посреди степи. Войско не обременено обозом, полководец бережет время марша, обходясь даже без походного котла. И как обозначена последовательность рациона дружины: на первом месте - конина, то, что всегда с собою, затем "зверина" - дичь, добытая стрелою или копьем на марше. Говядина - мясо, которое могли только реквизировать у населения во время похода, - на последнем месте. Это уже не перечень - это характеристика. Сразу вспоминается суворовская заповедь: "Обывателя не обижай!"

Впервые летопись показывает нам его на коне. Ольга идет под Искоростень мстить за смерть Игоря. Дружина княгини сходится с войском древлян. Из города вышли, наверное, все, кто мог держать оружие. Знают, что правда на их стороне, знают и что пощады не будет. Против них превосходно обученные и вооруженные отборные воины, наемники-варяги. Два войска медленно сходятся. В челе Ольгиной дружины три всадника: князь Святослав, рядом по сторонам - Свенельд, воевода Игоря, теперь командующий дружиной Святослава, и Асмуд, "кормилец" Святослава, его воспитатель.

Оба тесных строя сошлись на бросок копья, - последние шаги перед рукопашной. Древляне медлят, может быть, еще надеются на милость. Опытный Свенельд точно улавливает решающее мгновение: пора. Воевода подал Святославу копье. Тот бросил его во врага. "Князь уже начал!" "Дружина, за князем!" - воскликнули Свенельд и Асмуд. "И победили древлян", - заключает Летописец.

Дядька-воспитатель не зря стоял конь о конь со Святославом. Когда тот бросил копье, оно не полетело в ряды древлян, а, проскользнув меж ушей Святославова коня, ударило коня в ногу... Святослав был еще ребенком, и перед боем соблюдался древний дружинный обряд: "Князь уже начал!" Мы не знаем, сколько лет было в тот день 946 года Святославу. Вероятно, три-четыре. Летопись объясняет его неудачный бросок: "Бе бо детескъ" (есть известие, что Святослав родился в 942 году).

О юности Святослава мы знаем только то, что сообщает Летописец. Князь воспитывался двумя разными мирами. Ольга овдовела еще очень молодой женщиной. Святослав - ее первенец и единственный ребенок. Воспитывается он под Киевом в Вышгороде, где была резиденция - "город"-замок княгини, и в дружине Свенельда, отцовской гвардии, состоявшей из варягов, убежденных язычников, веривших в оружие и клявшихся им. Мать приняла христианство, крестилась, пыталась обратить Святослава в свою веру, учила его христианству. Юный же воин "не брежаще того ни во уши принимати", то есть и слышать об этом не хотел, предпочитал старые дружинные обычаи. Случалось, и ссорился с матерью. Ольга же ему часто говорила: "Я познала бога, сын мой, и радуюсь, если и ты познаешь, - тоже станешь радоваться". Святослав отговаривался: "Как мне одному принять иную веру? А дружина моя станет насмехаться". Краткий диалог, приведенный Летописцем, завершился разумным аргументом Ольги: "Если ты крестишься, то и все сделают то же". Это Святослав и сам знал прекрасно, но радости у него были другими. И летопись заключает: "Он же не послушался матери".

В Киеве, в Вышгородской крепости, в суровом солдатском быте дружины, вырос настоящий богатырь, воин, который был крайне неприхотлив, стремителен, более всего ценил воинские доблести и ту честь битвы, которая требовала, чтобы война была объявлена, чтобы- "Иду на вы!" - противник знал о предстоящих битвах. Он мог собрать силы, укрыть мирное население. Именно этого и хотел Святослав - избегались излишние жертвы, и в ту эпоху подчинения племен, достигавшегося мечом и копьем, в таких войнах и коротких схватках врукопашную, достоверно определялось, кто есть кто, кто кому вынужден быть подчинен и платить дань.

Когда Святослав вырос, он проводит жизнь - она оказалась короткой - в непрерывных далеких и быстрых походах. И походы эти показывают, что в Киеве вырос не только беззаветно смелый воин, богатырь из тех, что в бою всегда в первых рядах своей дружины, но и крупнейший стратег и политический деятель, твердо проводивший свою линию и в государстве, и в международной политике.

Ольга управляет Русью не только пока Святослав еще мал. Во время его постоянных походов гражданская, так сказать, власть сосредоточена в ее руках. Функции великого киевского князя разделены. Но разделены уже Святославом. И контролируются им. Все, что касается устройства внутри государства, административных и хозяйственных дел, сосредоточивается при дворе Ольги. Все, что относится к военным вопросам, внешней политике, взиманию даней с покоренных племен, - у Святослава. Святослав полновластен, и при нем нет соперничества во власти. Такова внешняя картина. На деле, мы увидим, все обстояло много сложнее. Летопись выделяет единственный пункт внутренних противоречий. Это - отношение к христианству. Казалось бы, тоже особых поводов нет. Святослав не запрещал креститься даже своим дружинникам, единственно, замечает Летописец, Святослав насмехался "над тем". Но, видимо, и здесь его более интересовали качества воинские, а не вероисповедные. Летопись не отмечает, что он насмехался над христианами, нет, только над тем, что они, его воины, крестились, русские ли, варяги ли.

Варяги. Нам уже не раз встречалось имя этого народа. В "Повести" есть летописная статья о призвании варягов, ее называют "варяжской легендой". Легенда эта имела свой смысл. Нам нет необходимости останавливаться ни на содержании, ни на идейной значимости этого рассказа. Однако варяги, играющие определенную роль на Руси, в том числе и связанную с ее христианизацией, должны попасть в поле нашего зрения.

С IX века вся Западная Европа трепетала перед молниеносными набегами норманнов. Норманны - "северные люди", они же викинги, так их называли на Западе, они же варяги, так называли их на Руси, - были действительно грозной силой, мало кто мог противостоять их боевой выучке, помноженной на крайнюю жестокость.

В Скандинавии раннего средневековья установились такие нормы наследования, когда имущество и земля переходили только по старшинству. Младшие отпрыски не получали ничего. Младших, сохраняя целостность скудных угодий севера, буквально пускали по миру, но не с сумой, а с мечом или боевым топором. Они с детства готовились к тому, что будут добывать себе пропитание оружием. На побережьях собирались отряды воинов, отчаянной и уже хорошо тренированной молодежи, готовой, снарядив легкую ладью, отправиться к любым берегам. В этом им помогали и вздыхали с облегчением, когда очередная шайка поднимала паруса.

Великолепные мореходы, норманны создали тип легкого парусника, который одинаково хорошо вел себя и в открытом море, и на речных путях. Крепко сшитые, с небольшой осадкой одномачтовые ладьи викингов совершили, по словам Энгельса, переворот в мореходстве.

Норманны открывают и колонизируют Исландию, затем Эрик Рыжий, объявленный в Норвегии вне закона за убийство, отправляется еще дальше и открывает Гренландию, а его сын Лейф первый из европейцев обосновался в Америке.

Флотилии викингов опустошают берега Балтики, от славянской Лабы до юга Франции, прорываются в Средиземное море и громят его берега.

Пользуясь морскими приливами, норманны под парусами входили в устья равнинных рек Европы, и грабительские отряды оказывались внутри континента. В 886 году норманны долго держали в осаде Париж и сняли ее, только получив громадный выкуп. Ватикан составил специальную молитву: "От ярости норманнов избави нас, господи..." Добыча - единственное, что интересовало грабительские шайки, - это определяло тактику крайней жестокости. Норманны разоряли и выжигали города, убивали всех, кого могли. Нужно было, чтобы одно только имя норманнов, один слух об их приближении уже приводил в трепет и парализовал саму волю к сопротивлению.

Боевая выучка отрядов была великолепной. Победы давались им легко.

Проникали варяги и в Восточную Европу. По рекам, через Неву и Ладожское озеро, тем самым путем по Волхову и Днепру, который так и назовут "путем из Варяг в Греки", они не только опускались в Черное море. Пройдя Босфор и охватив кольцом Европу, встречались в Средиземном море с соплеменниками, проплывшими сюда через Гибралтар.

Варяги громили слабых, если же это не удавалось, то случалось, раскидывали лагерь и начинали торг. К тем, кого викинги не сумели одолеть, они охотно нанимались на службу. Так появляется (а затем изгоняется за море) варяжская дружина в древнем Новгороде, так оседают варяжские отряды в Старой Ладоге, спускаются к Киеву. Повторять или разоблачать известную легенду о призвании варягов мы здесь не считаем нужным. Достаточно сказать, что в науке она отвергнута давно, и отвергнута весьма аргументированно, причины, по которым "варяжская легенда" попала в русское летописание, выяснены. Причины эти - политические, и желающие могут обратиться к специальной литературе.

Варяги охотно служили и киевским князьям, и византийским императорам. И то, что Византия сильно страдала от норманнских набегов сама (норманны, в частности, отвоевывают у нее Сицилию), не мешает ей нанимать на службу норманнские отряды. Викинги - императорская гвардия - служили, надо сказать, неплохо.

При всякой возможности, захватом ли, верной ли службой, варяги стремились осесть на земле. Основывали свои "герцогства". Таковы Нормандия, сохранившая свое название с тех далеких времен, и Сицилия. На Руси норманны государства не создали. Здесь до них уже существовало объединение племен, из которого позднее вырастает древнерусское государство. Повсюду варяги, осев на землю, легко ассимилируются, быстро шел этот процесс и на Руси. Поселившись на славянской земле, отряды воинов входили в местную культурную и языковую среду, и полуславянские дети их получали русские имена, а внуки уже недоверчиво слушали дедушку-варяга, его россказни о том, как страшно рубились они борт о борт с греческим караваном, как раскачивала черноморская волна полную добычи ладью с головой дракона на носу...

Варягов ценили за умелость в бою, но боевые качества их наемных дружин сильно обесценивались именно профессионализмом. Варяг "работал" за жалованье, за долю дохода, подставлять голову за чьи-то интересы он не собирался, воевал расчетливо.

Таков и Свенельд, не раз упомянутый в "Повести". Свенельд служил Игорю, он обучает военному делу Святослава-ребенка, он вместе с ним в походах, воевода, правая рука...

Именно Свенельд со страшной жестокостью руководит подавлением восстания в земле древлян, разгромом древлян. Здесь "свой интерес". "Устюжский летописец" сохранил древнее свидетельство о том, что земля древлян была отдана Игорем для сбора дани Свенельду и тот брал "по черной куне с дыма". Бояре Игоря считали, что чрезмерно: "Дал ты одному человеку много".

Такие, как Свенельд, головы не подставляли. Своей головы. Много лет спустя на Дунае против Святослава оказались превосходящие силы византийской армии. Князь обратился к своим воинам со словами, ставшими хрестоматийными: "Не посрамим земли Русской, ляжем здесь костьми, ибо мертвые срама не имут!" Дружина ответила: "Где твоя голова ляжет, там и свои головы сложим", и можно быть уверенным - Свенельд промолчал. Складывать за Русь голову он не нанимался. Когда на Днепре в печенежской засаде Святослав гибнет, совесть Свенельда спокойна - он же предупреждал: "Обойди, князь, пороги на конях..." Святослав пошел на ладьях. Свенельд, бросив князя, - сушей и в Киев пришел, и свою дружину привел в целости. Привел и стал служить юному Ярославу-князю, уже четвертому хозяину на его памяти.

Вроде бы упрекнуть не за что, предупреждал... Но вот, вернулся же, вернулся Свенельд, а не Святослав. Знал он, опытный и осторожный воин, о печенежской засаде. Не мог не знать.

Чем дальше, тем больше в Киеве варягов только терпели. Причин, понятно, хватало. Византия тоже достаточно трезво оценивала наемников.

Византийский феодал той эпохи, приближенный императора, оставил несколько записей, где для очень узкого придворного круга рассуждает, что империи выгодны иноплеменники, которые "будут служить верно и от всей души, смотря тебе в руки, чтобы получить кое-какие деньги и хлеб", что наемникам платить можно мало, что варяги всегда "служили за хлеб и одежду". Такие Руси были не нужны.

Скандинавские саги помнят Русь. Русские сюжеты поэзии скальдов связаны со временем княжения князя Владимира и Ярослава Мудрого. Исследователи северного эпоса установили, что варяги скандинавских сказаний на Руси оказываются в двух ситуациях: профессионального войска, тогда они окружены почетом и вниманием, и сборщиков дани. Последнее в сагах нечасто и относится только к окраинам государства. Князья действительно отправляли такие отряды за сбором дани. Треть собранного шла наемникам. Среди варягов были христиане - обычно те, кто с византийской службы переходил на русскую, и язычники. Язычество варягов отличалось от славянского не по общему - вполне сходному - характеру верований, а по конкретным религиозным представлениям, по скандинавскому пантеону богов. Мы знаем символику варяжских захоронений, боевые топоры бога Тора и т. д., сказания северного эпоса, в котором боги и герои встречают погибших в бою викингов в таинственной Валгалле, и там продолжается в пирах, состязаниях и битвах жизнь, во всем подобная земной...

Вероятно, варяжские верования накладывались на верования славянских племен, по-своему окрашивая их, принимая в свой черед какие-то представления от словен, чуди, веси... Надо думать, что славянский языческий пантеон становился от этого не только более многоликим, но и более противоречивым.

Даже если мы признаем сильное варяжско-языческое влияние на Святослава, противостоящее влиянию Ольги, которой, учитывая необходимость военно-дружинного воспитания князя, не удалось обратить его в христианство, то из одного этого резко отрицательное отношение Святослава к христианам понятным не становится.

Корни неприятия христианства следует искать в чем-то другом. Нам кажется, что оно объясняется прежде всего целями и задачами его внешней политики, а именно тем, что в этой политике расходилось с политикой Ольги и ее киевского боярского и торгового окружения. Есть, правда поздние, известия о том, что во время последнего военного похода на Византию Святослав велел разгромить в Киеве христианские церкви и даже казнил князя Глеба, своего двоюродного брата. События эти относят к 971 году.

Раскопки языческого пантеона в Киеве подтверждают летописное известие. Фундамент пантеона - неглубокие рвы - сплошь заполнен битой плинфой (больше-мерный кирпич), осколками шифера, кусками штукатурки с фрагментами фресок. Один из руководителей раскопок, Я. Е. Боровский, уверенно интерпретирует находки как остатки христианского храма, разрушенного по приказу Святослава. Простой приверженностью к язычеству эти факты уже не объяснить. Попробуем рассмотреть события на более широком фоне.

Напомним, Святослав - воин, его жизнь в завоевательных походах. Он расширяет и укрепляет еще очень молодое государство. Может быть, поэтому князя-воина меньше заботит (пока по крайней мере) его внутреннее устройство.

Рассмотрим походы Святослава. Первый - "когда Святослав вырос и возмужал" - 964 год - поход на хазар. Каганат - конечная цель. Но сперва - на Оку и Волгу, через землю вятичей. Здесь Святослав лишь поинтересовался, кому они платят дань. "Они же ответили: "Хазарам, по шелягу с сохи даем"^*. Перезимовав, видимо, в землях Камской Болгарии и обеспечив ее нейтралитет вооруженной рукой, весной следующего года он спускается вниз по Волге и наносит страшный удар по Хазарскому каганату. Берет Итиль и второй крупный город Хазарии - Белую вежу (Саркел), крепость, построенную хазарами для защиты от печенегов. Строил ее, кстати, крупный фортификатор, присланный из Византии.

^* (Этот шеляг (видимо, от латинского "солид") постоянно идет мерой дани "с сохи" или "с дыма" в "Повести". Своей монеты Русь еще не чеканила. Византийский же солид - около 4,5 грамма золота.)

Поход на хазар - это большая война, которая раз-вернулась на огромном пространстве, захватив территорию от Камы до низовьев Волги, Северный Кавказ и Крым. Святослав проявил себя как талантливый полководец, может быть, крупнейший стратег всей этой напряженной эпохи военных походов, завоеваний, борьбы с кочевниками, арабами, норманнами и т. д. Разгром каганата великолепно продуман и столь же блистательно осуществлен. Первый поход - на север, в землю вятичей и камских болгар - отрезает от каганата возможных союзников и обеспечивает надежный тыл. В кампании следующего года удар Святослава вниз по Волге не дал возможность противнику опереться на тылы, собирая силы обороны.

Знаменитый путешественник - Ибн-Хаукаль в своей "Книге путей и государств" сообщает: "В наше время (это написано в 977-978 годах) ничего не осталось ни от болгар, ни от буртасов, ни от хазар. Дело в том, что на них произвели нашествие русы и отняли у них все эти области". И продолжает, что те, кто спасся от нашествия, рассеялись по соседним областям и теперь надеются заключить с русами договор и вернуться обратно, но уже "под их владычество".

От удара каганат уже не оправился. Хазарское объединение сохранилось, восстановилась и торговля, шедшая по Волге, но серьезную политическую роль каганат потерял. Святослав же, пройдя по Северному Кавказу, подчиняет прежних хазарских данников - ясов и касогов (предки современных осетин и черкесов), укрепляет Тмутараканское княжество - то есть торговый путь по Дону через Азовское море - и русское влияние в Крыму. Поход на хазар закономерен в политике Святослава.

Хазария была барьером торговли с Востоком. Хазария - естественный противник разраставшегося и крепшего Киевского государства. Полукочевые хазары держали в руках устье Волги, замыкая торговый путь в Среднюю Азию, на легендарные базары Багдада и дальше - до Индии. Путь, заметим это, находился вне контроля Византии. Таков важный политический итог похода Святослава.

Хазария и Византия были едины в том, чтобы отрезать Русь от торговли по Волге, Дону и Днепру... Столкновение с ними было неизбежно для Русского государства.

В Крыму был особый узел противоречий. Здесь впрямую сталкивались интересы Руси, Византии и Хазарин. Крым важен и в торговле, и стратегически - для всего Причерноморья. По просьбе жителей крымского города Климаты Святослав берет их и их земли под свое покровительство. Крым, контролируемый Византией, начинает тяготеть к Руси. Немедленно за разгромом каганата последовал неожиданный и стремительный бросок Святослава за тысячи километров от низовьев Волги - на Дунай. Летопись датирует его 967 годом, византийский хронист Скилица - августом 968 года... Шестидесятитысячная русская армия (или, точнее, флот) на ладьях вошла в устье Дуная.

Болгарское войско не выдержало первого же удара Святослава, и в короткий срок вся Восточная Болгария оказалась завоеванной. "Повесть" говорит о восьмидесяти городах, взятых на Дунае Святославом. Обосновался он в новом, заложенном им в дельте Дуная городе, которому дал символическое имя Переяславец.

В Киев его вынудила вернуться только осада города печенегами, но вскоре Святослав возвращается сюда, на Дунай.

Военные подвиги Святослава заслоняют нам князя-дипломата и политика. Святослав же стратегически и политически продуманно обеспечивает Руси выход в Каспий, к торговым путям на Восток и тут же перехватывает низовья Дуная. Главная торговая магистраль материковой Европы - Дунай оказывается под контролем Руси. Трудно понять, как мог у еще, в сущности, молодого человека сложиться такой отчетливо точный план, сосредоточивающий в руках Киева важнейшие пути торгового транзита Европы. План грандиозный, выполнен он был талантливо, решительно и удивительно быстро, практически молниеносно. В Киеве упрекали его, он отвечал: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае - там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли - золото, паволоки, вина, различные плоды, из Чехии и Венгрии- серебро и кони, из Руси же - меха и воск, мед и рабы".

Его "середина земли моей" объясняют по-разному. Тем, что Киевская земля роздана им сыновьям и что князь считает своей только ту землю, которую сам за-воевал. Гипотеза подспудно строится на том, что Святослав-воин, воин прежде всего и, может быть, только воин. И наша летопись, "Повесть", рассказывая о Святославе, в коротких ярких сценах как бы дает все основания для этой характеристики. Чего стоит короткий рассказ о том, как во время последнего похода князя греки "испытывали его". Хотели узнать, что любит Святослав, и послали в дар золото. Кому-то из отправленных с подарком велели: "Следи за его видом, и лицом, и мыслями". Когда внесли золото, Святослав даже не повернулся, не посмотрел на него и только коротко распорядился: "Спрячьте". На следующий раз подарком стали меч и какое-то еще оружие. Святослав обрадовался, меч взял, велел благодарить императора. Вывод греков был хотя и неутешителен для них, но правилен: "Лют будет муж сей". Вроде бы образ ясен. Но попытаемся увидеть ту внешнюю политику князя, которую он осуществлял военными средствами.

Итак, Киевская Русь объединена и соперник ее Хазарский каганат сломлен. Будущность восточного славянства обеспечена территориально и политически. Последовавший немедленный захват низовьев Дуная - это удар по интересам Византии, ее торговле, в которой европейский транзит Дуная играл роль первостепенную. Русь, взявшая под контроль торговлю сразу по всем ключевым ее путям, оказывается серьезнейшим соперником Византии. Столкновение неизбежно, и Святослав укрепляется на Дунае. В ответе Святослава на упреки с родины его "не любо мне" - не прихоть. Святослав излагает политическую программу. "Середина земли" кажется непонятной, если смотреть на Дунай из Киева. По взгляду с Днепра, земля Святослава - это и Чернигов, и Новгород, Псков и Тмутаракань, Смоленск... но Святослав определяет ее, глядя с Дуная, и его "середина" - Переяславец. Святослав обозначает три направления, откуда стекаются на Дунай "все блага": из Чехии и Венгрии, из Руси и из Византии. Направление князь указывает к Переяславцу. За словами ответа стоит: здесь середина, но земля моя - это Чехия и Венгрия, Русь и Византия. Переяславец не столица Руси, конечно же он и не столица гипотетической державы Святослава, но Переяславец на Дунае - столица активной политики Святослава.

Всякое сравнение, как известно, хромает, но все же напомним отдаленную параллель. Петр I переносит столицу из естественного для нее центра России, из Москвы, на край империи, на Балтику, в непосредственную близость к земле шведов, к противнику. Петербург петровского времени - это тоже не столько столица России, а более столица ее внешней политики: морской, торговой, промышленной.

Святослав - государственный деятель эпохи складывания феодальных империй. Только что, в 962 году, папа короновал в Риме Оттона I имперской короной. Буквально вчера, за несколько десятилетий до появления на Дунае Святослава, распалась Великоморавская славянская держава. На территории Чехии и Моравии, Болгарии и той придунайской Панионии, на которой осели венгры, хорошо помнят князей Ростислава и Святополка, горячую проповедь святых Мефодия и Кирилла, священника Славомира.

Славяне в X веке занимают еще значительную часть Европы. Чехи и лужичане, лужицкие сорбы в самом ее центре. По Эльбе к северу до Балтики племена ободритов, лютичей...

И на их земли идет натиск германских племен. Империя Оттона походами в Южную Италию теснит также Византию. Византия ведет такой же натиск на земли южных славян, прежде всего на болгар.

Германский ли "Drang nach Osten", византийское ли покорение славянских народов - давление сопровождается самоуверенной и упорной насильственной христианизацией. Интересы "двух Римов" - католического и православного - сталкиваются прежде всего на южных славянских землях. И оба "Рима", захватывая земли, крестят, крестят, облагая даныо, насильно крестят славян- одни на западный, другие на восточный манер.

Языческое славянство той эпохи вполне осознает свое племенное единство в культуре, языке, образе жизни, общности территориальной. Наконец, общности верований. Большинство славян все еще язычники. И там, где их насильственно крестят, христианство у славян пока еще держится только силою германского или византийского меча. Ни славяне по Эльбе, ни поляки, которых окатывают святой водой римские пресвитеры германских императоров, ни болгары, которых окунают в воду греческие попы, не упускают возможности порвать с навязанной им церковью, вернуться к прежним "греховным и бесовским" обрядам древних культов природы. Итак, христианизация славянства Европы встречает упорное сопротивление "просвещаемых христовым светом" народов. На воинском знамени Святослава просто не могло быть ни креста, ни знаменитого христианского "сим победши".

И, высказав предположение о стремлении Святослава создать славянскую империю, отнюдь не невероятное, автор все же готов отказаться от него: может быть, Святослав и не вынашивал таких планов. Для нашей темы важнее то, что язычник Святослав вступает в решительное противоборство с христианской Византией. И что бы лично Святослав ни думал о христианстве, для него, князя, полководца, вопрос мог быть решен только однозначно.

Язычество Святослава - осознанная идейная позиция. Христианская Византия в этом смысле - враг. Западное христианство Рима - тоже. Убежденные язычники... Не то чтобы они очень держались преданий старины, нет, но дружина, живущая в постоянном походе, бойцы, витязи не видели в христианстве ничего, кроме смешных и практически, может быть, вредных мыслей.

Против Святослава собираются все силы империи ромеев и лучшие ее полководцы. Командует византийским войском сам император, Иоанн Цимисхий, военачальник умелый, решительный и опытный. Святослава обложили в небольшой крепости Доростоле. И здесь 21 июля после предложения Цимисхия решить дело поединком - греки явно колебались, опасаясь сражения, - состоялся дружинный совет, на котором Святослав решил дать бой.

Он начался на следующий день. Огромное численное превосходство ромеев вынудило Святослава, у которого оставалась только треть прежнего войска, вернуться в крепость. Ночью было решено начать мирные переговоры, Святослав заключает почетный мир. Получает большую дань, причем не только на живых, но и на убитых воинов: "возьмет за убитого род его", и возвращается на Русь. Летопись сообщает, что возвращался Святослав за новой дружиной: "Если перестанут платить нам дань, то снова из Руси, собрав множество воинов, пойдем на Царьград". Скорее всего, постоянная дань с Царьграда была лишь мечтой княжьей дружины. Но это был мир, весьма обрадовавший греков. Договор же, заключенный Святославом и Цимисхием в Доростоле в июле 971 года, оговаривал мир, военную помощь и соблюдение условий прежних договоров.

Перед решающим сражением Иоанн Цимисхий обратился к Святославу с предложением о поединке. Обещал, что условия мира будет диктовать тот из них, кто одержит верх в единоборстве, и это будет полезнее ненужного кровопролития. Цимисхий был, как и Святослав, прекрасным бойцом, искусным, смелым, уверенным в себе. Великолепно владел мечом, обучен был "копьем потрясати, и лук тяглити, и стрелы верзать..." - В битве - всегда впереди. Святослав совершенно неожиданно от поединка отказался.

Он, как сообщает византийский хронист, "с презрением отвечал императору так: "Я сам лучше знаю, что мне полезно, чем мой враг. Если ему жизнь наскучила - есть неисчислимое множество других путей, ведущих к смерти, пусть выбирает один из них, какой ему угодно". Ни на секунду нельзя заподозрить князя в том, что он струсил.

Все, что мы знаем о Святославе Игоревиче, исключает любую возможность его отказа от поединка по каким-либо личным соображениям, как их ни назови. И предложение Цимисхия хорошо обосновано. Первый боец византийской армии (а дело было так) предлагает единоборство - и это тоже было нередким в ту эпоху - первому бойцу войска противника. Что Святослав действительно первый богатырь своего войска, мы знаем со слов той же греческой хроники. Свидетельству со стороны противника здесь нужно верить вполне.

Ответ же князя странен. Святослав намекает на что-то хорошо известное императору, и сам его отказ выглядит даже оскорбительно. Дальше мы узнаем, что основания для отказа у Святослава были. Очень серьезные.

Сцена мирных переговоров с императором ромеев описана византийским очевидцем. Это - греческий автор Лев Диакон, сопровождавший Иоанна Цимисхия в походе специально, чтобы подвиги императора как-нибудь не пропали для истории. Описана очень сдержанно, а выглядело, вероятно, все и смешно, и нелестно для императора.

Место встречи - берег Дуная. Тонкая дипломатическая деталь: не император Византии отправился на тот берег, к "скифу" и варвару, а "скиф" к императору. Однако дальше все пошло не по византийскому церемониалу. Цимисхий явился в сверкающих драгоценных доспехах, в парадном императорском плаще, во всем царственном великолепии. Огромная, тоже пышно разряженная свита. Все верхом. Парадный выезд. Блеск золота, переливы шелков, звон оружия и конский топот. Святослав же прибыл с того берега в простом походном челне. Никакой свиты - несколько гребцов. Никакого парада. Гребцы-воины в простых холщовых рубахах. Святослав тоже. Князь ничем не отличался от своих гребцов, лишь белая рубаха его была почище. Мало того, сам греб вместе с ними. Как рядовой, а для византийца хуже - как раб...

Придворный хронист рассматривал его во все глаза. Среднего роста, необычайно широкий в плечах, силач с могучей шеей. Голубоглаз, длинные усы, борода сбрита, волосы на голове - тоже, только свешивается одна длинная прядь: знаменитый оселедец, который и века позднее будет отличать запорожскую казачью вольницу - Сечь. В ухе серьга. Лев, ученый Калойский дьякон, очутился буквально в двух шагах от князя. Он хорошо разглядел эту серьгу: золотая с двумя жемчужинами, между которыми вставлен рубин...

Дальше хуже. Святослав во все время переговоров оставался в челне. Сидел, даже не привстал. Это было уже потрясением основ и совершенным оскорблением императора Рима, земного солнца вселенной. Сидеть должен был он. Перед ним следовало стоять. Сесть, но на что? Хронист этого не сообщил. На землю? Невозможно. Или кто-то кинулся за походным стулом? раскладным курульным креслом? Скорее всего, Цимисхий остался на коне. Торжественные переговоры окончательно приобрели характер обыденного разговора, с каким-то даже унизительным оттенком. Впрочем, переговоры были краткими. Гребцы оттолкнулись от берега и вместе с князем налегли на весла. Шокированные византийцы сделали вид, что все в порядке, конфуз списали на варварство "скифов"...

Воины хоронили павших в битве, сжигая их на громадных кострах. Резали и бросали в огонь петухов - жертвы богам, убивали пленниц - жёны погибшим: жизнь ведь продолжится и "там". Так пусть здесь все станет пламенем. Тяжелый столб черного дыма стоял над рекой. Византийское войско с ужасом наблюдало кровавый и жуткий обряд.

И пока Святослав готовил ладьи к морскому переходу, Иоанн Цимисхий срочно отправил к печенегам какого-то архиерея Феофила.

Тот сообщил, что Святослав с малой дружиной и большой добычей возвращается на родину морем, а основное его войско идет сушей. И печенеги напали на малочисленные ладьи. Святослава задержали на Днепровских порогах, там он и погиб в бою. Печенежский князек, какой-то Куря, велит сделать из черепа Святослава чашу, будет пить из нее на пирах, похваляться, какого великого воина одолел он, Куря...

Киев же постепенно становился христианским. Исподволь, но заметно менялись привычки, взгляды на мир. Происходивший на глазах князя переворот в сознании был ему чужд, как чужд, пожалуй, и феодальный образ жизни, становлению которого Святослав, не сознавая того, способствовал всеми силами. Сам он оставался каким-то славным и героическим осколком прежней военной демократии, демократии вооруженного народа.

Важная для нашего рассказа деталь: заключая договор, Святослав и его дружина клянутся, как клялись встарь: "Если же не соблюдем... будем прокляты от бога, в которого веруем, - в Перуна и в Волоса, бога скота..."

Никаких клятв христиан, присягающих в церкви, как это было в договоре Игоря, нет и в помине. Святослав - убежденный язычник, как бы случайно попавший в конец X века.