Часть третья. Истоки славянской мифологии

Глава 7. Рождение богинь и богов

Обзор археологической мозаики за полторы тысячи лет жизни праславянского мира дал нам много отдельных сведений и намеков на культы и мифологические образы славянства. Датированный, а следовательно, соотносимый с определенной исторической конкретностью, но, к сожалению, очень фрагментарный археологический материал всегда оживал, когда удавалось осветить его более красочными и многогранными этнографическими наблюдениями. В этом хронологически последовательном обзоре нам недоставало письменных исторических источников, которые могли бы раскрыть все богатство мировоззрения, выраженного в мифологических образах и повествованиях. Но их, к сожалению, и не будет, таких подробных, желательных нам письменных свидетельств средневековых авторов, заставших славянское язычество во всем его расцвете. В отличие от греческой мифологии, которая уже с VII в. до н. э. стала объектом (а, может быть, в какой-то степени и жертвой) литературной обработки и творческого обогащения жрецами, поэтами, писателями и специальными мифографами, славянская мифология, как "жизнь богов", осталась неописанной.

Русские средневековые писатели - летописцы и церковные проповедники - следовали традициям древнехристианских отцов церкви, которые бичевали и высмеивали античное язычество, но не описывали его, так как оно было вокруг, въяве, всем видимо и знакомо. Точно так же поступали и древнерусские авторы. Они обращались к той аудитории, которая была полна языческих помыслов, действий, постоянных колдовских заклинаний, которая избегала церковной службы и охотно участвовала в красочных и хмельных разгульных и всенародных языческих игрищах. Поэтому они тоже не столько описывали, сколько порицали.

Люди в XI в. живут, "не слушая божественных словес, но аще плясци или гудци или ин хто игрець позоветь на игрище или на какое зборище идольское, то вси тамо текут радуяся... и весь день то(т) предстоят позорьствующе тамо".

Когда же этих полухристиан приглашают на церковную службу, "а мы позева (юще) и чешемся и протягаемся, дремлем и речем: "Дождь..." или "студено..." Да все то спону творим! А на позорищех - ни крову сущю, ни затишью, но многажды дождю и ветром дышющю, или въялици, то все приемлем радуяся, позоры дея на пагубу душам. А в церкви - покрову сущю и заветрию дивну, и не хотятъ прити на поученье, леняться".(Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. М., 1913, т. II, с. 82. "Слово о твари". Основа его возникла в XI в., но переписывалось оно и в XIV в., не утратив, очевидно, своей актуальности.)

Естественно, что по отношению к этим участникам и зрителям "идольских сборищ" не было надобности в описании тех самых языческих обрядов, от которых их стремились отвлечь. Поэтому мы остались почти без подробных сведений о языческих бытовых обрядах и тем более о богослужении.

Несколько иначе обстояло дело у западных славян. Там с язычеством, являвшимся государственной религией в ряде княжеств, встречались миссионеры-иноземцы, которые должны были отчитаться перед римской курией в успехах своей проповеди и обращении язычников-славян в христианство. Католическим миссионерам и епископам вновь обращенных стран важно было показать, и показать красочно, в какой бездне заблуждений находились их подопечные ранее. Поэтому в их сочинениях фиксируются многотысячные языческие празднества, описываются идолы и храмы славянских божеств, их внешний вид, иногда функции богов и ритуал.

Но мифологии как таковой и эти авторы не раскрывают. В XV - XVII вв. славянские историки уже преодолели пренебрежение своих предшественников к мифологическим представлениям предков и стали собирать письменные и этнографические данные о языческих богах и деталях культа. К сожалению, в этих ренессансных сочинениях разных авторов, будь то поляк Ян Длугош или русский автор Густынской летописи, главной мыслью было сопоставление с таким международным стандартом, как греко-римская мифология. В славянском пантеоне важно было найти точное соответствие Юпитеру, Марсу, Артемиде или Церере. При этом недостаточная осведомленность как в античной, так и в славянской мифологии нередко приводила авторов к таким сближениям, которые никак не могут помочьнам в выяснении истинной сущности этих божеств.

По существу мы из общей суммы славянских и иноземных источников можем почерпнуть лишь перечень имен славянских богов и богинь.

Русские летописи называют богов, культ которых учредил князь Владимир в 980 г., - это Перун, Стрибог, Дажьбог, Хоре, Симаргл и богиня Макошь. Кроме того, упоминаются Белес, Сварог, Род и рожаницы. Этнография уже в XVII в. добавила несколько мифологических персонажей вроде Лады и Лели. Но все это только одни имена. Католические миссионеры в западнославянских землях называют Святовита, Сварожича, Яровита, Деву, Живу, Радогоста и др.(Наиболее полный обзор см. в фундаментальной работе: Niederle L. Slovanske Starоzitnosti. Vira a nabozenstvi. Praha, 1924, t. II, 1, s. 87 - 181.)

Мы далеко не всегда знаем функции этих богов, степень распространенности их культов. Лингвисты крайне противоречиво толкуют этимологию и семантику их имен. Не всегда учитывается, что одно и то же божество могло иметь несколько имен. Обращаясь к наиболее разработанной греческой мифологии, мы видим, что один и тот же бог неба назывался то Ураном, то Кроносом, то Зевсом. По поводу римского Юпитера Блаженный Августин писал, что язычники представляли себе его весьма многообразно:

     "Юпитер всемогущий, прародитель царей, вещей и богов. Он же
     и мать богов, бог единый и весь...".

"Они называли его Победителем, Непобедимым, Помощником, Возбудителем, Остановителем, Стоногим, Опрокидывателем, Подпорою, Кормильцем, Сосцепитателем и многими другими именами, которые пересчитывать было бы долго". (Цит. по кн.: Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, с. 100.)

Учитывая обилие разных имен у одного и того же божества, накопившееся за многие столетия существования культа, мы должны осторожнее судить о количестве славянских богов. Но, пожалуй, самым трудным является определение времени возникновения представлений о том или ином божестве. Поэтому подробное рассмотрение всех материалов о средневековых славянских богах отложим до того, когда наше изложение подведет нас к средневековью. Будем только помнить, что церковные писатели XI - XII вв. застали уже "смерть богов", а рождение их теряется, очевидно, в глубинах весьма отдаленной первобытности.

Точное определение новшеств в религиозной сфере крайне затруднено недостаточностью надежных хронологических ориентировок и установленной выше размытостью конечных фаз всех религиозных представлений. Так, например, можно предполагать, что к изучаемому времени древняя матриархальная вера в двух рожаниц, в двух хозяек мира (возникшая в охотничьем обществе и перешедшая в земледельческое) уже утратила свою первенствующую позицию и уступила место единовластному патриархальному Роду, но материал о двух рожаницах (и притом в самой архаичной форме - в виде двух лосих) будет встречаться нам вплоть до конца XIX в. н. э.

Кроме того, любое новое явление, появившись в сознании людей, не сразу отражалось в тех долговечных, но часто второстепенных вещественных источниках, которые в той или иной мере доживают до нас и доступны изучению, как, например, орнамент на керамике или металле.

Зарождение славянской мифологии мы должны рассматривать на совершенно ином историческом фоне, чем привычные нам первые века Киевской Руси. Быть может, только один Перун был выдвинут на место славянского Зевса очень поздно, одновременно с развитием русской государственности. Эта мысль Е. В. Аничкова мне представляется верной и плодотворной.(Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь. М., 1913.) Весь же остальной сонм богов должен быть тщательно рассмотрен не только с позиций предхристианского средневековья, а, как показал анализ данных о Свароге и Дажьбоге, и на фоне исторической жизни праславян II - I тысячелетий до н. э.

Следует поставить вопрос о степени одновременности или разновременности появления и персонификации тех или иных представлений. Ведь средневековые перечни богов и отдельные упоминания их в X-XII вв. дают нам ту этнографическую суммарную картину, которая после анализа может оказаться результатом естественного накопления в памяти людей представлений, возникавших в разные эпохи на протяжении тысячелетий.

Заранее следует оговориться, что на достижение полной ясности у нас надежды нет: слишком фрагментарен материал средневековых славянских источников и слишком много трудностей как в его осмыслении, так и в привлечении сопоставительного материала других народов.

Первая трудность. На примере тех народов, мифология которых известна нам во многих (даже слишком многих) подробностях, как, например, древних греков, мы явно ощущаем наличие двух социально обусловленных комплексов представлений: во-первых, это верхушечная жреческая система, нередко искусственно сплетенная из разных культов и сравнительно быстро эволюционирующая, а во вторых, - народная, глубинная религия, более архаичная, традиционная, в известной мере инертная и более аморфная. В только что упомянутом "пантеоне Владимира" (явно дружинно-княжеском подборе богов) отсутствуют такие устойчивые в народной среде божества, как Род, порицаемый церковниками вплоть до XVI в., или Белее, которому русские крестьяне оставляли последнюю жменю колосьев на поле ("Волосу на бородку") вплоть до XX в.

Вторая трудность состоит в расположении на временной сетке матриархальных и патриархальных божеств. Частично это связано и с проблемой социальных различий: в перечне 980 г. есть только одно женское божество - Макошь, и оно поставлено на самом последнем месте, после священной собаки Симаргла. А в народных верованиях женское божество, ассоциируемое с "мать-сырой-землей", с плодоносящей силой земли, жило и в языческой и в христианской форме (богородица, "матушка-владычица") как главный персонаж аграрного культа вплоть до XX в.

Кроме того, правильное восприятие степени значимости и исконности матриархальных или патриархальных божеств серьезно затруднено самими авторами древних источников, жрецами, историками, поэтами и реформаторами. Естественно исторически сложившееся многообразие архаичных религиозных форм и образов во многих случаях еще в древности было заменено стройной искусственной системой. Древние систематизаторы действовали с позиций давным-давно утвердившегося патриархата. Поэтому главным искажением в их исторических картинах было забвение матриархальной стадии мышления, искусственная постановка в истоки теогонии мужского начала вместо женского. Индийские брахманы создали генеалогию богов, у основания которой стоит четырехликий Брахма, а Бесконечная Адити, Мать богов, оказалась лишь внучкой Брахмы (дочерью Дахши). Заратуштра (VII - VI вв. до н. э.) поставил во главе божественной системы бога-мужчину -Ахура-Мазду; греческий Олимп Гомера, Гесиода и позднейших авторов представлен нам как сонм богов под несомненным главенством Зевса, сына Кроноса, внука Урана. И наш русский автор XII в. называет первым божеством Рода, а женщин-рожаниц ставит в подчиненное Роду положение.

Однако во всех случаях сквозь позднейшую искусственную патриархальную схему проглядывают черты устойчивых древних представлений о космическом женском божестве, о Великой Матери Мира, будет ли это Гея, породившая Урана, или Мать Богов Адити, или Рея, Кибела, Астарта, или просто Ма, Ма-Дивия.

В первобытной патриархальной среде и в условиях дружинного строя и государственности, когда власть принадлежала мужчинам, первичное женское божество утрачивало свое первенствующее положение и в генеалогии, и в действующей системе религиозных представлений. Создавалось новое, устойчивое распределение функций, которое схематически выглядит так: небом и миром управляет мужское божество, а уделом женского божества остается земля, земная природа, плодородие возделанной почвы.

В связи с социальной стратификацией архаичное женское божество благодаря своей аграрной сущности остается главным народным божеством, а бог неба, небесный громовержец - богом вождей, царем богов и нередко супругом богини земли.

Третья трудность состоит в эволюции функций того или иного божественного образа. Мы располагаем большим количеством примеров, когда божество с определенным именем или мельчает с веками, теряя свои функции, постепенно сходит на нет, или же, наоборот, сохраняя свое прежнее имя, "отбирает" функции других богов, становится многозначным, выдвигается на видное место в пантеоне. Одно имя нередко вытесняет другое полностью при сохранении прежних функций старого божества. Нередко наблюдается слияние двух или нескольких (постепенно) божеств в одно.

Четвертая трудность заключается в этнической стороне вопроса: древние переселения народов, скрещения племен, покорение одних народов другими неизбежно сопровождались слиянием сходных культов, заменой имен божеств или увеличением количества имен у одного божества, почитавшегося несколькими племенами.

Пятая трудность состоит в неравномерности исторического развития: соседние и даже родственные народы достигают той или иной стадии развития в разное время и проходят эту стадию разным темпом в разные по длительности сроки. Все это, разумеется, еще больше запутывает историю возникновения представлений о тех или иных божествах и в особенности затрудняет сравнительное рассмотрение религиозных представлений и использование сравнительного материала других народов.

Но, несмотря на эти трудности и предостережения, мы не имеем права отказаться от сопоставления скудного славянского материала с мифологическим богатством других индоевропейских народов, и прежде всего греков. Поступим по примеру Яна Длугоша и возьмем в качестве мерила хорошо известную нам мифологию античного мира. Греческая мифология ценна для нас, во-первых, своей детальной разработанностью, точным обозначением функций божеств, во-вторых, тем, что она прослеживается на протяжении почти двух тысячелетий и при известном усилии сквозь густую чащу позднейших литературно-гоэтических домыслов удается рассмотреть действительную эволюцию воззрений, как народных, так и жреческих. В-третьих, необходимо отметить, что при всем различии исторических путей славянства и греческого мира между ними не было непроходимой пропасти; дорийцы до переселения жили в сравнительной близости от праславян, а в классическую эпоху праславяне-борисфениты вели настолько регулярную торговлю с греками в самой Ольвии (в "Торжище борисфенитов"), что здесь открывались возможности и для религиозных контактов.

Античная религия и мифология давно уже перестали представляться нам в их литературном позднем оформлении как Олимп, населенный пирующими или суетящимися по своим делам богами со строго определенными функциями. Работы А. Ф. Лосева подвели итог ряду исследований, показывающих необычайную сложность античных мифологических образов, их глубокие первобытные корни и причудливую динамику их исторического бытия. (Лосев А. Ф. Олимпийская мифология в ее социально-историческом развитии. Учен. зап. МГПИ им. Ленина, 1953; Он же. Античная мифология...)

В первой из названных работ, написанной еще до расшифровки крито-микенского письма, автор с достаточной прозорливостью углубляет хронологически олимпийских богов в яркий крито-микенский мир. Публикация расшифрованных кносских и пилосских надписей подтвердила правильность этой мысли. Вторая работа, ограниченная, к сожалению, только образами Зевса и Аполлона, дает интересный анализ многогранности религиозных представлений греков. Сложение мифологии Зевса автор относит к позднеминойскому периоду (1600 - 1100 гг. до н. э.). Зевсу, как повествуют мифы, предшествуют Уран и сын Урана - Кронос, отец Зевса. После Зевса, отчасти на смену ему, выступает Аполлон, а в VII в. до н. э. по всему греческому миру распространяется культ Диониса. (Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 153.)

Однако эта маскулинизированная патриархальная мифологическая система, оформленная в позднейший период, не может нас удовлетворить. А. Ф. Лосев правильно отмечает важное значение матриархальных культов, но, поскольку они не относятся к его основной теме, он говорит о них лишь попутно, не останавливаясь на анализе всей матриархальной стадии.

Для данной книги мне представляется крайне важным установление промежуточных звеньев между культом охотничьих небесных лосих, двумя рожаницами - женщинами земледельческого энеолита и явно патриархальными культами Зевса или Сварога.

Трипольская мифологическая живопись документирует очень важный этап в развитии представлений о небесных властителях мира. Здесь, как мы видели выше, одновременно существуют два разных пласта: на ритуальной гадательной посуде, на чарах чародеек, отражавших небо и звезды, изображали двух небесных оленей (точнее, важенок со знаком пола), несущихся в дождевом вихре. Изображения сильно стилизованные, упрощенные, как бы угасающие. Это - уходящий в прошлое пласт прежних охотничьих представлений; он еще поддерживался тем, что охота на оленей и культ оленей занимали видное место в трипольском быту, ло его вытеснил более могучий новый пласт земледельческих представлений: на бытовых сосудах (для зерна, муки) во весь размах небесного пространства, от земли до "верхнего неба" с запасами дождевой воды, трипольские художники рисовали два огромных лика богинь мира, с глазами, изображенными как солнце. Это - трансформация древних охотничьих рожаниц, рождавших на небе "оленьцов малых", в земледельческих рожаниц, помогавших рождению урожая хлебов, вовлекавших в этот процесс небесные силы, запасы небесной влаги.

Можно допустить, что в этой магической росписи намечается уже переход к следующему, третьему пласту представлений - к образу единой Матери Мира. Дело в том, что лики рожаниц располагались на сосудах всегда таким образом, что видим был только один лик; обеих рожаниц одновременно нельзя было видеть. Возможно, что идея исконного женского начала была выражена тогда идеограммами, определенными символами; в окружении подобной идеограммы происходит то, что я назвал "рождением Варуны" (см. четвертую главу). Таковы космогонические и мифологические представления первобытных земледельцев-индоевропейцев, занимавших срединное в географическом смысле положение между предками славян и предками греков в III тысячелетии до н. э. Всего лишь пять-шесть веков отделяли их от греческих государств Крита и Пелопоннеса, оставивших нам более надежные сведения о своих богах.

Крито-микенские надписи, не представляющие систематического перечня богов, но связанные с приношениями в храмы, дают нам очень многих персонажей позднейшего Олимпа, значительно удревняя тем самым олимпийский комплекс. Храмовые надписи содержат имена следующих богов:

Ма, Ма-Дивия Элевтия (может быть, иносказание Гера Деметры?) ( Лурье С. Я. Язык и культура микенской Греции. М.; Л., 1957, с. 285 - 3:14.)

Лето (Латона) Зевс

Артемида Посейдон

Эриния (в ед. числе) Дионис

Гестия Гермес

Отмечено отсутствие в надписях (или сомнения в атрибуции) следующих божеств: Деметры, Реи, Афродиты, Ареса, Афины, Аполлона. ( Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 290-295.) Этот список можно продлить за счет таких известных божеств, как Уран, Кронос, Гея, Геката, Аид. Однако, несмотря на сходство классического греческого пантеона с крито-микенским, мы явно ощущаем и различие их: крито-микенский пантеон значительно матриархальнее; количественно (по числу надписей, а не имен) преобладают женские божества, а соответственно и женщины-жрицы. В надписях нет следов патриархальной генеалогии Зевса и нет того материала, из которого эта искусственная родословная была построена (Уран и Кронос). Зевс еще не занял своего первенствующего места среди греческих богов: "Нет никаких следов того, чтобы Зевс играл ведущую роль среди богов; он, по-видимому, был только одним из локальных божеств". (Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 298.)

Четыре мужских божества очень четко распределяются по своим функциям: Зевс - небо, гроза, дождь; Посейдон - море; Гермес - пастушество (и, может быть, уже тогда - торговля?); Дионис - земледелие, виноградарство. Во главе же крито-микенского пантеона стояла Великая Мать, богиня Ма или Дивия. Гера, как полагает Лурье, была богиней земли ( Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 287.); Эриния, как Владычица Нижнего мира, - богиня, предшествующая мужскому божеству Аиду; Гестия - богиня священного очага "; Артемида (Atimite) уже тогда могла быть богиней охоты. С Артемидой-охотницей могли быть связаны священные стада оленей и специальные загоны оленей при храме Артемиды, известные уже в крито-микенское время.(Огонь Гестии ("puro Etimajo"), очевидно, не обычный огонь любого домашнего очага, а какой-то общественный, может быть, негасимый священный огонь города.) Странный выбор женского божества - Артемиды - в качестве покровительницы такого чисто мужского дела, как охота (сохранившего эту функцию на все время), получит объяснение в процессе дальнейшего рассмотрения.(Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 248. В указываемой автором надписи с неясным содержанием приводятся небольшие количества оленей: один, два или три. Возможно, что здесь определялись жертвенные олени для празднеств.)

Большой интерес представляет существование (и на видном месте) в составе крито-микенских женских божеств матери Артемиды, богини Лето (Rato), римской Латоны, третьестепенной богини в классическую пору. Здесь же ей принадлежала почетная роль: "Особенно часто, - пишет С. Я. Лурье, - упоминается в надписях Rato; это слово Вентрис и Чадвик отождествили с Antoi, Antoi - Латоной. Обычно ей приносятся овцы ... в числе от 20 до 281 штуки. Приношение делает либо отдельное лицо, либо селение"; иногда приносится в жертву жеребенок.(Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 290.) Такое внимание крито-микенских греков, приносивших Латоне целые стада овец, необъяснимо с точки зрения позднейшей мифологии, когда имя этой богини встречалось лишь в литературных произведениях и она почти не являлась объектом культа. Более того, в мифологической литературе есть сведения о попытке запрещения культа Лето-Латоны: такую попытку предприняла фиванская царица Ниобея, запретив приносить жертвы Латоне (поклонялись ей только женщины).

Перед нами крайне интересный факт явного угасания культа в интервале между крито-микенской эпохой и классической. Попытаемся по сохранившимся признакам подробнее рассмотреть это исчезавшее звено античных религиозных представлений.

Лето-Латона, по позднейшим мифам, является матерью двух близнецов - Артемиды и Аполлона, но, впрочем, есть мифы и о раздельном рождении детей: Артемиды в Ортигии, а Аполлона в Крепе.(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 356, 510.) По некоторым мифам, Артемида родилась ранее Аполлона и научила Аполлона стрельбе из лука. В крито-микенских надписях Аполлона нет; еще нет, так как культ Аполлона, боровшегося с Зевсом и в известной мере заменившего своего отца Зевса даже в космическом аспекте, - дело значительно более позднее.("То, что Аполлон отсутствует в микенских надписях, возможно, не случайность... Обращает на себя внимание тот факт, что в списке критских богов, которым приносятся жертвы, упомянут Пайон (одно из дополнительных имен позднейшего Аполлона) как самостоятельное божество". "...Самые крупные персонажи гомеровской религии возникают в результате синкретических процессов" (Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 290). Божеству Пайону (Pajavo) приносилась всего-навсего одна кружка масла (с. 291). "Нельзя утверждать, - продолжает Лурье, - что под Pajavo разумелся Аполлон".) Возможно, что и рождение двух детей у Латоны тоже более позднее добавление.

В крито-микенских текстах перед нами две богини - Лето и Артемида, мать и дочь.

Первое, на что следует обратить внимание при ознакомлении с мифами, - это прочная связь всего цикла лето-артемидо-аполлоновских мифов с севером, с гиперборейцами, жившими где-то на север от Греции. Локализация гиперборейцев, как и каждого мифического народа, очень запутанна и неопределенна, но самое имя их показывает, что их реальный прототип находился где-то в направлении на север или на северо-северо-восток от собственно греческих земель. Местожительство мифического народа отодвигалось (от Фессалии, Македонии и берегов Дуная до Ледовитого океана) все далее на север по мере расширения географического горизонта древних. Наиболее осторожно будет считать гиперборейцами земледельческие племена, жившие на север от Греции, невдалеке от Истра-Дуная (где произошла встреча Артемиды с Гераклом). Земледельческий характер занятий гиперборейцев явствует из того, что они ежегодно посылали дары в святилище на Делосе завернутыми в пшеничную солому. (Геродот. История. Л., 1972, IV-35, с. 195.)

Одним из дальних северных пунктов, связанных с Артемидой, является Таврида (Крым), куда богиня отправила свою жрицу Ифигению. В жертву Артемиде там приносили чужеземцев.

Мать Артемиды, Лето, происходит из страны гиперборейцев, и именно оттуда она прибыла на юг в греческую зону и на острове Делосе разрешилась от бремени. Отцом Артемиды мифы считают Зевса, а в позднее время - даже гиперборейца Описа (Цицерон). Связь Делоса с отдаленными гиперборейцами подчеркнута многими рассказами о посылке даров гиперборейцами.

Второе, что следует отметить в мифологии Лето и Артемиды, - это обилие звериных образов. Сама Лето бежала на Делос, обернувшись волчицей. Артемида прочно связана с образом оленя или лани. То она сама превращается в оленя (миф об Оте и Эфиальте), то встречает Геракла со златорогою ланью, то оборачивается ланью предназначенная ей в жертву Ифигения, то богиня превращает Актеона в оленя и его загрызают собственные псы. Артемида разгневалась на Агамемнона, когда царь застрелил ее лань.

Другим зверем, близким Артемиде, является медведица. Священные танцы в честь Артемиды Бравронии жрицы исполняли в медвежьих шкурах. Артемиде был посвящен месяц артемизион - март, время, когда медведи выходили из зимней спячки. У греков известны медвежьи праздники, называвшиеся "komoedia", послужившие основой будущей комедии. Вероятнее всего, что они проводились в месяце Артемиды, в марте, так как совершенно аналогичные медвежьи праздники у восточных славян (и носившие точно такое же наименование - "комоедицы") были приурочены к весеннему пробуждению медведя и проводились 24 марта. (Бессонов П. Белорусские песни. М., 1871; Тройский И. М. История античной литературы. М., 1946.)

Миф о Каллисто косвенно связывает Артемиду с созданием созвездия Большой Медведицы.

Общий закон эволюции охотничьих культов - от мезолитического культа оленя или лося к позднейшему культу медведя - сказался и на мифологии Артемиды: мы видим здесь и оленей (ланей) и медведей. В классическое время Артемида выступает как богиня охоты и плодородия; ей, по всей вероятности, приносили человеческие жертвы, о чем свидетельствует жертвоприношение Ифигении и ксеноктония в Тавриде. Вся сумма данных о Латоне и Артемиде позволяет высказать предположение, что в основе мифов о матери и дочери, связанных географически с севером, а тематически с охотой и со звериным миром (прежде всего с оленями и ланями), может лежать весьма древнее представление о двух небесных богинях-рожаницах доземледельческого периода, когда они выступали еще в своем полузверином-полуженском обличье. Рогатые рожаницы-оленихи мезолита и неолита находились в таком соотношении друг с другом, как Лето и Артемида - мать и дочь, и точно так же ведали плодовитостью природы. Артемиду, кроме того, считали помощницей при родах, сливая воедино ее образ с образом богини Илифии, покровительницы рожениц.

В мифах о Латоне и Артемиде настойчивые напоминания о гиперборейском севере связаны, по всей вероятности, с тем, что за северными рубежами греческого расселения, в зоне, прилегающей к Дунаю и Крыму, где роль охоты была более значительной, культ охотничьих рожаниц существовал, надо полагать, в более полной и целостной форме, чем на самом юге Балканского полуострова или на Крите.

Олений облик охотничьих богинь, рождавших "оленьцов малых", сохранялся в сакральном разделе керамики вплоть до трипольского времени. Поэтому обилие оленьих черт в культе Артемиды вполне естественно.

Крито-микенское предпочтение богини Лето (Лато) почти всем другим божествам свидетельствует о живучести этого древнего культа и о том, что на этой стадии первенство сохраняла еще мать, а не дочь.

Помимо Лето (Лато) и Артемиды, греческая мифология знает еще одну пару - мать и дочь - Деметру и Кору (Персефону). В самих именах этих богинь содержится указание на их взаимное родство: мать - Деметра и дочь - Кора (от греч. "Kore"). Обе они были покровительницами земледельческого плодородия и, следовательно, отражали следующую стадию религиозных представлений. Это именно та стадия, которая представлена трипольской росписью с двумя ликами космических богинь, не связанных ни с охотой, ни с небесными оленями. В трипольское время обе земледельческие рожаницы еще равны одна другой, но так как материнство обусловливает старшинство, то в дальнейшем возникает определенная иерархичность: Деметра - более значительное божество всего наземного земледельческого богатства, а дочь ее Персефона - божество подземное (жена Аида), влияющее на плодородие лишь в меру рождающей силы почвы. С Персефоной можно связывать крито-микенскую богиню - Подземную Владычицу. (Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 307)

Кора-Персефона явилась предшественницей умирающих и воскресающих или посезонно уходящих божеств. Мифы оформили идею зимнего перерыва в развитии семян и растений как сезонный уход Персефоны под землю к Аиду (зимой) и возвращение ее, связанное с весенним расцветом. Позднее такая роль сезонного бога, но уже не в женском, а в мужском облике будет дана Аполлону, а еще позднее появится идея не ухода, а умирания бога (Дионис, Аттис), считавшегося сыном Персефоны (Загрей-Дионис).

Существование в греческой мифологии двух пар, составленных по принципу "мать и дочь", объясняется, на мой взгляд, различным географическим происхождением каждой пары. Деметра - Мать Ячменного Поля - связана с югом, с Критом, где, согласно мифу, происходила ее встреча с критским богом земледелия Иасионом. Имя Персефоны не этимологизируется из греческого и, как полагают, принадлежит языку древнего, догреческого населения. Есть сведения, что ритуальные процессии в честь Деметры были учреждены еще пелазгами. Другая пара - Лето и Артемида, прочно связана с далеким гиперборейским севером. На территории Греции в довольно давнее время произошло слияние южных и северных мифологических образов; северная пара рожаниц сохранила больше архаичных, охотничьих черт, а южная отражала уже только более высокую, земледельческую стадию. В южной паре мать (Деметра) сохранила свое первенствующее положение; в северной же паре к гомеровскому времени произошла перемена ролей: главной фигурой стала не Лето, а ее дочь - Дева Артемида, с ее именем связано основное содержание древнего образа. Такой перемене мог способствовать сложившийся ранее культ Великой Матери как главной земледельческой богини; вокруг нее теперь и сосредоточилось все, что было связано с с идеей плодовитости и плодородия. Лето (Латона) же превратилась во второстепенный персонаж мифологии.

Другая перемена была не менее интересной: позднейшее мифотворчество добавило фигуру Аполлона, обрисованного мифами в качестве брата-близнеца Артемиды, рожденного Латоной на Делосе. В системе представлений Аполлон как бы заменил свою мать, и на месте архаичной матриархальной пары - Лето и Артемида - появилась новая, подправленная патриархальными воззрениями пара охотничьих божеств - Артемида и ее брат Аполлон. Образ Аполлона (мне придется коснуться его в дальнейшем) был значительно шире, чем бог-охотник, но лук и стрелы у Аполлона сохраняются на всем протяжении античности. Сохраняется и обрастает подробностями связь Делоса с гиперборейцами, чтущими святыню Аполлона. Полгода в году, все зимние неземледельческие месяцы, Аполлон находится в "аподемии", в отъезде - в земле гиперборейцев.

Большой интерес представляет рассказ Геродота о приношении даров из страны гиперборейцев в Делосское святилище. Записанный Геродотом миф повествует, что гиперборейцы издавна посылали на Делос священные посольства с приношениями, и каждый раз во главе такого посольства стояли две женщины. Впервые прибыли Арга и Опис, принесшие дары Артемиде-Илифии (родовспомогательнице). Они умерли там, куда доставили приношения. Могила их находилась во времена Геродота "за святилищем Артемиды на восточной стороне вблизи зала для пиров". Затем когда-то посольство возглавляли две девушки - Гигероха и Лаодика; они тоже не возвратились домой, и гиперборейцы, "как передают", в последующем отправляли дары только на границу своего племени с просьбой к соседям переправить дары на Делос, передавая их от племени к племени. Геродот свидетельствует, что и в его время так поступают фракийские женщины, отправляющие приношения Артемиде-Царице. Могила Гиперохи и Лаодики тоже находится в святилище Артемиды "при входе с левой стороны". (Геродот. История, IV-33-35. с. 195.)

Требуют размышления следующие пункты геродотовского рассказа: во-первых, во всех случаях речь идет о святилище Артемиды, а не Аполлона; во-вторых, во главе древних священных посольств стоят две девушки; в-третьих, девушки умирают на Делосе, их хоронят у храма Артемиды. Создается впечатление, что когда-то в прошлом гиперборейцы посылали двух девушек как жертвы Артемиде и, может быть, забытой впоследствии ее матери - Латоне; сама Артемида (как говорит миф об Ифигении) довольствовалась одной девушкой-жертвой. Места захоронения гиперборейских девушек почитались на Делосе женщинами: "В их честь делосские женщины собирают дары" (Геродот. История, IV-35). В связи со всем вышесказанным легенду о гиперборейских жертвах можно предположительно разъяснить так: северные племена, где культ охотничьих рожаниц был еще в силе, посылали своих девушек на Делос, связанный с почитанием Латоны и Артемиды. Возможно, что девушки предназначались в жертву, так как легенда подчеркивает невозвращение их на родину и захоронение у храма Артемиды. Позднее обычай посылки девушек был заменен одними дарами.

Высказанные соображения о культе Латоны и Артемиды как об отголоске архаичных охотничьих представлений о двух небесных рожаницах, - культе, искусственно поддерживавшемся воздействием каких-то северных племен, позволяют поставить его в реконструкции греческой мифологии на первое (в стадиальном смысле) место.

В середине II тысячелетия до н. э. культ двух рожаниц (очевидно, полуохотничьих-полускотоводческих, так как жертвовали мелкий рогатый скот) был очень заметен - вспомним стада почти в три сотни овец, приносимые богине Лато. Но первенствующим он в это время уже не был. На первое, главное место в крито-микенском мире выдвинулась Великая Мать.

Почитание высшего женского божества не было хронологически замкнутой стадией. Начинаясь где-то в незапамятные времена, этот культ великой богини постепенно приобретает черты культа земли, земного плодородия и в этом виде живет на протяжении тысячелетий, сосуществуя и с культом Зевса, и с митраизмом, и с христианством как народный земледельческий комплекс воззрений и магических обрядов. Возможно, что еще в энеолите наряду с образом космической матери возник культ земледельческих богинь, так сказать, мелкомасштабных, расценивавшихся как божества данного куска земли, отдельного вспаханного участка, богини земли-пашни, земли-нивы. Постепенно, с расширением разного рода связей и осознанием единства судеб всех земледельцев (общий для всех урожай или общий недород), образ богини земли приобретает более широкий, общенародный характер. Богиню земли рассматривают уже как всеобщую мать всей природы, всего, чем пользуется человек: поля, растения, деревья, звери. Она становится богиней природы и воспринимается как мать всего живого. В этом виде она и зафиксирована крито-микенскими надписями, отводящими ей первое место среди всех богов, - Ма. Иногда называют ее МА-НАСА, что Лурье объясняет как Ма сЬаазоа - мать-владычица. Кроме того, эту первую по рангу богиню называют просто богиней: zivja - Дивия.

Приношения Ма-Дивии символичны и драгоценны: ячмень (очевидно, для ритуального пива на празднествах), золотая чаша и женщина. Судя по позднейшим материалам, Ма мыслилась, несмотря на ее материнскую сущность, девой (Лурье С. Я. Язык и культура..., с. 298 - 302.), что предвосхищает христианскую богородицу деву Марию на несколько столетий.

Процесс осознания единства земледельческих судеб шел повсеместно; в каждой крупной области новые представления группировались вокруг того или иного локального женского божества. Поэтому к классическому времени в греческой мифологии появляется большое количество богинь, в той или иной мере облеченных правами Великой Матери. Это и Гея (Земля), родившая Урана (Небо), и Рея - дочь Геи и Урана, мать Зевса, и Деметра - сестра Зевса по позднейшим упорядочениям мифологии, богиня земледелия и плодородия. Черты Великой Матери есть и у Артемиды; иногда они проявляются у Афродиты и даже у Афины. К греческим богиням, воплощавшим в той или иной мере идею великого земного материнства, следует добавить малоазийскую Кибелу - Великую Мать, богиню плодородия, обитающую на вершинах гор. Кроме Кибелы, в греческую мифологию вплетались культы других богинь, почитаемых разными народами. Можно назвать Астарту (Иштарь) и египетскую Изиду.

Все это многообразие имен свидетельствует не столько о различии представлений, сколько о повсеместности их, о втягивании локальных божеств в создание образа Великой Матери. Где-то во второй половине или к концу II тысячелетия до н. э. выдвинулся на первое место представитель мужского начала - Зевс, оформленный потом мифографами как отец и царь богов Олимпа. Зевс Громовержец, повелитель неба и туч, тоже в известной мере связан с аграрной стороной жизни, но главной питательной средой этого мифологического образа была все же греческая рабовладельческая знать.

В другой среде рождался первичный образ Аполлона, очень далекий, как показал А. Ф. Лосев, от того олитературенного светлого Мусагета, покровителя муз, который обычно ассоциируется у нас с этим именем. Возможно, что возник этот образ не в Греции, а в Малой Азии.(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 267-270. При рассмотрении образа Аполлона я буду опираться на собранный Лосевым обильный материал, но в рассмотрении исторического развития образа в ряде случаев буду отклоняться от выводов этого исследователя.) Мне представляется, что исходная точка многообразного облика Аполлона связана со скотоводческой, пастушеской средой. Начиная с Гомера об Аполлоне-пастухе говорит целый ряд источников. У Аполлона Гермес угоняет стадо коров; находясь у фессалийского царя Адмета, Аполлон пасет стадо коров. Стадо быков Аполлон пасет под Троей. Иногда его даже именовали Аполлоном Номием ("Пастушеским"). (Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 288.)

С пастyшеской деятельностью Аполлона связаны многочисленные yпоминания о волках: бог выстyпает то как волкоyбийца - Ликоктонос, то как повелитель волков, то как обоpотень, обоpачивающийся волком. Как охpанителю стад от звеpей емy нyжно оpyжие. Поэтомy атpибyтом Аполлона является не только лиpа (мyзыка в мифологии часто связана с пастyхами), но и лyк со стpелами. Все это сближало бога вооpyженных пастyхов с аpхаичными охотничьими pожаницами Латоной и Аpтемидой и дало пpаво позднейшим мифогpафам подключить его к мифy о pождении волчицей-Латоной богини охоты Аpтемиды. Когда-то, в неопpеделимое для нас вpемя, Аполлон стал в мифологии бpатом-близнецом Аpтемиды. Быть может, в yстановлении вpемени появления пеpвичных пpедставлений об Аполлоне нам поможет yказание на несомненно аpхаичный (хотя и сохpаненный позднейшими автоpами) облик четвеpоpyкого Аполлона:

"Hикакой Аполлон не является истиннее того, котоpого лакедемоняне сооpyдили с четыpьмя pyками и четыpьмя yшами, посколькy он явился таковым для тех, кто сpажался пpи Амикле, как говоpит Сосибий".(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 284.)

Четыpехpyкая статyя Аполлона сyществовала и в Антиохийском хpаме бога с давних вpемен гpеко-пеpсидских войн. (Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 510.)

Четыpехpyкое божество yже известно нам по тpипольской pосписи III тысячелетия до н. э., где четвеpоpyкий великан изобpажен pядом с огpомным солнцем. Дpевнеиндийский великан Пypyша, с котоpым допyстимо сближать тpипольский pисyнок, был близок божествy дневного света Митpе. Аполлон тоже был божеством света и солнца и когда-то, задолго до классической поpы (когда возникали пpедставления о многоpyких гигантах), пpедставлялся четвеpоpyким. Если мы добавим к этомy, что в кyльте Митpы заметны следы пастyшеского быта (бог был воспитан пастyхами), то тpипольский "тетpахейp" бyдет почти в pавной меpе близок как индийскомy Пypyше, отождествлявшемyся иногда с самим Вишнy, так и аpхаичномy четвеpоpyкомy гpеко-малоазийскомy Аполлонy. Если это допyщение может быть пpинято, то заpождение пpедставлений о мyжском божестве солнца и света пpидется опyстить в глyбь веков, до того самого ypовня, на котоpом появилось и дpyгое мyжское божество - Уpан-Ваpyна - бог неба и водной стихии, докyментиpованный той же тpипольской сакpальной живописью. В кpито-микенское вpемя в зоне дpевнейшей письменности Аполлона нет - здесь его pоль, возможно, выполняет Геpмес, но это не означает, что y дpyгих индоевpопейских племен на этапе yсиления скотоводства не возникали пpедставления о подобном божестве. Для скотоводов (или для пастyхов в составе земледельческого общества) солнце игpало совеpшенно особyю pоль: днем, пpи солнце, пастyхи легко пасли свои стада, так как видели их и могли видеть вpаждебных звеpей, покyшающихся на скот. Hочью же или в сyмеpках повышалась опасность pазбpедания стада и нападения волков и дpyгих хищников. Поэтомy для пастyхов был очень важен дневной свет. Даже не собственно солнце как таковое, а именно свет, котоpый в пpедставлении дpевних не полностью отождествлялся с солнцем. Поэтомy и в мифологии pазных наpодов сyществyет известная двойственность: наpядy с божеством солнца и света может сyществовать особый бог солнца как небесного тела. Так, y гpеков сyществовал Аполлон-Феб (Блистающий), и pядом с ним потом появился бог собственно солнца - Гелиос. В зоpоастpизме - соответственно Митpа и Хваp; в Индии - пpаpодитель людей - Вивасват и Сypья (собственно солнце). Внимание к солнцy, к его ежедневномy движению по небосводy и исчезновению на ночь в стpанy подземного мpака, в миp меpтвых, очень yбедительно пpослеживается, как мы видели выше, на кеpамике многих скотоводческих племен: сосyды из погpебений содеpжат изобpажение солнца на дне, внизy; это - ночное солнце потyстоpоннего миpа.( Идеогpамма солнца во многих знаковых системах пpедставляла кpyг со вписанным в него кpестом. Кpест этот может быть отpажением связанных с солнцем пpостейших геогpафических кооpдинат: полдень - юг, полночь - севеp, восход - восток, закат - запад. Все вместе они составляли нечто целое, что и до сих поp бытyет в нашей pечи: "все четыpе стоpоны". Аполлонy ставили четыpехyгольные колонны-обелиски, в чем могла сказаться та же дpевняя идея всех четыpех стоpон. См.: Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 271.)

Со скотоводческим этапом накопления пpедставлений об Аполлоне, о боге вооpyженных пастyхов, следyет, по всей веpоятности, связывать все то, что сопpяжено с гyбительными фyнкциями этого многогpанного божества. Стpелы его смеpтоносны, он yбивает многих мифологических пеpсонажей и наводит yжас даже на богов.(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 292-293, 399-400.) Он начинает с yмеpщвления зловpедного Пифона, а затем встyпает в боpьбy даже с самим Зевсом, yбивает циклопов. Пpавда, в большинстве слyчаев поpажаемые стpелами Аполлона заслyживали каpы. Родившись в пастyшеских кpyгах земледельческих племен и в сpеде пастyшеских племен, пpедставление о воинственном боге света и солнца впоследствии пpоpосло на повеpхность и было воспpинято более шиpокими массами.

В земледельческих госyдаpствах охотничье и пастyшеское pемесло было занятием сpавнительно меньшего числа людей, чем земледелие; охотничьи и пастyшеские кyльты оказывались маpгинальными. Быть может, поэтомy и объединились в мифах охотничьи pожаницы - Латона и Аpтемида с пастyшеским солнечным богом - Аполлоном, ставшим бpатом охотницы Аpтемиды?

Выдвинyвшись на одно из пеpвых мест в гpеческом пантеоне, Аполлон постепенно пpиобpел и pяд фyнкций земледельческих божеств -он стал божеством-подателем благ, богом ypожая. Весь календаpь стал подчинен Аполлонy. Год делился на две половины: летняя половина -"эпидемия Аполлона", когда бог пpебывал сpеди гpеческого наpода и действовал емy на пользy, и зимняя - "аподемия Аполлона", когда бог на лебедях, запpяженных в его золотyю колесницy, покидал гpеков, yезжал далеко на севеp к гипеpбоpейцам и там пpоводил зимние месяцы. Сyществовали и два вида годовых пpазднеств в честь Аполлона: пианепсии (в октябpе - ноябpе) - пpоводы бога к гипеpбоpейцам и таpгелии (май - июнь) - тоpжественная встpеча возвpащающегося бога пеpвыми плодами. Месяцы "эпидемии" были посвящены Аполлонy. Hазвание пpазднеств таpгелии связывают с "гоpшком священного ваpева" или со свежеиспеченным хлебом из пеpвого помола. Богy посвящались начатки пеpвых плодов. Во вpемя таpгелий (6 таpгелиона) пpиносились человеческие жеpтвы: мyжчинy и женщинy, yвешав гиpляндами, гнали вокpyг гоpода, а потом сжигали.(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 425.)

В этих календаpных обpядах Аполлон пpедстает пеpед нами yже как земледельческое божество плодоpодия, заместившее в известной меpе дpевнее женское божество. А. Ф. Лосев пpав, yтвеpждая, что Аполлон не был божеством собственно солнца; к его подбоpy извлечений из источников можно добавить в качестве аpгyмента миф об yдалении к гипеpбоpейцам. Ведь солнце не исчезает зимой, а пpодолжает светить. Удаление Аполлона на севеp отpажало yменьшение тепла, ослабление pождающих сил земли, но оно не являлось yходом солнца. Пpидя на сменy аpистокpатическомy Зевсy, цаpю богов, Аполлон в известной меpе воспpинял его космические фyнкции: "Гелиос, Гоp, Озиpис, сын Зевса - владыка Аполлон - pаспpеделитель вpемен и мгновений, ветpов и дождей, пpавящий бpаздами заpи и многозвездной ночи, цаpь пламенных звезд и бессмеpтный огонь".(Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 341. Текст поздний, пpинадлежит Евсевию.)

Позднее всех в языческом пантеоне гpеко-pимского миpа выдвинyлся такой бог, как Дионис, подобно Озиpисy yмиpающий и воскpесающий бог. И "аподемия Аполлона", и смеpть pастеpзанного титанами Диониса пpямо связаны с земледельческой сезонностью. Дионис, кyльт котоpого (известный еще в кpито-микенскyю эпохy) шиpоко pаспpостpанился с VII в. до..н. э., почитался под pазными видами: то как Загpей - Великий охотник, то как Дионис-Ликнит ("кошница"), то как Иакх-Вакх. Иногда его ставили pядом с Великой Матеpью: "Гея-владычица, ты, о Загpей, из богов величайший!..".

В кyльте Диониса слились две pазличные стpyи: с одной стоpоны, это был наpодный кyльт, вакхический кyльт плодоpодия, а с дpyгой - философская система оpфиков, считавших Диониса миpовым yмом и миpовой дyшой. Дионис был последним богом отмиpавшей античности, заслонившим собой всех остальных олимпийцев:

     Я y египтян - Озиpис, я - Светобог y мисийцев.
     Вакх я живым, а меpтвым - Аид; Дионис я, о люди.
     В пламенном лоне pожденный двypогий гигантоyбийца.

( Авсоний. Цит. по: Лосев А. Ф. Античная мифология..., с. 174.)

Зевс-Дионис лyчезаpный, земли и пyчины pодитель, Солнце, вселенной отец, многоликое ВСЁ, златовеpжец. ( Макpобий. Цит. по: Лосев А. Ф. Античная мифология ..., с. 174.)

Если отбpосить те космические чеpты, котоpые легко и быстpо наpосли на нового бога, бyдyчи взяты из аpсенала мифологии его пpедшественников, то действительно новым бyдет обожествление не пpиpоды как таковой, не плодоносящей силы земного чpева, а той жизненной силы, котоpая олицетвоpяется мyжским началом. Hе yдивительно, что неистовые вакханалии в честь Диониса-Вакха вызывали такое пpезpительное осyждение хpистиан, бывших свидетелями этих необyзданных пpазднеств.

Бегло пpосмотpев основные этапы гpеческой мифологии, мы видим, что истоpические коpни каждого мифологического обpаза лежат глyбоко и что пpоисходит не столько смена богов, сколько выдвижение pядом со стаpыми нового бога, но новым оказывается не само пpедставление о божестве (оно yходит глyбоко в века), а место этого божества, завоевание им пеpвенствyющего положения, пpичины чего в наyке недостаточно выяснены. Во всяком слyчае, мы полyчили тепеpь сpавнительный матеpиал, не во всех своих звеньях достовеpно датиpованный, но пpигодный все же для сопоставления с нашими Сваpогами и Дажьбогами, хотя pезкое pазличие темпов и ypовня pазвития пpаславян и античной Гpеции не позволяет нам слишком пpямолинейно соотносить элементы мифологии.

После нескольких необходимых отклонений от последовательного pассмотpения пpаславянской pелигиозной жизни мы полyчили pяд опоpных точек, позволяющих в известной меpе pаскpыть пpедыстоpию славянских божеств, известных нам по сpедневековым yпоминаниям и по фольклоpным записям. Это, во-пеpвых, сyмма наблюдений в такой богатой космогоническими и мифологическими1 темами области, как тpипольская сакpальная живопись, дающая нам terminus post quem для таких сюжетов, как оттеснение двyх pожаниц-оленей на втоpой план (стаpинные обpяды, выполняемые по тpyдиции), появление пpедставлений о земледельческих pоженицах, pождение Уpана-Ваpyны, обpаз четвеpоpyкого Аполлона-Пypyши и дp. Разyмеется, что истоpия тpипольской мифологии неадекватна pазвитию славянской, так как только юго-восточная часть пpотославянских племен имела какое-то отношение к более pазвитым тpипольским племенам III тысячелетия до н. э., но тpипольские даты "pождения богов" имеют общее значение. Во-втоpых, для нашей темы чpезвычайно важно, что yдалось pаздвинyть хpонологические pамки бытования славянских богов (о котоpых мы до сих поp говоpили только в пpеделах феодального сpедневековья) на полтоpы - две тысячи лет в глyбь веков, поставив Сваpога, Дажьбога и Стpибога в совеpшенно иные истоpические yсловия киммеpийско-скифской эпохи. Тpетьим оpиентиpом нам слyжит античная, гpеческая мифология, котоpая, pазyмеется, тоже неадекватна славянской мифологии, но все же может быть использована с большим попpавочным коэффициентом. Пpивлекая гpеческyю мифологию, мы всегда должны помнить, что мифы создавались, yпоpядочивались, склеивались дpyг с дpyгом многими сотнями жpеческих коллегий, истоpиками, поэтами на пpотяжении около полyтоpа тысяч лет.

Hе yдивительно, что в pезyльтате важнейшие божества Олимпа оказались обладателями сходных фyнкций или чpезмеpно полифyнкциональными, что генеалогия богов и геpоев носила кpайне неyстойчивый хаpактеp.(Афpодита в одних мифах пpедставала как дочь Зевса, а в дpyгих - как дочь Уpана. Эpот оказывался сыном то Уpана, то Кpона, то Аpея, то Геpмеса. Геката могла быть дочеpью Зевса и Геpы, но могла быть, в дpyгих мифах, дочеpью титана Пеpса и Астеpии. Даже Лаэpтид Одиссей иногда оказывался сыном не Лаэpта, а Сизифа. Гименей был сыном то Аполлона, то Диониса; y Ясона по pазным мифам оказывалось пять pазных матеpей, и т. п.) Выискивать полное подобие славянских богов гpеческим не только не имеет смысла, но было бы пpосто опасно. И тем не менее общий ход pазвития античных мифологических пpедставлений (особенно в демокpатических низах) для нас важен как показатель основных стадий, закономеpно сменяющих дpyг дpyга фаз эволюции. Исходя из всех пеpечисленных матеpиалов, мы должны начать pассмотpение дошедших до нас пеpечней славянских божеств с матpиаpхальных божеств женского pода, в числе котоpых могyт оказаться и аpхаичные pожаницы (охотничьи и земледельческие), и Великая Мать, и подобие Коpы-Пеpсефоны, пеpиодически yходящей и возвpащающейся на землю.

Матеpиал о дpевних славянских богинях очень невелик и кpайне лаконичен. Источники не всегда достовеpны. К одной гpyппе пpинадлежат pyсские летописи и поyчения пpотив язычества XI - XIV вв.; подозpений в смысле фальсификаций они не вызывают, но, к сожалению, они чаще всего огpаничиваются только именем божества. Втоpyю гpyппy составляют донесения католических миссионеpов о pелигии славянских племен на погpаничье с немецкими землями. Миссионеpы, видевшие своими глазами хpамы и идолов славян Полабья, тоже не pаскpывали полностью пpедставлений о божествах, но иногда все же сообщали те или иные подpобности (пpавда, чаще о мyжских божествах, чем о богинях).

Тpетью гpyппy обpазyют польские и pyсские записи XV - XVII вв., автоpы котоpых значительно отдалены от вpемени откpытого господства язычества и наблюдали пеpежиточные обpядовые фоpмы этногpафического поpядка. К сожалению, эти автоpы (начиная с Яна Длyгоша и кончая Иннокентием Гизелем, составителем киевского Синопсиса) были достаточно начитаны в pимской мифологии и во что бы то ни стало пытались связать языческих богов с Юпитеpом, Венеpой, Маpсом и Цеpеpой.

Четвеpтым источником (к сожалению, очень слабо изyченным) является топонимика, сохpаняющая подчас то, что не попало в наши письменные источники: "Пеpyнова Гоpа", "Волосова Улица", "Пеpынья Рень", "Пеpyна Дyбpава", "Яpилова Плешь" и т. п. Тщательно и шиpоко собpанные названия ypочищ во всех славянских землях могyт дать в бyдyщем значительно более полнyю каpтинy pаспpостpанения тех или иных божеств, чем та, котоpая создается по кpайне фpагментаpным письменным источникам.

Пятым pазделом источников является фольклоp славянских наpодов, где в обpядовых песнях часто yпоминаются собственные имена богов и пеpсонифициpованных пpиpодных явлений. Пpовести гpань междy yстойчивыми дpевними божествами, сyществyющими в пpедставлениях вне обpяда, и соломенной кyклой, сжигаемой на наpодном пpазднестве и в силy этого носящей имя пpаздника, не всегда легко. В некотоpых слyчаях название пpаздника пеpсонифициpовалось вполне явно. Такова, напpимеp, зимняя пpедновогодняя коляда, котоpая не только под пеpом истоpиков XVII в. пpевpащалась в "Колядy, бога пpаздничного" (беса, в честь котоpого надевали "ляpвы и стpашила"), но и на тpиста лет pаньше изобpажалась псковичами на иконе "Рождества" в виде человеческой фигypы. В данном слyчае божество pодилось из пpаздника. Подобными пpевpащениями и объясняется обилие споpов междy yчеными по поводy очень многих фольклоpно-мифологических пеpсонажей.(Пpотивоpечивость литеpатypы о славянском язычестве хоpошо pассмотpена Hидеpле в том отделе его "Стаpожитностей", котоpый посвящен язычествy: Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 7 - 259.) Вполне возможно, что пpоцесс пеpсонификации пpодолжал идти и после пpинятия хpистианства. Безымянные беpегини и yпыpи полyчали свои имена. Уже в XVI в., сyдя по Чyдовскомy спискy "Слова об идолах", появилось множество дyхов, названных по имени:

     Кyтный бог (очевидно, домовой) Попyтник
     Ядpей \ возможно, что эти Лесной бог
     Обилyха/ дyхи отвечали за качество и количество ypожая
     Спех Споpыньи\ дyхи, споспешествующие человеческим делам, их yспехy
     (Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 34.)

Тpое из этих дyхов-демонов названы богами, но, конечно, они должны состоять в низшем pазpяде мифологии. Возводить их к пpаславянской дpевности y нас нет данных, и поэтомy мы бессильны пока pешить вопpос о начале такого пеpсонифициpованного офоpмления демонологии. Возможно, что это началось довольно pано. Во всяком слyчае, в XII в. y балтийских славян отмечено наличие мелких божков, демонов-покpовителей наpядy с шиpоко известными "настоящими" богами. Гельмольд, писавший* в 1170-е годы, сообщал:

"... во всей славянской земле господствовали yсеpдное поклонение идолам и заблyждения pазных сyевеpий. Ибо помимо pощ (священных) и божков, котоpыми изобиловали поля и селения, пеpвыми и главными были Пpове, бог Альденбypгской (Стаpогpадской) земли, Жива, богиня полабов, и Радегаст, бог земли бодpичей ...". "У славян имеется много pазных видов идолопоклонства, ибо не все они пpидеpживаются одних и тех же языческих обычаев ... Сpеди многообpазных божеств, котоpым они посвящают поля, леса, гоpести и pадости, они пpизнают и единого бога..." (Гельмольд. Славянская хpоника. М.. 1963. с. 129, 186.)

Католический пpесвитеp подметил очень важное для нас pазделение на племенных богов и мелких божков полей, лесов, отдельных селений. Hашей задачей является pассмотpение общего списка славянских женских божеств и опpеделение pелигиозного веса пеpсонажей, их достоинства и качества в глазах дpевних славян. Общий пеpечень подлежащих pассмотpению женских имен таков:

     Дивия (Дива) Желя Макошь
     Жива Моpена Рожаницы
     Подага Кyпала Лада
     Леля
     (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 165-177.)

Я сознательно pазбил пеpечень на тpи гpyппы, так как каждая из них качественно отличается от дpyгих и тpебyет особого подхода. Имя богини Дивии находится в пеpеводной "Беседе Гpигоpия Богослова об испытании гpада (гpадом)" в той ее части, котоpая пpизнается вставкой pyсского книжника XI в. Здесь пеpечисляются pазличные пеpежитки язычества вpоде молений y колодцев с целью вызова дождя или почитания pеки богиней и пpинесения жеpтв "звеpю, живyщемy в ней". Далее следyет: "Овъ Дыю жъpеть, а дpyгый - Дивии..."(Аничков Е. В. Язычество и дpевняя Рyсь, с. 94.) . Дыем ("Дыем Кpитьским") в pyсских источниках именовался Зевс, а кого подpазyмевать под богиней Дивней - неизвестно, но, во всяком слyчае, это должна быть какая-то пеpвостепенная богиня, pавновеликая Зевсy-Дыю, по значению вpоде Геи или Реи. Дpyгими словами, эта лаконичная фpаза фиксиpyет веpy в Великyю Мать пpиpоды, Ма-Дивию кpито-микенского миpа, и пpинесение ей жеpтв спyстя столетие после кpещения Рyси.

В "Слове об идолах" богиня Дива yпомянyта после Макоши и пеpед Пеpyном, что также говоpит о важном месте, занимаемом этой богиней в языческих пpедставлениях славян.(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 23.)

Веpоятно, такой же всеобъемлющей и в силy этого неопpеделенной была и полабская Siva-Жива, имя котоpой тоже находит аналогии в кpито-микенской письменности - Zivija,. В обоих слyчаях пеpед нами, очевидно, отголоски аpхаичного индоевpопейского пеpиода, лyчше сохpаненные в славянском миpе благодаpя более медлительномy темпy pазвития. Hельзя исключать и того, что Дива, Дивия, Siva - не собственное имя, а наpицательное индоевpопейское обозначение богини вообще, пpименявшееся к той всеобъемлющей Ма, котоpая и была пеpвоначально богиней как таковой, Великой Матеpью.(Hе очень надежным источником является польская хpоника Пpокоша (XVI в.), сообщающая о бывшем некогда хpаме богини Живы близ Кpакова: "Божествy Живе было yстpоено капище на гоpе, названной по ее имени Живец, где в пеpвые дни месяца мая сходился наpод испpашивать от той, котоpyю почитал источником жизни, долговpеменного и благополyчного здоpовья. Особенно же пpиносились ей жеpтвы теми, кто слышал пеpвое пение кyкyшки, пpедвещавшей им столько лет жизни, сколько pаз она пpокyковала. Дyмали, что высший владыка Вселенной, пpевpащаясь в кyкyшкy, сам пpедвещал пpодолжительность жизни" (Афанасьев А. H. Поэтические воззpения славян на пpиpодy. Опыт сpавнительного изyчения славянских пpеданий и веpований в связи с мифическими сказаниями дpyгих pодственных наpодов. М., 1865 - 1869, т. 3, с. 687). Пpимем ото свидетельство pенессансного автоpа за фольклоpнyю запись о совpеменных емy пеpвомайских обpядах. Что касается Живы, то Hидеpле полагает, что Пpокош пpосто pасцветил сведения, почеpпнyтые y Длyгоша. См.: Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 154.)

Богиню Подагy обычно исключают из числа "больших божеств", считая ее всего лишь олицетвоpением погоды, как это сделал пеpвым Длyгош. Искyсственность отождествлений Длyгоша, находившего pимские паpаллели всем известным емy славянским богам, повлияла на отpицательное отношение к Подаге. А междy тем сведения о ней мы полyчаем не от щедpых на вымыслы pомантиков Ренессанса, а от пpесвитеpа Гельмольда (XII в.), отлично знавшего места, о котоpых он писал. Подага чтилась в Вагpии, близ Любека, в гоpоде Плyне. В только что пpиведенной выписке из Гельмольда автоp показывает читателю pазные виды языческого кyльта и пpотивопоставляет лесных и полевых божков тоpжественномy кyльтy богов в хpамах; этот последний pазpяд иллюстpиpyется хpамом богини Подаги:

"... одни пpикpывают невообpазимые изваяния своих идолов хpамами, как, напpимеp, идол в Плyне, имя котоpомy Подага..." Богиня, котоpой поставлен в гоpоде хpам, очевидно, относилась ее почитателями к pазpядy высших божеств, в чем едва ли следyет сомневаться.

Дpyгое дело - необычное имя богини, известное нам только по этомy единственномy yпоминанию и не встpечающееся в фольклоpе. Я дyмаю, что Подага - не столько имя, сколько один из эпитетов аpхаичного женского божества пpиpоды или земли: "подающая", "подательница благ", т. е. женская ипостась Дажьбога. Эта мысль о близости Подаги к Дажьбогy впеpвые была высказана А. Гильфеpдингом, но он вкладывал иное содеpжание в имя богини - "Пожигающая", с чем едва ли следyет соглашаться. (Гильфеpдинг А. Истоpия балтийских славян. СПб., 1874, с. 187, пpимеч. 714.)

Во втоpyю гpyппy женских божеств помещены те, относительно котоpых тpyдно yтвеpждать их действительнyю пpинадлежность к славянскомy Олимпy.

Чешский хpонист сеpедины XIV в. Hеплах yпоминает славянскyю богиню Zela (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 165.) , котоpyю, очевидно, следyет сопоставлять с Желей "Слова о полкy Игоpеве". Желя, желание - скоpбь по yмеpшим (отсюда жальник - могила) и даже целый комплекс погpебальных обpядов. Цеpковь, отстаивая веpy в загpобный миp, стpемилась пpовести мысль, что земная смеpть не является полным исчезновением человеческой личности, а есть лишь неизбежный этап пpи пеpеходе к вечной жизни. Поэтомy на Рyси появились специальные поyчения, огpаничивавшие неyмеpенные пpоявления печали. К ним относится "Слово святого Дионисия о жалеющих". "Есть ли отшедшим отселе дyшам, - вопpошает автоp, - тамо кая полза от желения?"; "Дьявол желению yчит и иным бо твоpит pезатися по меpтвых, а иных в воде топитися нyдит и давитися yчит". (Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 168, 170.)

Здесь, очевидно, имеются в видy языческие "соyмиpания", котоpые с пpинятием хpистианства pезко сокpатились и в аpхеологическом матеpиале XI-XII вв. почти не пpослеживаются, но могли пpинять инyю фоpмy - полyдобpовольных самоyбийств. Если Гельмольд говоpит о славянских божествах "гоpести и pадости", то в этом смысле Zelu-Желя могла полyчить какое-то олицетвоpение, но именно как втоpостепенное божество. Для нас важно то, что имя ее встpечено в pазных славянских землях, и поэтомy сyществование богини смеpтной печали можно возводить к значительной дpевности.

Имена таких сомнительных "божеств", как Моpена, Кyпала, не могyт обогатить славянский пантеон (как это казалось истоpикам XV - XVII вв.), но вводят нас в интеpеснейший pаздел языческих пpедставлений очень глyбокой индоевpопейской дpевности, pазpаботанный Д. Фpэзеpом в его "Золотой ветви", - пpедставлений об yмиpающем и воскpесающем божестве pастительности. Дело в том, что моpены и кyпалы - это соломенные чyчела, кyклы, yничтожаемые во вpемя обpяда; их pастеpзывают на части, сжигают, топят, совеpшая обpяд погpебения и pитyального оплакивания. Для нас очень важно отметить шиpочайшyю pаспpостpаненность этих обpядов в славянском миpе и далеко за его пpеделами y всех евpопейских наpодов, что говоpит об их аpхаизме. (Помимо общих pабот Афанасьева, Hидеpле и Мошинского, см.: Потебня А. А. О кyпальских огнях и сpодных с ними пpедставлениях. Хаpьков, 1914, 2-е изд. (написано в 1866 г.); Фаминцын А. С. Богиня весны и смеpти в песнях и обpядах славян. - Вестник Евpопы, 1895, июнь и июль; Балов А. К вопpосy о хаpактеpе и значении дpевних кyпальских обpядов и игpищ. - Живая стаpина, 1896, вып. 1, с. 133 - 142; Токаpев С. А. Религиозные веpования восточнославянских наpодов XIX - начала XX в. М., 1957, с. 91; Пpопп В. Я. Рyсские агpаpные пpаздники. Л., 1963, с. 133; Календаpные обычаи и обpяды в стpанах заpyбежной Евpопы. Весенние пpаздники. М., 1977 (статьи О. А. Ганцкой, H. H. Гpацианской. С. А. Токаpева, М. С. Кошyбы и Т. А. Колевой).)

Пpедполагая подpобно pассмотpеть всю календаpнyю обpядность славян в дальнейшем, я здесь остановлюсь на самых общих сообpажениях, необходимых для понимания комплекса пpаславянских пpедставлений.

Календаpно обpяд yничтожения кyкол падает на два пеpиода: во-пеpвых, на pаннюю веснy (сожжение Масленицы), а во-втоpых, на pазгаp лета, завеpшаясь тpоицыным днем, днем Ивана Кyпалы (24 июня) или петpовым днем (29 июня).

Пеpвая, pанневесенняя гpyппа обpядов ясна по своемy смыслy: пpавы те этногpафы, котоpые pасценивают веселое сожжение Масленицы и катание гоpящих колес с гоpы в pекy как символическое сожжение зимы, как встpечy весны в день весеннего pавноденствия, когда день начинает побеждать ночь, тепло побеждает холод. Хpистианский пасхально-великопостный цикл сдвинyл дpевнюю pазгyльнyю масленицy со своего исконного места - 24 маpта, в силy чего она yтpатила свою пеpвоначальнyю связь с весенней солнечной фазой, но целый pяд этногpафических фактов говоpит о сyществовавшей pанее связи. Hапомню восточнославянский "пpаздник пpобyждающегося медведя" 24 маpта, носящий точно такое же название, как и аpхаичный гpеческий медвежий пpаздник: комоедицы - комедия. Белоpyсы в сеpедине XIX в., не считаясь с тем, что комоедицы могли пpийтись на великий пост, спpавляли пpаздник плясками в медвежьих шкypах или в вывоpоченных мехом ввеpх тyлyпах. Пеpвобытная аpхаика дает себя знать в этом обpяде в полнyю силy.(Moszynski К. Kultura ludowa Slowian. Krakow, 1934, cz. II, zesz 1, s. 580.) Ряженные медведем были обязательными yчастниками масленичных игp в Чехии и Словакии; в Македонии на масленицy "звали медведя на yжин".(Календаpные обычаи и обpяды... Весенние пpаздники, с. 224, 248.)

Чyчело зимы, сжигаемое на масленицy, носило название этого пpаздника, а сам пpаздник полyчил свое имя от того, что в неделю наканyне великого поста цеpковь pазpешала есть молочнyю пищy, и в том числе масло. Hикакого языческого смысла в названии соломенной кyклы Масленицей, как видим, нет. Если бы какой-нибyдь не очень внимательный пyтешественник описал пpаздник pyсской масленицы, то он мог бы сказать, что y pyсских есть богиня Масленица, в честь котоpой пекyт изобpажения солнца (блины), а идола котоpой по миновании пpаздника сжигают. Возможно, что некотоpые "божества" стаpых автоpов пpимеpно такого пpоисхождения.

Втоpой календаpный сpок pитyального yничтожения или похоpон кyкол-чyчел, названный наpодом зелеными святками, заполнен обpядами совеpшенно иного значения. Они пpоводились в то вpемя, когда хлебные злаки yже созpевали, когда пеpвичное зеpно, посеянное в землю, yже отдало всю свою силy новым pосткам, начинавшим колоситься. Пеpсефона сделала свое дело - дала жизнь новым колосьям, тепеpь она может веpнyться к Аидy(Впеpвые, еще до Д. Фpэзеpа, сопоставил славянские обpяды с мифом о Деметpе и Пеpсефоне А. С. Фаминцын в своей pаботе "Богиня весны и смеpти...".) . Это не пpаздник ypожая, не тоpжество земледельцев, собpавших спелые колосья (до жатвы остается еще более месяца), а моление о том, чтобы стаpая вегетативная сила весеннего яpового посева пеpешла в новые, созpевающие, но еще не созpевшие pастения, пеpедала бы им свою яpь. Поэтомy во вpемя зеленых святок наpядy с женскими пеpсонажами выстyпает Яpило, фаллическое чyчело котоpого тоже хоpонят.

Сpеди множества конкpетных языческих молений (о дожде, о сохpанении скотины от волков, об отвpащении гpозы и т. п.) ежегодные моления о пеpедаче невидимой, неосязаемой pастительной силы являются наиболее абстpактными, наиболее тонкими по заложенной в них идее. Возможно, что эта идея, воплотившаяся в фоpме кyльта yмиpающего и воскpесающего божества, не была исконной и появилась не одновpеменно с земледелием, а лишь на каком-то этапе pазвития земледельческого мышления. Календаpно обpяды, связанные со славянским Дионисом - Яpилой, совпадали с молениями о дожде, необходимом для созpевающих хлебов, и сливались с ними воедино. Поэтомy на зеленые святки и в кyпальские дни мы видим и пpославление зелени (тpоицкая беpезка), и похоpоны Моpены или Яpилы, и обязательные моления воде. Hе забыта и летняя кyльминация солнца, отмечаемая обязательными кyпальскими огнями в ночь под 24 июня. Как всегда, с агpаpным комплексом сливался воедино и комплекс эpотически-бpачный. Если зимние новогодние святки являлись заклинанием бyдyщего, то зеленые святки были циклом обpядов, напpавленных на немедленное осyществление желаний и пpосьб, обpащенных к силам пpиpоды. Кyклы-чyчела, похоpоны котоpых входят в летние агpаpно-магические обpяды, носят pазные названия:

     Моpена, Маpа, Маpена Яpило
     Кyпала Гоpюн
     Костpома Костpyбонька
     Рyсалка
     Смеpть

Моpенy (Маpенy), известнyю yкpаинцам и западным славянам, обычно сопоставляют с коpнем "моp" - смеpть.( Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 251.) Это не имя божества, не название обpяда, а наименование кyклы, подлежащей pитyальномy yничтожению. Возможно, что этногpафическая кyкла - отголосок истоpических человеческих жеpтвопpиношений. Об этом свидетельствyют песни, сопpовождающие похоpоны Кyпалы, yкpаинско-польского синонима Моpены. В кyпальских песнях, пpиводимых А. А. Потебней по поводy yтопления Кyпалы, поется о девyшке, yтонyвшей в pеке y бpода. Мать yтонyвшей Ганны считает, что ее дочь как бы pаствоpилась во всей пpиpоде:

     ... Ганнина мати гpомадy збиpала,
     Гpомадy збиpала yciм заказала:
     "He беpите, люде, y бpодy води,
     Що й y бpода вода - то Ганнина вpода,
     Hе ловiте, люде, y ДyнаП pиби,
     Що в ДyнаП pиба - то Ганнино тiло,
     Hе косiте, люде, по лyках тpави,
     Що по лyках тpава - то Ганнина коса...
     (Потебня А. А. О кyпальских огнях..., с. 160.)

Во многих дpyгих песнях также говоpится о девyшках-yтопленницах, иногда yтопленных yмышленно.(Балов А. К вопpосy о хаpактеpе..., с. 141, 142; Фаминцын А. С. Богиня весны и смеpти..., с. 688 - 695.)

Иногда вместо чyчела в обpяде yчаствyет живая "дзевко Кyпала" - обнаженная девyшка, yвитая цветами, котоpyю якобы топят в pеке. Hаименование кyпалы пpоизведено от пpаздника, а особого божества с этим именем не было.

У pyсских известны "похоpоны Костpомы", т. е. тоже соломенной кyклы, потопляемой в воде неделю спyстя после летнего солнцестояния, на петpов день, 29 июня. Костpомy, так же как и дpyгих кyкол, pазpывали на части, а потом топили и оплакивали.(Афанасьев А. H. Поэтические воззpения славян..., с. 725.) Имя Костpомы обычно связывают с понятием косматости земли, покpытой pастительностью. В таком слyчае его, очевидно, следyет pасчленять так: Костpо - ма, т. е. "поpосшая земля". Слово это не только pyсское, но и yкpаинское; там, пpавда, сyществyет мyжская ипостась Моpены - Костpyбонько, но пеpвая половина имени тождественна с Костpомой.

В теpминологии, геогpафическом pазмещении pазных наименований, в календаpной пpиypоченности обpядов еще много неясного и неpешенного.

Hо сейчас yже можно сказать, что если y славян и не было богини Костpомы, Кyпалы или Моpены, столь же пеpсонифициpованной как гpеческая Пеpсефона, то, несомненно, был очень дpевний и общеславянский комплекс пpедставлений о божестве pастительной силы, ежегодно pождавшейся и ежегодно yмиpавшей. Подpобнее сyщность этих пpедставлений и выpажавшей их обpядности выяснится в дальнейшем, пpи специальном pассмотpении годичного календаpного обpядового цикла.

Макошь

Мы pассмотpели две гpyппы славянских женских божеств, из котоpых одни, возможно, действительно являлись богинями высшего поpядка, а дpyгие были возведены фольклоpистами в pанг богинь неосмотpительно, вследствие пyтаницы в этногpафической пpаздничной теpминологии.

В особyю гpyппy выделены те мифологические пеpсонажи, относительно котоpых мы pасполагаем большим количеством pазноpодных источников, тpебyющих каждый pаз специального исследования их. Это - Макошь, Лада и pожаницы. Последовательность pассмотpения пеpсонажей совеpшенно yсловна, и обосновать ее заpанее нельзя. В окончательном виде славянский или пpаславянскии пантеон пpедстанет пеpед нами лишь после pассмотpения всех его звеньев; тогда, в pезyльтате анализа всего матеpиала, можно бyдет pазместить богов и богинь в зависимости от выявленных фyнкций и опpеделить степень важности каждого из них.

Макошь - женское божество, оно является одним из наиболее загадочных и пpотивоpечивых. Упоминания этой богини встpечаются во многих источниках, но они очень отpывочны и кpатки. Мы даже не можем ответить на вопpос о геогpафическом диапазоне ее кyльта, а ведь в зависимости от того или иного ответа опpеделяется возможность опyскания обpаза божества на пpаславянскyю глyбинy: если данное божество известно многим славянским наpодам, то можно допyстить его дpевнее, пpаславянское пpоисхождение, если же кyльт божества с таким именем геогpафически огpаничен, то следyет остоpожнее относиться к его yдpевнепию. Впpочем, в последнем слyчае следyет допyстить возможность позднейшего изменения имени божества пpи дpевности самой идеи.

Макошь yпоминается автоpом "Повести вpеменных лет" (начало XII в.) под 980 г. в составе так называемого пантеона Владимиpа. Имя ее входит почти во все поyчения пpотив язычества XI - XIV вв. Известны этногpафические записи XIX в. на pyсском Севеpе о веpе в Макошь (Мокошь, Макешь, Мокyша, Макyша). За пpеделами восточных славян о Макоши достовеpных данных нет. (H. М. Гальковский писал, что "чехи почитали Мокошь божзством дождя и сыpости, и к немy пpибегали с молитвами и жеpтвопpиношениями во вpемя большой засyхи" (Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. I, с. 33). Hо, к сожалению, автоp пpивел это интеpесное свидетельство без ссылки на его источник. Чех Л. Hидеpле yказал только некотоpые топонимические пpизнаки Макоши в Польше (объясняя их влиянием Рyси) и добавил, что "нигде более она не известна" (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 122).)

Hе ясна не только этимология имени Макоши, но даже его оpфогpафия. Пpинимая часто встpечающyюся в источниках фоpмy Мокошь, это слово связывали с глаголом "мокнyть" или же с финским племенным названием "мокша"(Аничков Е. В. Язычество и дpевняя Рyсь, с. 276.) , хотя y самой моpдвы-мокши такого божества нет. Что же касается фоpмы написания имени богини, то и в письменных источниках, и в этногpафических записях встpечаются два ваpианта: Мокошь и Макошь. Составитель Пискаpевского летописца дает сpазy обе фоpмы: "... Макош или Мокош".( Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 300.) В. И. Даль пpиводит пословицy, из котоpой явствyет акающее пpоизношение: "Бог не Макеш - чем-нибyдь да потешит".(Даль В. И. Толковый словаpь живого великоpyсского языка. М., 1955, т. II, с. 291.) Условно я бyдy yпотpеблять этy, акающyю, фоpмy - Макошь, хотя она и не господствyет в источниках.

Отношение исследователей к этомy женскомy божествy весьма pазлично. Одни пpосто yклонились от каких бы то ни было пояснений.(Фаминцын А. С. Богиня весны и смеpти..., с. 36. Автоp даже не включил Макошь в общий пеpечень славянских божеств. См. с. 303 - 304.) Дpyгие считали его близким восточной Астаpте или гpеческой Афpодите.(Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 123. ) Е. В. Аничков, опиpаясь на то, что в исповедальных вопpосах "Мокyшь" пpиpавнена к знахаpке, писал о "гадательном хаpактеpе" богини, что, как yвидим далее, ведет поиск по пpавильномy пyти. ( Аничков Е.В. Язычество и дpевняя Рyсь, с. 276. )H. М. Гальковский полагал, что Макошь - нечто вpоде pyсалки, "дyх yмеpшего, скоpее обитавший в воде, чем на сyше"; впpочем, он оговоpился, что "после всех толкований слово Мокошь остается темным и необъяснимым". ( Галъковский II. М. Боpьба хpистианства..., т. I, с. 33 - 34.)

Такая pазноголосица в мнениях yченых объясняется тем, что каждый из них обpащал внимание на какой-либо один из pазpядов источников: в поyчениях Макошь соседствyет с вилами, и отсюда следовало пpиpавнение ее к pyсалкам; обpащение к летописи возвышало Макошь до pанга единственной, а следовательно, главнейшей богини; сосpедоточение на этногpафическом матеpиале снижало ее обpаз до пpостой покpовительницы женского пpядения. Тысячелетний диапазон междy pазpядами источников не yчитывался.

Все сказанное вынyждает нас к внимательномy pассмотpению источников и выявлению того, на что до сих поp достаточного внимания не обpащалось.

Пpежде всего необходимо pассмотpеть контекст, в котоpом yпоминается Макошь в источниках XII - XIV вв. Hапоминаю общеизвестный текст 980 г.

"И нача къняжити Володимеp в Кыеве един. И постави кyмиpы на хълме въне двоpа теpемьнаго: Пеpyна дpевяна, а главy его сьpебpянy, а yс злат, и Хъpса, и Дажьбога, и Стpибога, и Съмаpьгла, и Мокошь".

Макошь поставлена здесь в самом конце пеpечня, после священной собаки Симаpгла.

В поyчениях пpотив язычества XII - XIV вв. мы видим опpеделеннyю системy в пеpечнях языческих богов. Макошь иногда пpимыкает к спискy летописных богов (Пеpyн, Хоpе и дp.), но чаще всего ее имя оказывается в соседстве с вилами-pyсалками и собакой Симаpглом, что составляет опpеделенный комплекс агpаpно-магических пpедставлений, так как Симаpгл был связан с семенами и всходами, а pyсалки - с оpошением полей тyманом (pосой) и дождем.(Рыбаков В. А. Рyсалии и бог Симаpгл-Пеpеплyт. - СА, 1967, № 2.) Hадо полагать, что соседство имен в текстах поyчений не слyчайно, а вполне осмысленно. Hаиболее yстойчиво соседство Макоши с вилами-pyсалками. Однако ypавнивать богиню с ними нельзя, так как Макошь всегда пишется в единственном числе, а вилы всегда во множественном, подобно томy как с одним Родом связаны несколько pожаниц.

Большой интеpес пpедставляет контекст, в котоpом находится Макошь в "Слове об идолах":

     "... тем же богам тpебy кладyть и твоpять и
     словеньскый язык:
     вилам
     и Мокошьи диве,
     Пеpyнy,
     Хъpсy..."
     (Гальковский H.,М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 23.)

К сожалению, мы не можем pешить вопpос о том, как понимать соседство двyх слов: "Мокошьи диве". Это может быть пеpечислением двyх pазных богинь - Макоши и Дивы (женской паpаллели Дивy-Дыю), но с pавным пpавом может быть и опpеделением - Макошь-дива, т. е. Макошь-богиня. Далее в этом источнике yпоминается Геката и pядом с ней - втоpично Макошь: жеpтвенной кpовью "мажють Екатию богыню, сию же девy твоpять, и Мокошь чтyть...".(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 28.) Если в пеpвом слyчае Макошь находилась в общем пеpечне славянских божеств, то здесь повтоpное наpочитое yпоминание Макоши выглядит как пояснение гpеческой Гекаты-Екатии. Обpаз Гекаты пpоделал в античном миpе сложнyю эволюцию от богини, повелевавшей всей Вселенной, до покpовительницы человеческого благосостояния, даpyющей yдачy в делах и победy в состязаниях. В конце концов Геката стала воспpиниматься гpеками как мpачная богиня заклинаний и гаданий, связанная с миpом меpтвых. Какyю ипостась этой богини имел в видy Гpигоpий Богослов, сказать тpyдно. Он был начитанным и обpазованным писателем, хоpошо знакомым с античной литеpатypой, и мог выбpать для своего обличения и гесиодовскyю космическyю Гекатy, и богиню yспеха классической поpы, но наиболее веpоятно, что он бичевал кpовавый кyльт Гекаты позднейшей фазы пpедставлений о ней, когда она pисовалась людям окpyженной "стpашными и мpачными пpизpаками", дyшами yмеpших и своими псами.(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 28.)

Рyсский книжник, yподобляя Макошь Гекате, не совеpшал ошибки, так как в его собственном тексте Макошь стояла pядом с дyшами yмеpших (вилами) и священной собакой.

Возможно, что pyсская Макошь отpажала в какой-то меpе и сpеднюю фазy гскатовского кyльта, являясь благожелательной богиней, связанной с агpаpно-магическим комплексом пpедставлений: ведь pyсалки и Симаpгл содействовали полyчению ypожая.

Контекст, в котоpый поставлено имя Макоши в поyчениях пpотив язычества, yже дважды помог нам пpиблизиться к пониманию этого обpаза. Есть еще и тpетья гpyппа yпоминаний, где контекст pаскpывает нам дополнительные чеpты, не пpотивоpеча томy, что yже наметилось. Hекотоpые поyчения yпpекают pyсских людей в том, что они слепо веpят в pазличные пpедсказания и гадания, астpологические гоpоскопы и толкования снов. В нашем основном источнике - "Слове об идолах", связанном с именем Гpигоpия Богослова, эти сyевеpия пеpечисляются в таком поpядке: "халдейская астpономия и pодопочитание (иже есть маpтолой) и фpачскыя сны и чяpы и yсpяче и къшь...".( Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 24.) В более позднем "Слове от св. евангелия" yпоминаются и астpология, и "еллинские кощyны", и веpа "в стpячю, и в кошъ, и в сновидения".(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 275.) Один из списков данного "Слова" (Тpоицкий) содеpжит любопытный ваpиант: "... и в Мокошъ и в сносyдец...".(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства.., т. II, с. 276.) Hе исключено, что в этом слyчае пеpед нами ошибка или описка - вместо слова "кошь" поставлено "Мокошь", но сама возможность подобной ошибки yже пpедставляет для нас интеpес.

Текст, окpyжающий споpное место, тpебyет специального pазбоpа, так как yже в XVI - XVII вв. пеpеписчикам не все было понятно, и они "yсpЯчy" толковали как встpечy с кем-либо, а "къшь" пyтали с чохом. Это непонимание повлияло и на исследователей XX в. Так, H. М. Гальковский пишет о веpе "во встpечy, в чох"(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 272.) , а Hидеpле пpизнается в невозможности для него дать пеpевод таких слов, как "yстpяця" и "сносyдец".(Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 123.)

Разбеpем окpyжение слова "кошь" (ваpиант "Мокошь"). "Халдейская астpология" не тpебyет пояснений. "Родопочитапие" yже нyждается в пpавильном пеpеводе. Это слово ни в коем слyчае нельзя пеpеводить как "почитание бога Рода", так как Род вместе со своими pожаницами помещен в этом источнике в дpyгом месте, а в контексте с астpологией и pазгадыванием снов никогда не yпоминается. Впpочем, сами сpедневековые книжники не позже XV в. yточнили понятие "pодопочитание", пояснив: "pодопочитание, иже есть маpтолой".("Слово об идолах". Софийский список (Галъковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 24).) А маpтолой опpеделяется как астpологический гоpоскоп: "маpтолой, pекше Остpолог" (Сpезневский И. И. Матеpиалы для словаpя дpевнеpyсского языка. М., 1958, т. II, стлб. 112.) , в котоpом pечь идет о сyдьбе человека в зависимости от обстоятельств его pождения.

"Сносyдец" - сонник, по котоpомy pазгадывают вещее значение снов.

"УсpЯча" (позднее пpевpатилась в "yстpяцю" - встpечy) не пpедставляет сеpьезной загадки. В стаpых памятниках это "сpешта" или "съpАща" - слово, не имеющее связи с встpечей, а обозначающее воpожбy, гадание, пpедопpеделение. Запpещалось "сpяща смотpити от птиць", т. е. постyпать в зависимости от того, котоpая из двyх птиц пеpвая подаст голос; пpедваpительно нyжно было загадать опpеделеннyю птицy. "Веpyем в волхвы, а воpожy... веpyем в поткы... коли где хощемь пойти - котоpая пеpеди погpает, то станем послyшающе, пpавая или левая ли? Аще ны поигp.аеть по нашей мысле, то мы к собе глаголем: добpо ны потка си, добpо ны кажеть..." ("Слово Киpилла о злых дyхах"" (Галъковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 68 - 69).) Рyсской сpедневековой "сpяще" соответствyет сеpбская "сpеha", шиpоко пpедставленная в фольклоpе. Сpеча - кpасивая девyшка-пpяха, пpядyщая нить человеческой сyдьбы. Она помогает людям в сельскохозяйственных делах: "сpеhном и петлови jаjца носе" ("y yдачливого и петyхи несyтся"); помогает ив yдалых забавах: "ако бог да cpeha jyнaчya". Антитезой сpече является "несpеhа" - седая стаpyха с мyтным взоpом. Hесpеча - тоже пpяха, но пpядет она слишком тонкyю, легко обpывающyюся нить ("несpена танко пpеде").( Кyлишин Ш., Петpовин П. Ж., Пантелиh H. Сpпска митолошки pечник. Беогpад, 1970, с. 274.)

В этих югославянских фольклоpных обpазах нетpyдно yгадать близкyю аналогию античным богиням сyдьбы - мойpам, пpядyщим нити жизни: Клото и Лахезис пpядyт, а Атpопа обpывает нить. Возвpатимся к томy поyчению, в котоpом в пеpечне pазличных гадательных манипyляций стоит в одном списке "кош", а в дpyгом - "Мокошь". Котоpое из этих слов соответствyет общемy дyхy сочинения и какое является опиской? Для этого мы должны опpеделить, что означало дpевнеpyсское слово "кош". H. М. Гальковский почемy-то пишет: "...непонятное кошь мы считаем за чох".(Гальковский H. М. Боpьба хpистианства..., т. II, с. 273.) Объяснение этого слова вовсе не так безнадежно. Пеpеводные памятники XI - XIII вв., пpивлеченные И. И. Сpезневским для объяснения дpевнеpyсских слов, позволяют опpеделить, что "къшь" означает "жpебий"; "къшение" или "кошение" - пpоцесс жеpебьевки; "кошитися" - метать жpебий; "пpокъшити" - победить в жеpебьевке.(Сpезневский И. И. Матеpиалы..., т. I, стлб. 1306, 1415; т. II, стбл. 1540.) Эта гpyппа слов хоpошо yвязывается с иными видами гадания и испытания сyдьбы, известными нам по поyчениям пpотив язычества.

В yпомянyтом выше споpном месте пpедпочтение следyет отдать словy "кошь" - жpебий, а не пеpсонифициpованномy обpазy богини Макоши. Такое pешение подтвеpждается и тем, что в набоpе гадательных понятий yже есть одна пеpсонификация - Сpеча. Макошь в этом контексте была бы лишней, дyблиpyющей фигypой; ее появление в единственном списке XV - XVI вв. следyет считать ошибкой писца. Однако нас должна заинтеpесовать несомненная близость слов, обозначающих жpебий и имя богини. Учитывая глyбокyю индоевpопейскyю дpевность слова Ма (мать), можно пpедставить себе "Макошь" как наименование "Матеpи счастливого жpебия", богини yдачи, сyдьбы. Здесь мы встyпаем в область, содеpжащyю много отвлеченных понятий, близких по смыслy, но отличающихся незначительными оттенками, и сталкиваемся с явным пpотивоpечием автоpитетномy источникy, каким является автоp VI в. н. э. Пpокопий Кесаpийский, отpицавший наличие y славян веpы в сyдьбy: "Сyдьбы они (славяне и анты) не знают и вообще не пpизнают, что она по отношению к людям имеет какyю-либо силy...".(Пpокопий из Кесаpии. Война с готами. М., 1950, с. 297. Гpеческий текст см.: Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 25.)

Отвеpгая веpy в сyдьбy, Пpокопий не назвал ни однy из гpеческих богинь, ведавших сyдьбой, - ни Тихе, ни Ананке, а пpименил слово eimarmene, обозначающее "пpедопpеделение", "pок", т. е. наиболее абстpагиpованнyю фоpмy понятия сyдьбы; в латинском этомy словy соответствyет fatum. Славяне спyстя 400 - 500 лет оставляли это слово без пеpевода, пpосто тpанскpибиpyя его - "имаpменя", "имаpъмения"(Сpезневский И. И. Матеpиалы..., т. I, стлб. 1091.) , чем подтвеpждали свое недостаточное знакомство с самим понятием. Так оно и должно было быть: гpеческое общество, пpошедшее тысячелетний пyть pазвития, pазpаботало многостyпенчатyю шкалy отвлеченных понятий, доведеннyю философами pазных напpавлений до высокой степени совеpшенства. Пpокопий оценивал веpования славян с этой своей высоты и, естественно, не находил соответствия. Веpования славян были более пpостыми, менее абстpактными. Это очень явно ощyщается пpи этимологическом pассмотpении слов, выpажающих в той или иной меpе понятие сyдьбы:

Доля Сyдьба Жpебий

Удел Cpeha Кош

Участь Рок

Счастье

Удача

Я pазделил их на тpи гpyппы по пpинципy пpоисхождения понятий. Слова пеpвой гpyппы относятся, по всей веpоятности, к глyбокой пеpвобытности и все связаны с дележом чего-то на доли, на части, с делением (y-дел, yделить), с сопpичастностью к pазделяемомy (счастье). Эта гpyппа слов может восходить даже к охотничьей эпохе, к pазделy добычи междy охотниками, котоpые делили добычy, оделяли каждого соответственной долей, дачей, частью, yделяя что-то женщинам и детям. "Счастьем" было пpаво yчаствовать в этом дележе и полyчать свою долю. Все здесь вполне конкpетно, "весомо, гpyбо, зpимо". Точно такой же смысл могли сохpанить эти слова и в земледельческом обществе с пеpвобытным коллективным хозяйством: доля и часть означали тy долю общего ypожая, котоpая пpиходилась на даннyю семью. Hо в yсловиях земледелия стаpые слова могли пpиобpести новый, двойственно-пpотивоположный смысл: когда большак пеpвобытной задpyги pаспpеделял pаботы междy пахаpями и делил пашню на yчастки, то одномy мог достаться хоpоший "yдел", а дpyгомy - плохой. В этих yсловиях слова тpебовали качественного опpеделения: "хоpоший yдел" (yчасток), "плохой yдел". Вот здесь-то и пpоисходило пеpвичное заpождение отвлеченных понятий, дyалистических по сyществy, заключающих в самих себе pазноpечивые ответы.

Втоpая гpyппа слов связана с pешением, постановлением, опpеделением. Выносящим pешение может быть вождь, совет стаpейшин, коллектив pавнопpавных. Слово "сyдьба" (сХдьба) в дpевних памятниках иногда означает "сyд", "пpиговоp", "pешение". Таково же значение слова "pок" ("постановление", "пpавило", "сyдьба", "сpок", "меpа").(Сpезневский И. И. Матеpиалы..., т. III, стлб. 163.) Близок к этомy и смысл слова "сpеча" (съpАща, cpetia). Оно легко объясняется такими пpоизводными, как "наpеченная" (сyженая невеста), "обpеченный" (пpиговоpенный) и т. п. Во всех словах этой гpyппы ощyтимо "pешение", "pечь", "сyд" кого-то высшего по отношению к данномy человекy, того (или тех), кто может сyдить, pядить, изpекать, пpиговаpивать. Слова этой гpyппы могyт относиться и к пеpвобытномy pазделy добытка или ypожая, но лишь как частный слyчай. В целом же они выpажают в своем пеpвичном значении шиpокий кpyг слyчаев социальной подчиненности человека (или семьи) воле коллектива или вышестоящей инстанции - стаpейшине pода, вечy, князю и т. д. - и могyт относиться к самым pазличным видам социальной необходимости: выполнение опpеделенной pаботы, стоpожевая слyжба, выделение пахотного надела, очеpедность в выполнении повинностей и многое дpyгое. Втоpая гpyппа на однy стyпень выше пеpвой, она более полисемантична и поэтомy легче пеpеходит в отвлеченные понятия.

Тpетья гpyппа тоже может восходить к пеpвобытности, но она отpажает не пpостой дележ и не pаспоpяжение ("pечь") стаpейшины, а выбоp опpеделенной доли пyтем метания жpебия ("жpебия"). Здесь yже подpазyмевается некая слепая сила, котоpая может дать одномy счастливый, а дpyгомy "хyдой" жpебий. Синонимом жpебия в дpевнеpyсском языке являлось, как мы yже знаем, слово "кошь", "къшь". (Сpезневский И. И. Матеpиалы..., т. I, стлб. 1306 и 1415.)

Для нас пpедставляет значительный интеpес втоpой семантический pяд слова "кошь": коpзина, плетеный возок для снопов (они известны со вpемен энеолита); "кошьница", "кошyля", "кошелка", "кошель" - pазличные, обычно плетеные, емкости для зеpна, хлеба и дpyгих пpодyктов; иногда - меpа емкости. "Кошаpа" - плетеный хлев для овец.

В свете всего, что было сказано выше, нам понятна подобная двойственность слова: в пpямом пеpвоначальном смысле оно относилось к хозяйствy, к pазличным пpиспособлениям для хpанения и пеpемещения пpодyктов земледелия и к скотоводческим сооpyжениям. Словосочетание "мой жpебий" означало тогда не что иное, как "мой воз снопов", "моя коpзина зеpна", "хлев моих овец" - одним словом, "мое добpо", "мое благо". В этом смысле "кош" - жpебий был pавнозначен pазобpанным выше словам, выpажавшим долю, часть, доставшyюся комy-то, но в то же вpемя этот смысл неизбежно расширялся в связи с тем, что в земледельческом обществе размер каждой доли-части был в прямой зависимости от общего объема урожая со всех полей данного коллектива. Отсюда на стадии матриархального земледельческого мышления только один шаг до появления представлений о покровительнице наполненных кошей, о матери урожая. Это - не богиня произрастания, не божество плодородия как такового, а богиня итогов хозяйственного года, мать урожая в его окончательной форме. Поэтому и было возможно новое осмысление простого слова: поскольку урожай при одних и тех же трудовых усилиях и молениях богам каждый год был различен, объем его в глазах первобытного земледельца определялся случаем. А отсюда слово "кош" приобретало значение "случайного", "неверного", "непостоянного", "непредвиденного", т. е. именно жребия, который мог выпасть и как счастливый и как несчастный. Макошь (если верно именно такое правописание) вполне может быть осмыслена как Ма-кошь - "мать хорошего урожая", "мать счастья".

В классической мифологии богинями, которые сочетали бы покровительство изобилию с влиянием на случайности человеческой судьбы, были греческая Тихе и римская Фортуна. Атрибутом обеих богинь был рог изобилия, связывавший отвлеченное понятие счастливой, удачливой судьбы с конкретным земным понятием обилия продовольствия. Такой, судя по всему, была и славянская Макошь.

В пантеоне Владимира, созданном для воинственной дружинной среды, богиня изобилия оказалась на последнем месте, но на более раннем Збручском идоле, с его сложной теологической композицией, богиня с рогом изобилия в руке изображена на главной, лицевой грани истукана, а вооруженный Перун оттеснен на боковую грань по левую руку богини с рогом, которую мы с полным правом можем назвать Макошью. (В своей статье "Святовит-Род", посвященной Збручскому идолу, я определил лицевую грань и считал, что на ней изображена Макошь или Жива, поставив после каждого имени вопросительные знаки. Теперь я снял бы эти знаки, так как более широкий анализ убедил меня в правильности расшифровки. Более вероятно, что восточнославянская богиня должна именоваться Макошыо, именем, неизвестным на западе славянского мира, но параллель с западной Живой должна остаться, так как, по всей вероятности, оба эти имени (Макошь и Жива) обозначали одну и ту же богиню - подательницу благ. См.: Рыбаков Б. А. Святовит-Род. - In: Liber Iosepho Kostrzewski octogenario a veneratoribus dicatus. Wroclaw, 1968, s. 391.)

В поучениях против язычества Макошь вместе с вилами-русалками (а иногда и с Симарглом) упоминается в общем списке богов, являясь, как и во владимировом пантеоне, единственным женским божеством. Автор "Слова об идолах", переводя с греческого обличение культа Гекаты, вспомнил Макошь с ее русалками. Противоречия тому, что сказано о близости Макоши и Тихе, нет, так как Тихе и Гекату объединяет причастность к плодородию в ранней фазе развития образа и к заклинаниям судьбы, гаданиям о судьбе-доле в поздней фазе. В XIV - XVI вв. в позднейших копиях древних поучений Макошь продолжает упоминаться, но культ ее уже сильно снижен.

Этнографические данные, собранные на русском Севере, рисуют нам Макошь невидимой пряхой, вмешивающейся в женские работы, тайком стригущей овец, запрещающей прядение в праздничные дни. В так называемых исповедальных "худых номоканунцах" XVI в. среди запретов разных видов гадания есть и такой вопрос: "не ходила ли еси к Мокуши?".(Смирнов С. "Бабы богомерзкие": Сб. в честь В. О. Ключевского. М., 1909, с. 224.) В Олонецких краях в XIX в. о Макоши сообщали следующее: "Овца, как не стригут шерсть, то иногда и вытрет; и говорят: Мокуша остригла овец. Иное: спят - веретено урчит. Говорят - Мокуша пряла. Выходя из дома она (Макошь) иногда подойдет, а о брус-от, о полати-то веретеном-то и щелкнет".(Памятники древнерусской церковноучительной литературы. СПб., 1897, вып. III, с. 320.) Макошь наблюдает за прядущими женщинами: "Мокуша великим постом обходит дома и беспокоит прядущих женщин. Если пряхи дремлют, а веретено их вертится, то говорят, что за них пряла Мокуша" (Токарев С. А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX - начала XX в. М., 1957, с. 120.).

Рассматривая крестьянские верования русского Севера в целом, мы видим, что пряха-Макошь является двойником (или, может быть, тенью) другой полухристианской, полуязыческой богини того же Севера - Параскевы Пятницы. Пятница - тоже пряха, тоже следит за всеми женскими работами. Она требует неукоснительного повиновения и запрещает бабам работать в день, посвященный ей, - в пятницу. За нарушение запрета она может истыкать виновную кудельной спицей или даже превратить ее в лягушку.(Максимов С. В. Нечистая, неведомая, крестная сила. СПб., 1903, с. 513 - 414.)

Культ Пятницы, не имеющий ничего общего с христианской легендой о св. Параскеве, представлен очень широко и рельефно. Существовало множество пятничных часовен, много икон и идолообразных скульптурных изображений.(Померанцев Н. Н. Русская деревянная скульптура. М., 1967, № 30 - 36. ) Исследователи давно угадывали языческие корни культа Пятницы и сопоставляли ее с Макошью.(Львовский А. Пятница в жизни русского народа. - Живописная Россия, 1902, т. II, с. 198; Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI - XIX вв. М., 1957, с. 59; Токарев С. А. Религиозные верования..., с. 119.) Так как Пятница почти полностью заслонила собой архаичную Макошь, от культа которой уцелело лишь несколько поверий, то рассмотрение культа Пятницы может помочь нам в воссоздании первоосновы культа ее языческой предшественницы.

В народных верованиях Пятница предстает перед нами не только как богиня-пряха, но и как подательница благ, покровительница плодородия: "Заменив древнюю языческую богиню св. Пятницею и богородицею, парод приписал им влияние на плодородие и браки. Пятницу молят о плодородии с особыми обрядами".(Львовский А. Пятница..., с. 198.)

Параскева Пятница, как и Макошь со своими русалками, была связана с водой; она покровительствует святым целебным источникам и колодцам; известны "пятницкие родники".

В. И. Чичеров, собравший в своем интересном и полном исследовании о зимнем календарном цикле много данных о культе Пятницы, пишет: "Самый комплекс изображений Параскевы включает понятие священной земной влаги. Больше того: вода земли и Параскева тождественны - об этом свидетельствуют легенды об иконах Параскевы Пятницы, неведомо как и почему являвшихся в источниках и водоемах". (Чичеров В. И. Зимний период..., с. 57.)

Это наблюдение Чичерова объясняет нам постоянное соседство в текстах Макоши с русалками, непосредственно связанными со "священной влагой земли". Но культ Пятницы был шире: "Наши предки молились св. Параскеве о всяком благополучии и счастье домашнем. По общему древнерусскому верованию св. Параскева признаваема была покровительницей полей и скота". В день св. Параскевы (28 октября) "приносили в церковь для освящения разного рода плоды, которые хранились в домах как священные предметы".(Калинский И. П. Церковно-народный месяцеслов на Руси. В кн.: Зап. Русск. географ, о-ва. СПб., 1877, т. VII, с. 308 - 309.) Эта запись середины XIX в. вполне объясняет нам рог изобилия (в античном искусстве обычно наполненный плодами) в руке Макоши на Збручском идоле. Пятнице иногда посвящали первый сжатый сноп. Спецификой Пятницы были лен и пряжа. День 28 октября (церковная дата св. Параскевы) был днем Пятницы Льняницы, когда "простолюдины носят в церковь отрепанную первину льна".(Калинский И. П. Церковно-народный месяцеслов..., с. 309.) Обработка льна и прядение кудели и шерсти особенно роднят в русском фольклоре Пятницу и Макошь; обе они чрезвычайно внимательны к этим женским делам. Но сводить культ богини только к этой сфере нельзя. Он, как мы видим, охватывал более широкий круг.

Культ Параскевы Пятницы развился довольно рано и, по всей вероятности, уже с XII - XIII вв. начал вытеснять культ Макоши. Пятница считалась, кроме всего указанного выше, и покровительницей торговли. В Новгороде Великом церковь Пятницы на Торгу была построена в 1207 г. На рубеже XII и XIII вв. церковь Пятницы на Торгу была создана в Чернигове. В Москве в торговом Охотном ряду существовала церковь Пятницы. Количество примеров можно значительно умножить. Торговым, базарным днем на Руси с незапамятных времен была пятница.

Большое внимание к богине, которая оказалась заслоненной святой Параскевой, явствует из того, что ей был посвящен особый день каждой недели, и Параскева, судя по фольклорным записям, зорко следила за соблюдением законов этого дня. У других индоевропейских народов день пятницы тоже был посвящен женскому божеству - Венере (например, vandredi - у французов) или Фрейе (например, Freitag - у немцев и Friday - у англичан).

Афродита-Венера несомненно была первоначально богиней плодородия и была связана с водой, с морем. Германская Фрейя, судя по Эдде, принадлежала к группе богов плодородия - "ванов" и сама являлась богиней плодородия и деторождения. "Младшая Эдда" называет Фрейю

"славнейшей из богинь... она всех благосклоннее к людским мольбам ... ей по душе любовные песни"; ее называют "Дающей", слезы ее - золото; с ней как-то связаны солнце, звезды и отчасти мир мертвых.(Старшая Эдда / Коммент. М. И. Стеблин-Каменского.М.; Л., 1969,с. 199; Младшая Эдда. Л., 1970, с. 45, 53, 63.)

Полного тождества между Макошью и теми богинями, с которыми прямо или косвенно можно ее сопоставлять, нет, но у нее много черт, роднящих ее и с Гекатой, и с Фрейей, и с Афродитой. Все говорит за то, что Макошь (задолго до того, как она стала лишь покровительницей женских работ) была очень важной богиней праславянского пантеона, что и отмечено скульптором Збручского идола.

Последнее, что следует отметить в трансформированном в христианское время культе Макоши-Пятницы, - это существование веры в 12 пятниц в году и особого апокрифического пятничного календаря. Годичное распределение двенадцати пятниц по всем 52 неделям года ни разу не привлекло внимания исследователей русского народного календаря, а между тем анализ его может пролить свет на очень важные стороны культа Пятницы-Макоши. Оберегаемый от церковной цензуры, народный календарь лишь частично соприкасался с церковным, но нередко выдвигал свои празднества и дни молений, в которых мы можем искать следы языческой календарности. С. В. Максимов приводит любопытные данные о розыске этой апокрифической литературы во второй половине XIX в.: "Духовенство всеми мерами старается изъять из обращения эти остатки старины...", но "переписчики тщательно прячут свою литературу... Наши корреспонденты, по крайней мере, сообщают из разных мест, что им лишь с величайшим трудом удалось достать нижеследующий текст поучения Климента о двенадцати пятницах". (Максимов С. В. Нечистая сила..., с. 510.)

Полный заголовок апокрифа таков: "Поучение, иже во святых отца нашего Климента, папы Рымского о двенадесятницах". Пятницы даже не названы - им дано общее название, как и христианским двунадесятым праздникам, что создает впечатление особого, параллельного церковному, календаря, в котором год кончается не 31 декабря, а 6 января. Распределяются в году 12 пятниц так:

1-я пятница - первая неделя великого поста (скользящая пасха- льная шкала);

2-я " " перед благовещением (до 25 марта по старому стилю);

3-я " " страстная пятница (перед пасхой);

4-я " " перед вознесением (пасхальная шкала);

5-я " " перед духовым днем (на следующий день после семика, тоже по пасхальной шкале);

6-я " " перед днем Ивана Купалы (до 24 июня);

7-я " " перед ильиным днем (до 20 июля);

8-я " " перед успеньем (до 15 августа);

9-я " " перед днем Кузьмы и Демьяна (до 1 ноября);

10-я " " перед Михайловым днем (до 8 ноября);

11-я " " перед рождеством (до 25 декабря);

12-я " " перед богоявлением (до 6 января).

(Максимов С. В. Нечистая сила..., с. 511-512. )

Число двенадцать в календарном счете всегда наводит на мысль о распределении по всем двенадцати месяцам. В данном случае мы имеем дело с документом, в котором строгая календарность нарушена скользящим пасхальным циклом (пятницы 1-я, 3-я, 4-я, 5-я), за которым трудно разглядеть языческую основу. Праздники "в числе", т. е. имеющие устойчивые календарные даты, покрывают 8 месяцев из 12 (январь, март, июнь-август и октябрь-декабрь). На февраль-май приходятся две пятницы пасхального цикла (1-я и 3-я) и на июнь - июль - то же (4-я и 5-я). На сентябрь не приходится ни одной пятницы. Возможно, что до вторжения церковного календаря 12 пятниц равномерно распределялись по всему году и представляли собой своеобразные календы, которые оказались нарушенными такими днями, как начало великого поста, пасха, вознесение, духов день. Если мы допустим существование языческого субстрата под христианскими наслоениями этого апокрифического календаря, то распределение пятниц будет выглядеть так (пятницы предшествуют праздникам):

12-я пятница - велесов день 9l; первые дни января;

2-я " " языческая масленица; комоедицы; весеннее равноденствие;

6-я " " Купала; летнее солнцестояние;

7-я " " перунов день;

8-я " " конец жатвы;

9-я "\ " ?

10-я "/ " ?

11-я " " карачун; коляда; дажьбожий день; зимнее солнцестояние.

(Обоснование велесова дня и дня Дажьбога будет дано ниже, при разборе мужских божеств.)

В этом годичном языческом календаре выпали весенние праздники, связанные с пахотой, севом, выгоном скота, первыми всходами (1-я и 3-я пятницы), и летние, связанные с молениями о воде и росте растений (4-я и 5-я пятницы); они смещены со своих исконных мест пасхальным циклом.

Особый интерес для изучения культа Макоши-Пятницы представляют 9-я и 10-я пятницы, около которых я поставил вопросительный знак; они считались главнейшими из всех двенадцати. "Десятая пятница считается самой старшей; вместе с девятой пятницей она приносит молитвы богу прежде всех других пятниц..." (Максимов С. В. Нечистая сила..., с. 512.) Это указание для нас чрезвычайно драгоценно, так как определяет конкретно, на чем мы должны сосредоточить свое внимание.

9-я пятница - перед днем Кузьмы и Демьяна, 1 ноября. Она очень близка к церковному сроку памяти св. Параскевы - 28 октября, но характерно несовпадение с ним.

10-я, главная пятница празднуется перед днем архангела Михаила (8 ноября). Этот период - конец октября и первая неделя ноября - является началом нового цикла деревенских женских работ: тяжелая страда позади Хлеб убран, лен надерган, вымочен и оттрепан (на это уходит октябрь-"паздерник"); с Михайлова дня, по народным приметам, должен начинаться первопуток, устойчивый санный путь, и одновременно начинались долгие зимние посиделки - коллективное прядение льна и шерсти. Во время посиделок пелись песни, рассказывались сказки, разгадывались мудреные загадки, которые девушки загадывали парням; иногда работа перемежалась играми и танцами. Две главные пятницы стояли у начала этого интересного и веселого сезона, они как бы открывали его. Празднества начинались тканьем "обыденной пелены" (т. е. вытканной в один день) в честь 9-й пятницы. Девушки коллективно проделывали в один этот день весь годичный цикл работ: теребили лен, пряли, ткали, белили. (Чичеров В. И. Зимний период..., с. 40.)

Это был как бы эпиграф ко всему зимнему сезону. Второй темой октябрьско-ноябрьских празднеств было сватовство и замужество. На день Кузьмы и Демьяна (Кузьминки) устраивается братчина. Организуют "ссыпку" девушки, а на готовое приглашают парней. Обрядовым кушаньем здесь являются каша и куры. Кузьминки иногда называют "куриным праздником", "курьими именинами". В одном из списков "Слова об идолах" автор, упомянув Артемиду, сообщает, что языческим богам "молятся и куры им режуть и то блутивше сами ядять... О, убогая курята, яже на жертву идолом режются!". (Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 33.) В поучении XIV в. жертвоприношение кур cвязано не с Макошью, но этнография определяет только один "куриный праздник" - девичьи кузьминки вслед за 9-й пятницей. Интервал между 9-й и 10-й пятницами равен одной неделе. Точно так же и перед ильиным днем (перуновым днем) готовиться к празднику начинали за неделю; за неделю готовились к особым обрядам богоявления (см. ниже).

Признание 10-й пятницы самой главной во всем году заставляет нас считать время от кузьминок до Михайлова дня неделей подготовки к празднованию в честь важного и значительного божества. Внимание к пряже, праздник Пятницы Льняницы, девичьи кузьминки, сговоры и сватовство - все это очень убедительно свидетельствует в пользу признания праздничной недели около 1 - 8 ноября неделей Пятницы-Макоши. Архангел Михаил никак не отразился в народных обрядах (как, впрочем, и греческая Параскева). Вся обрядность связана с женскими делами, началом брачного сезона и долгой поры женских работ на веселых посиделках.

Длительность празднеств в честь Пятницы-Макоши свидетельствует о ее значительной роли в славянском и праславянском пантеоне.

Мы можем теперь убрать вопросительные знаки в таблице языческих празднеств и вписать в нее имя Макоши - богини плодородия, воды, покровительницы женских работ и девичьей судьбы, образ которой был запечатлен на главной, лицевой грани Збручского идола, а празднества в ее честь проводились еженедельно, ежемесячно и особенно в осеннюю пору - на рубеже лета и зимы.

Лада

Из женских божеств славянского мира нам осталось рассмотреть загадочных рожаниц, упоминаемых почти в каждом древнерусском поучении против язычества, и Ладу, широко известную в славянском фольклоре и упоминаемую в польских источниках уже в XV в. Для удобства рассмотрения первоначально надлежит остановиться на материалах, связанных с Ладой, так как рожаницы всегда упоминаются совместно с мужским божеством Родом, и поэтому "родо-рожаничный" комплекс следует разобрать в самом конце, после ознакомления со всеми женскими и мужскими божествами. Ученые, исследующие славянскую мифологию, нередко задают вопрос: была ли у славян богиня Лада? В решении этой загадки обилие исторических и фольклорных материалов столкнулось с рассудительностью ученых.

С одной стороны, мы располагаем данными о широчайшем распространении имени Лады в фольклоре всех славянских (и даже некоторых балтских) народов и сведениями историков начиная с XV в., а, с другой стороны, целый ряд крупных исследователей конца XIX - начала XX в. выразил категорическое сомнение в существовании такой богини.

Литература о Ладе велика и крайне противоречива. Точки зрения высказывались прямо противоположные.

В 1884 г. А. С. Фаминцын подвел итоги обширному кругу этнографических материалов всех славянских стран, связанных с Ладой. (Фаминцын А. С. Божества древних славян. СПб.,1884, с. 254-274. Обзором Фаминцына широко воспользовался Л. Нидерле в своих "Старожитностях" (с. 170 - 176).) Фаминцын считал, что Лада - богиня брака и веселья, славянская Bona Dea, связанная с весенними и свадебными обрядами. Если бы он на этом и остановился, то, возможно, последующих споров было бы меньше, так как это положение прочно базировалось на источниках, чего нельзя сказать о другом его тезисе. Фаминцын полагал, что, кроме богини Лады, существовал еще бог Лад (или Ладо), которого он отождествлял, с одной стороны, со славянским Ярилом (?), а с другой - с Аполлоном Соранским. (Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 266, 274.) Источником его ошибки явилось то, что звательный падеж от имени богини "Ладо" он принял за имя мужского божества (от имени "Ладъ" апеллятив был бы "Ладе"), и некоторые фольклорные материалы, в которых женский род заменялся мужским лишь в силу утраты первоначального смысла, Фаминцын истолковал в пользу существования бога Лада. Впрочем, автор сам не был особенно уверен в существовании мужской ипостаси и в свой окончательный список славянских божеств он включил только богиню Ладу (Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 304.) , но путаница в его труде вызвала неблагоприятное отношение ко всем его построениям в целом.

Продолжая исследовать весеннюю обрядность, Фаминцын в 1895 г. высказал интересную мысль о сходстве весенних и летних (купальских) обрядов с античным мифом о Деметре и Персефоне, что вскоре было значительно подробнее и на более широком материале показано Д. Фрэзером в его "Золотой ветви". (Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти...)

Резко выступил против таких построений Е. В. Аничков, исходивший из отрицания связи обряда с мифом и из недоверия к фольклорному материалу. Считая, что в фольклоре многое уже прикрыто идеей христианского бога, он писал: "Приподнять это церковное наслоение и заглянуть в далекое прошлое дохристианской старины только на основании этих ничтожных намеков поэтому нечего и думать". ( Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян. От обряда к песне. СПб., 1903, ч. I, с. 119.) Такой пессимистический скептицизм привел Аничкова к тому, что, дважды упомянув слово "обряд" в заглавии своей книги, он по существу обошел эту важную тему молчанием, не раскрыв, как это ни странно, аграрной сущности весенней обрядности.

К статье Фаминцына Аничков отнесся весьма пренебрежительно: "К такому методу (методу установления связи между древним мифом и этнографическим обрядом. - Б. Р.) достаточно приложить немного фантазии и тогда по старой канве античных рассказов о богах можно развести какие угодно мифологические узоры". (Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня..., ч. I, с. 111-112.) А по поводу интересующей нас Лады Аничков высказался очень категорично: "...славянский Олимп не играет никакой роли в исследовании народной обрядности. Не говоря уже о богине Весны, о разных Лелях, Ладах, Живах и пр., которые прямо были измышлены и никогда не существовали, даже такое божество, как Ярило, в существовании которого, по-видимому, нельзя усомниться, не должно вовсе останавливать на себе наше внимание".(Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня..., ч. I, с. 40.)

Выдвинутый Аничковым тезис о полном отрыве народной обрядности от языческой мифологии противоречит как фактическому материалу, так и общепринятой методике изучения религиозных форм. Польский славист А. Брюкнер в ряде работ высказался против признания Лады древнеславянской богиней, так как, по его мнению, "Ой, Ладо" или "Лада, лель-люли" являются всего-навсего бессмысленным припевом.(Bruckner A. Mitologia polska. - In: Encyklopedii Polskij. Krakow, 1918, c. 158 - 160.) Появление имени Лады в средневековых источниках объяснялось тем, что ксендзы-иноземцы, плохо понимавшие славянскую речь, будто бы сделали из бессмысленного припева особую богиню.(Urbanczyk Stanislaw. Religia poganskich slowian. Krakow, 1947, s. 79. Урбанчик целиком повторяет аргументы Брюкнера.)

Имея дело с песенными рефренами, всегда необходимо было бы помнить об античном пеане, который был и гимном-молитвой, и именем божества. В самом гипертрофированном виде "теория припева" выступает у Н. М. Гальковского: "Доказано, - пишет автор, - что божества Лада не существует... это - измышление наших книжников позднейшего времени". "Откуда взялись новые боги Лада, Лель? Полагаем, что вследствие недоразумения. Лада, лель-люли - это припевы песен... припев в форме ай-люли мог возникнуть вследствие искажения богослужебного слова аллилуйя". ( Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. I, с. 35; т.II, с. 295.)

Конечно, если исследователь имеет дело со случайным единичным упоминанием того или иного имени или неясного слова, то лучше воздержаться от далеко идущих выводов, но если перед нами находится устойчивый широко распространенный материал, уходящий в глубину на несколько столетий, то мы не имеем права уклоняться от его анализа даже в том случае, если это кажущийся нам простым песенный рефрен. В связи с таким резким противостоянием защитников Лады и ее отрицателей нам надлежит внимательно рассмотреть все материалы об этом загадочном персонаже славянского фольклора: во-первых, все то, что относится к песенному припеву; во-вторых, следует выяснить географическое распространение имени Лады в славянских землях; в-третьих, - все ранние упоминания Лады в письменных источниках; в-четвертых, - тематику песен, упоминающих Ладу; в-пятых, - календарное приурочение этих песен. Только после такого систематического разбора можно будет делать те или иные выводы и привлекать дополнительные данные.

Упоминания Лады в обрядовых песнях обычно носят характер апеллятива, обращения. Поэтому наряду с именительным падежом "Лада" встречается часто и звательный падеж "Ладо".( Звательный падеж есть и в тех примерах, которые приводит Е. В. Аничков, например, на с. 145 и 201 ("Весенняя обрядовая песня...").) Решающими являются песни, в которых есть прямое обращение к Ладе как к высшему существу, дублирующие подобные песни, но с обращением к богу или богородице:

     Благослови, боже, Благослови, мати,
     благослови, мати, Ой, мати, Лада, мати.
     Весну закликати, Весну закликати!...
     
     (Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян..., т. I, с.228.)
     
     Зиму провожати!
     Зимочка в возочку,
     Летечко в човночку...

К таким же апеллятивным песням-молитвам относится хорватская песня (конца XVIII в.) во время летнего солнцестояния:

Lepi Ive terga roze Красивый Иван рвет розы Tebi, Lado, sweti boze. Тебе, Ладо, святое божество. Lado! Sluiaj nas, Lado! Ладо! Слушай нас, Ладо! Pewke, Lado, pewomo ti, Песни, Лада, поем мы тебе, Sedca nase wklaniamo ti. Сердца наши склоняем к тебе. Lado! Slusaj nas, Lado! Ладо! Слушай нас, Ладо! (Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256.)

Здесь мы видим не только звательный падеж, но и прямое обращение к святой богине Ладе. Известна еще одна сербохорватская весенне-летняя песня-молитва о дожде, где Ладу называют высшим божеством:

Molimo se, Lado, Молимся, Лада, Molimo se visnjem bogu. Молимся вышнему богу. Oj, Lado, oj! Ой, Лада, ой! Da popuhne, Lado, Да подует, Лада, Da popuhne tihi vjatar, Да подует тихий ветер, Oj, Lado, oj! Ой, Лада, ой! Da udari, Lado, Да ударит, Лада, Da udari rodna kisa. Да ударит урожайный дождь, Oj, Lado, oj! Ой, Лада, ой! (Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 152.)

Все песнопение о дожде пронизано именем Лады, но рядом с ней (вслед за ней, на втором месте) появился и "вышний бог" из христианской фразеологии. Фаминцын приводит данные о том, что "в Болгарии взывают к богине Ладе" и что, по сведениям Нарбута, в Литве "Ладу почитают великой богиней".(Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 257.) Приведенные фольклорные примеры показывают нам, что Лада мыслилась славянскими народами или как единственное божество, к которому следует обращаться, или как соседствующее с неясным "вышним богом".

Не удивительно, что признание Лады богиней мы находим только в ранних записях, сделанных в XVIII или в первой половине XIX в., так как во второй половине XIX столетия старые языческие обряды и их терминология стали исчезать с большой быстротой во всем славянском крестьянском мире. Собственное имя богини стало превращаться действительно в припев, отделившись от христианского бога:

Благослови, троица богородица, Нам в лес пойти, Нам венки завивать! Ай, Дидо, ай, Ладо! (Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня..., ч. I, с. 145.)

Здесь соединились обращения к церковному и к языческому персонажам; языческое вынесено в конец просьбы, но зато повторяется после каждых двух коротких фраз. История превращения апеллятива в песенный припев протекала на глазах у исследователей и должна была бы предостеречь их от пользования только ее последними звеньями, но они предпочли фигуру умолчания.

Весьма существенным обстоятельством при разборе аргументов за и против Лады является степень распространенности ее имени в разных славянских землях. Чем уже ареал, тем труднее обосновать исконную древность верований. Однако для Лады так вопрос не стоит. Лада известна фольклору всех славянских народов: полякам, словакам, словенцам, сербам, хорватам, далматинцам, болгарам, русским, украинцам, белорусам.

А за пределами славянского мира имя Лады известно и балтийским народам - латышам и литовцам.(Афанасьев А. И. Поэтические воззрения славян... т. I, с. 227 - 229; Фаминцын А. С. Божества древних славян; Потебня А. А. Объяснения малорусских песен и сродных народных. Варшава, 1883, т. I, с. 23; Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 172 - 173; Bruckner A. Litwa, s. HI; ) Один этот географический перечень, охватывающий всю балто-славянскую группу, говорит о глубокой архаике загадочной Лады. Имя ее известно от Адриатического моря до Камы и от Балкан до Балтийского моря. Никаких препятствий к признанию праславянской древности Лады нет.

По свидетельству Стрыйковского (XVI в.), литовцы приносили Ладе в жертву белого петуха и пели:

     Lado, Lado, Lado, Ладо, Ладо, Ладо,
     Didis musu Dewie. Великое наше божество.

Пелись такие песни с 25 мая по 25 июня. См.: Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256. Обратимся теперь к наиболее старым письменным источникам, упоминающим Ладу. Таковыми являются польские церковные запрещения языческих обрядов, относящиеся к первой четверти XV в. Они опубишкованы Станиславом Урбанчиком.

Начало XV в.: "Поляки еще и посейчас около зеленых святок чествуют своих божков: Alado, Gardzyna, lesse... Этим божкам плохие христиане оказывают большую честь, чем богу: девушки целый год не ходят в костел молиться истинному богу, тогда как на чествование этих своих божков они привыкли приходить". 1423 г. (Ченстоховская рукопись Яна из Михочина): "...наши старики, старухи и девушки не молятся о том, чтобы стать достойными восприятия святого духа, но в эти три дня, когда надлежало бы предаваться размышлениям (троицын день, духов день...), сходятся старухи, женщины и девушки, но не в храм, не на молитву, а на пляски; не к богу взывать, но к дьяволу: Issaya, Lado, Hely, laya. Если таковые не покаются, то пойдут вместе с lassa, Lado на вечные муки". 1420-е годы: "Запрещаем также пляски и песни, в которых называются имена идолов: Lado, Ileli, lassa, Tya, проводимые во время зеленых святок, когда истинно познавшие Христа должны усердно просить бога, чтобы им по примеру апостолов воспринять дух святой". (Urbanczyk S. Religia..., s. 8.)

В этих документах перед нами раскрывается картина обычного средневекового двоеверия, хорошо известная по русским поучениям XI - XII вв., копировавшимся и в XIV и в XV вв. Напрасно С. Урбанчик пытается опорочить приводимые им сведения, исходя из того, что раз поляки приняли христианство в X в., то, следовательно, язычество должно было немедленно исчезнуть. Свою уверенность в столь быстрой и окончательной победе католичества он обосновывает довольно своеобразно: "Что могли поляки знать о богах, смененных христианским богом еще пять веков тому назад? Разве что столько же, сколько современные нам неграмотные люди знают о династической политике Ягеллонов! ".(Urbanczyk S. Religia..., s. 8.) Подобное острословие здесь неуместно, так как в источнике говорится не о том, что было пятьсот лет назад, а о той современности, которая окружала польских церковников в 1420-е годы. Обратим внимание на то, что автор источника не повествует, а запрещает языческие обряды в неделю троицына дня, обращаясь к подвластной ему пастве своих дней, а не далекого прошлого. С. Урбанчик не захотел понять этнографического характера приводимых им запрещений и обличений.

В приводимых источниках мы видим несколько имен: Лада, Лель (Ilely) и загадочные Iassa (Iesse), Iaya и Туа. Отложим пока рассмотрение слов, окружающих имя Лады. Слово "Gardzyna" Нидерле предлагает рассматривать как эпитет Лады - "Охраняющая". (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 174.)

Время выполнения обрядов в честь Лады определяется этими документами одинаково: зеленые святки - дни вокруг троицына дня и духова дня ("cirka Penthecostes"), спустя 50 дней после пасхи. Характер обрядов не ясен; упоминаются только песни и ритуальные пляски.

Подобными пережитками языческой обрядности заинтересовались польские историки XV - XVI вв., и в духе кватроченто и чинквеченто они расцветили этнографические материалы своей современности и сочинили целый Олимп славянских богов, уподобленных римским. Так, под пером Яна Длугоша Лада-Охранительница превратилась в Марса, а непонятный Iassa - в Юпитера.(Potkanski K. Wiadomosci, Dlugosza о polskiej mitologii. - In: Pisma posmiertne. Krakow, 1924, t. II, s. 7 - 9.) Тем же путем шел и Матвей Меховский, упомянувший, что в честь богов поют "старинные песни Lada - Lada, Ileli - Ileli, Poleli, сопровождая их танцами". Но Меховский считал, что Лада - это античная Леда, мать Кастора и Полидевка.(Niederle L. Slovanske, Starozitnosti, s. 171.) "Олимп" Длугоша подвергся достаточной критике в научной литературе, и я пропущу рассмотрение его мифологических построений, обратив внимание на источник XVI в., не носящий следов влияния ни Длугоша, ни Меховского.

Речь идет о "Повести о построении бенедиктинского монастыря на Лысой горе". Монастырь этот увенчивает значительную возвышенность близ Келец в Польше. Само название "Лысая гора" уже говорит в пользу древнего ритуального места. В позднейшие христианские времена с Лысыми горами связывали всегда предания о нечистой силе, о шабашах ведьм и ведьмаков. Известна Лысая гора под Киевом, Лысая гора близ днепровских порогов, где было найдено скифское ритуальное навершие, и др.

По поводу места, на котором был поставлен во второй четверти XII в. бенедиктинский монастырь, в XVI в. была приведена такая легенда: "На Лысой горе некогда жила некая Госпожа, о которой рассказывали, что она будто бы под этой горой победила Александра Македонского. Она требовала, чтобы ее называли богиней Дианой. Однако бог ее наказал - замок был разбит молнией; от него до сих пор остались груды камней.

На том самом месте был храм трех идолов, которых звали Лада, Бода и Леля. К ним, к этим идолам, простые люди сходились в первый день мая возносить им свои мольбы и приносить жертвы. Тогда (княгиня) Дубравка приказала построить костел и посвятить его святой троице".( Gassowski lerzy. Osrodek kultu poganskiego na Lysey Gorze. - In: Religia poganskich slowian. Kielce, 1968, s. 47.)

В XV в. около монастыря существовала ярмарка, где в дни "зеленых святок" производились игрища с плясками, против которых выступали монахи-бенедиктинцы. В 1468 г. Казимир Ягеллончик перенес ярмарку со старой ритуальной горы в иное место.

Археологические обследования открыли на Лысой горе величественные остатки культового места IX - X вв.: каменный вал окружал вершину горы на пространстве 1130 м в длину и 140 м в ширину. На этом пространстве исследователь предполагает следы большого количества людей, приходивших сюда несколько раз в год со своей посудой, но здесь не живших. Вал в южной части не достроен; возможно, что это связано с утверждением христианства, прервавшим постройку языческой святыни. (Gassowski I. Osrodek Kultu..., s. 58-59.)

Археология полностью подтвердила позднюю легенду о существовании культового места на Лысой горе. Искать остатки самого капища с тремя идолами, вероятно, бесполезно, так как обычно христианские церкви ставили непосредственно на месте языческих храмов. Отсутствие следов кострищ на вершине Лысой горы подтверждает сообщение легенды о праздновании 1 мая: в этот праздник, судя по этнографическим материалам, костров не палили.

Последним в ряду средневековых и ренессансных источников является интересное дополнение к рассказу "Повести временных лет" об идолах князя Владимира. Протооригинал рассказа, относящийся к XVII в., нам неизвестен, но он был дважды скопирован: в Киеве Иннокентием Гизелем в его "Синопсисе" (1674 г.) и автором Пискаревского летописца.

"...Четвертый идол - Ладо. Сего имяху бога веселия и всякого благополучия.

Жертвы ему приношаху готовящийся ко браку, помощию Лада мнящи себе добро веселие и любезно житие стяжати. Сия же прелесть от древнейших идолослужителей произыде, иже неких богов Леля и Полеля почитаху, их же богомерское имя и доныне по неким странам на сонмищах игралищных пением Лелюм-Полелем возглашают. Такожде и матерь лелеву и полелеву - Ладо, поюще: Ладо, Ладо!

И того идола ветхую прелесть дияволю на брачных веселях, руками плещуще и о стол бьюще, воспевают". (Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 296 - 297.)

Рассказ об идолах Ладе, Леле и Полеле представляет для нас большой интерес как древнейшая этнографическая восточнославянская запись о том, что "игралищные сонмища" существуют, по свидетельству автора, "и поныне". Включение этого рассказа в киевский "Синопсис" связало его с Украиной, но по языку он несомненно русского, московского происхождения. Факт же копирования его на Украине без каких бы то ни было изменений и поправок может говорить о том, что подобные игрища существовали тогда и там.

Запись в известной мере распутывает существующую в фольклоре путаницу относительно женского или мужского рода Лады: автор записи называет Ладу матерью двух других богов, следовательно, считает ее богиней, но в других местах он пишет "бог Ладо", "ему", "того идола", т. е. применяя мужской род. Разгадка такого явного противоречия, вероятно, к том, что автор подразумевает средний род (что часто делаем и мы) - "божество". А в таком случае грамматически правильно применять местоимения мужского рода: "ему", "тому" (божеству).

Календарных примет в записи нет, и богиня Лада выступает здесь прежде всего в качестве покровительницы брака "и всякого благополучия".

Итак, имеющиеся в нашем распоряжении исторические и историко-этнографические материалы XV - XVII вв. рисуют нам Ладу как богиню брака и благополучия, празднования в честь которой проводились весной (1 мая) и в первую половину лета ("зеленые святки" в диапазоне: середина мая - середина июня). В полном согласии с этим находятся те этнографические песни XVIII - первой половины XIX в., в которых Лада называется матерью, святым божеством или приравнивается богу в весенних молениях о дожде и урожае. Ряд прямых обращений ("слушай нас, Лада"; "песни, Лада, поем мы тебе"; "благослови, мати Лада") не оставляет сомнений в том, что в глазах крестьянок, исполнявших песни, Лада являлась не бессмысленным песенным припевом, а обращением к четко персонифицированному божеству.

Можно согласиться с А. С. Фаминцыным, считавшим, что имя богини нередко переходило в припев, но нужно решительно отвергнуть точку зрения тех ученых, которые стремятся ограничить слово "лада" только припевом или объясняют его происхождением от церковной аллилуйи.

Органичное соединение аграрного божества и покровительницы брака наблюдается во всем обильном фольклорном материале, содержащем имя Лады. От имени Лады есть много производных:

     Ладовать (Волынь) - славить свадьбу;
     Ладковать " " "
     Ладковать (Рязань, Тула) - сватать;
     Лады (Калуга) - помолвка;
     Ладины (Осташков) - сговор;
     Ладканя (Зап. Украина) - свадебная песня;
     Ладованье - пение весенних песен;
     Ладовицы - исполнительницы весенних песен;
     Ладованье - песни на юрьев день;
     Ладуванье (Болгария) - гадание о женихе;
     Ладино хорб (Болгария) - весенние хороводы;
     Ладино коло (Болгария) - весенние хороводы.
     ( Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 255 - 258;
     Календарные обычаи и обряды... Зимние праздники, с. 275 - 287.)

Вне календарных рамок песни с упоминанием Лады поются или во время гаданий о замужестве (большею частью новогодних), или во время свадеб. В Болгарии девушки под новый год проводят гадание, называемое "ладуванием". Для гадания доставали "немую воду" (т. е. взятую молча), ставили ее на ночь под звезды, а затем бросали в нее свои перстеньки. При извлечении перстней пелись песни с припевом "Тай-Ладо!".(Календарные обычаи и обряды... Зимние праздники, с. 275-276.)

Брачная тематика часто присутствует и в песнях календарного цикла, переплетаясь с аграрной. Таковы, например, песни сербских "кральиц" и "лазариц", исполняемые весной в Лазареву субботу, на юрьев день (23 апреля) и около троицына дня.( Кулишин Ш., Петровин П. Ж.. Пантелиh Н. Српски митолошки речник, с. 173 - 191.) Рефренами этих песен являются Ладо и Лельо. Песни аграрно-магического содержания, обращенные к Ладе или ставящие ее имя в припев, как это выявлено еще исследователями XIX в., поются только во время весенне-летнего обрядового цикла. Так как христианский календарь с его подвижной пасхой и зависящими от нее праздниками сильно расшатал и нарушил древнюю языческую календарность, то нам теперь трудно восстановить первоначальную прикрепленность определенных обрядов и песен к тем или иным фазам солнечного и хозяйственного календаря.

Песни в честь Лады исполняются в следующие сроки (или около них): "В числе" По пасхе

     9 марта ("сорок мучеников") Масленица
     25 марта (благовещение) Середина великого поста
     23 апреля (юрьев день) Лазарева суббота
     1-2 мая Фомина неделя ("красная горка")
     24 июня (Иван Купала) Семик
     29 июня (петров день) Троицын день

Духов день

Иногда отмечается, что особо выделяется период с 25 мая по 25 июня, т. е. зеленые святки.(Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256. 257.) В целом обряды и песни, связанные с Ладой, охватывают март, апрель, май и июнь. Они не исполняются зимой (за исключением гаданий о женихе) и не исполняются в момент окончательного созревания колосьев и жатвы (июль - август). Нет их и во время урожайных празднеств. Первые песни в году с обращением к Ладе поются во время "закликания весны". Разрешение закликать весну испрашивали, как мы видели, у Лады, или у богородицы, или у бога. Образ весны, сменяющей бесплодную зиму, всегда окружен аграрными аксессуарами: зеленью, сохой, бороной.

     Едить весна, едить Да поможи, божа,
     На золотом кони Вясну закликати
     В зеленом саяни На тихая лето,
     На сосе (сохе) седючи На ядряно жито,
     Сыру-землю аручи (вспахивая), Жито и пшаницу
     Правое рукой сеючи Усякаю пашницу.
     (Аничков Е. В. Весенняя обрядовая песня..., ч. I, с. 89;
     Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти..., с. 150.)

Заклинание весны и пение веснянок производилось на высоких местах: люди выходили на вершины холмов, влезали на деревья, по угловым торцам влезали на крыши изб и оттуда приветствовали весну. Все остальные обряды с исполнением песен в честь Лады неразрывно связаны с весенне-летним аграрно-магическим циклом молений о дожде, праздников зелени, первых всходов, первых колосьев и т. п. Замыкается этот цикл периодом колошения яровых хлебов в июне месяце. Последним сроком являются купальские празднества летнего солнцестояния; после этого молитвенные обращения к Ладе прекращаются.

Интересным примером игры-обряда, во время исполнения которой пелись песни с обязательным упоминанием Лады, может служить общеизвестная игра "А мы просо сеяли", подробно проанализированная Н. Н. Тихоницкой.(Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра "Просо сеяли". - СЭ, 1938, № 1, с. 145.) Здесь аграрно-магическая сущность прочно переплетается с брачной символикой, составляя единство, отражавшее как весенние полевые работы, так и весеннее свадебное время (пасхальный мясоед). Важно отметить, что игра и сопровождающие ее песни распространены у всех восточных славян от Украины до Архангельской обл. и от Белоруссии до Сибири. Песни необычайно архаичны; в них встречаются такие слова времен "Русской Правды", как "куны", "белая куница", "гривна", "веверица", "орать" (пахать) и др.(Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра... с. 161. Сохранились и более поздние исторические наслоения; в воронежском варианте одна партия играющих спрашивает другую: "Кто же с нами под Казанью воевать?" (с. 162). Речь идет о Казанских походах 1468 - 1552 гг.)

За долгую историческую жизнь классический припев "Ой-дид-Ладо" видоизменялся по мере забвения первоначального смысла. Получались также варианты:

     Ой-дид-Ладо... (исконная форма)
     Ой дид со Ладою...
     Ай де младо...
     Ай же младо...
     Ой диди Ладо...
     Диди Лада...
     Та в ладу ладом... и др.

Н. Н. Тихоницкая, изучив всю совокупность песен, пришла к выводу, что они отражают, во-первых, магический обряд, связанный с пахотою и севом, а во-вторых, сватовство и выдачу девушек замуж. Календарно игра "А мы просо сеяли" приурочена к "красной горке" (фомина неделя после пасхи) или к троицыну дню. Вели игру раньше только девушки. Две шеренги играющих попеременно то шли навстречу одна другой, то отступали назад. Местом игры был холм ("красная горка").

Сельскохозяйственный аспект песен тоже полон архаики, как и их лексика. Здесь ярко представлено подсечное земледелие с его росчистью леса или кустарника:

А мы сечу чистили, чистили, А мы пашню пахали, пахали, Ой-диди-ладу чистили, чистили! Диди-Лада пахали! А мы просо сеяли, сеяли, А мы нивку орали, орали, Ой-диди-ладу сеяли, сеяли! Та в ладу ладом орали.

Иногда в песнях представлен не только весенний этап, но и весь цикл земледельческих работ:

     А мы чищобу чистили, чистили, А мы просу пололи, пололи,
     Диди-Лада чистили! Диди-Лада пололи!
     А мы пашню пахали, пахали, А мы просу жинали, жинали,
     Диди-Лада пахали! Диди-Лада жинали!
     А мы просу сеяли, сеяли, А мы снопы, вязали, вязали,
     Диди-Лада сеяли! Диди-Лада вязали!.
     (Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 152.)

Заслугой Тихоницкой является то, что она выяснила первоначальную сущность песни, которая в своем позднейшем виде выглядела как противоборство двух играющих партий: одни пели о посеве проса, а другие о том, что "мы просо вытопчем". Но оказалось, что вытаптывание было не враждебным актом по отношению к свежим посевам, а завершением всего цикла - обмолотом. Обмолот проса производился в старину путем топтания его ногами; нередко для этой цели применялись кони: "...снопы раскладывали на гумне, потом ездили по ним вокруг на лошадях или на волах". (Zelenin Б. Russische (ostslawische) Volkskunde. Leipzig, 1927, S. 48.)

     А мы просо вытопчем, вытопчем,
     Ой-дид-Ладо вытопчем, вытопчем.
     Да чем же вам вытоптать, вытоптать?
     Ой-дид-Ладо вытоптать, вытоптать.
     А мы коней выпустим, выпустим...
     (Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 154.)

Противопоставление двух играющих партий появилось тогда, когда аграрно-магическая сущность обряда была оттеснена второй идеей весеннего игрища - идеей сватовства и выдачи девушек замуж. Две шеренги играющих символизировали два разных рода, два села, соединенных экзогамными связями. Невольно вспоминается знаменитый рассказ летописца о брачных обычаях славян, когда устраивали "игрища межю селы... и ту умыкаху женысобе...". Коней, вытоптавших просо (поздний вариант, подразумевающий посев), "перенимают", а владельцы коней хотят их выкупить. Выкуп - "девица". Сторона, сеявшая просо, выбирает из участниц другой стороны девушку и поет: "В нашем полку прибыло, прибыло...". Исследовательница отмечает связь игры со свадебными обрядами. (Тихоницкая Н. Н. Русская народная игра..., с. 165.)

Лада или Диди-Лада (Великая Лада?) объединяет, как это мы видели и на многих других примерах, весеннюю аграрную обрядность с обрядностью брачной. (Фаминцын А. С. Богиня весны и смерти..., с. 153.)

Имя Лады в большинстве случаев сопровождается дополнительными словами, за которыми, по мнению средневековых авторов, стоят особые божества, в силу чего они требуют специального рассмотрения. Известны сочетания: Дид-Лада (вариант Диво-Лада), Мати-Лада, Лель, Лель-Полель; средневековые источники добавляют загадочное имя, которое в латинской транскрипции выглядит как Iassa или Iesse, где удвоение s должно соответствовать славянскому шипящему. Следовательно, фонетически это должно выглядеть примерно как "Яша" ("Яжа") или "Еше" ("Еже"). Попытка Длугоша объяснить это слово как имя Юпитера-Зевса настолько отпугнула всех последующих исследователей, что они обходили его молчанием. А между тем в нашем распоряжении есть некоторые данные, позволяющие приблизиться к раскрытию смысла. Дело в том, что в Польше, Белоруссии и на Украине существовали легенды о змеях, которые, прожив дважды по семь лет, превращались в особых кровожадных существ, называемых по-польски "смоками", а по-украински - "яжами". К. Мошинский сам записал такую легенду о "яже" (jaze), пожирающем людей. Особенно много подобных легенд в окрестностях Кракова и в самом Кракове. (Moszynski К. Kultura ludowa Slowian, s. 585.)

Теперь мы можем снова вспомнить ту детскую игру (упомянутую во вводной главе), где Яша, или Ящер, роль которого исполняет мальчик, сидит в центре хороводного круга и выбирает себе девочку-жертву. В какой связи змей или ящер упомянут рядом с Ладой, сказать трудно. Быть может, это было только локальным явлением в отрогах Карпат: ченстоховские поучения XV в. против Лады, Леля и Яжи писались всего в трех днях пути от Кракова с его знаменитым смоком. Дид-Ладо объяснено еще в прошлом веке при помощи литовского языка как Великая Лада, Великое божество (Dedis Dewie). (Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 256. (Со ссылкой на Стрыйковского.))

Необходимо учесть, что русские песни с припевом "Ой, Дид-Ладо!" распространены в том широком поясе, где в праславянское время расселялись многочисленные балтские племена, позднее ассимилированные славянами. Это очень хорошо объясняет восприятие славянами архаичного балтского ритуального возгласа: "Dedis Lado!", т. е. "Великая Лада!". Идол Вода, поставленный, по легенде, на Лысой горе рядом с идолами Лады и Лели, не поддается истолкованию. Предполагают описку и вместо "Бода" читают "Баба". Это осмысленнее, но не яснее. ( Если бы было надежное чтение "Баба", то можно было бы сближать с греческим Baupico - богиня борозды, близкая к Деметре. В этнографии широко известны "Житные бабы". Завиш Каландра высказал интересную мысль, что славянская "Баба" (житная, пшеничная, ячменная) может быть полностью сопоставлена с Де-метрой ("Ячменной матерью"), а ее дочерью, соотносимой с Корой, он считает "Ячменную невесту" - последний сноп на поле. См.: Kalandra Zdvis. Ceske pohanstvi. Praha, 1947, s. 469. Все это было бы хорошо приложимо к трем лысогорским идолам, если бы мы были уверены в том, что имя "Boda" непременно означает "Баба".)

Самым устойчивым и широко распространенным у всех славян является Лель или Леля как сопутствующее Ладе слово (божество?). Это слово в большей степени подверглось "закону припевности" и нередко встречается с повторами: "Лель-люли", "Лель-полель" и др. С подобными повторами мы очень часто встречаемся в фольклорном материале: "стар-старичок", "млада-младешенька", "горе-горькое" и т. п. Но основу все же составляет то, что было записано поляками еще в XV в., - Ilely (сербское "льельо", хорватское "Ijeljo", русское "лель", "Ляля", "лёля" и т. п.).

Здесь опять, как и в случае с Ладой, приходится решать вопрос о мужском или женском естестве этого персонажа. А. Н. Островский и Н. А. Римский-Корсаков своей "Снегурочкой" убедили публику в том, что Лель - юноша, однако это так же далеко от истины, как и превращение кочевников-берендеев в архаических славян. Целый ряд записей говорит о Леле (Леле) в женском роде. Большой интерес представляет белорусская аграрно-заклинательная песня, обращенная к Ляле:

     Дай нам житцу да пшаницу,
     Ляля, Ляля, наша Ляля!
     В агародзе, сеножаце,
     Ляля, Ляля, наша Ляля!
     Ровны гряды, ровны зряды,
     Ляля, Ляля, наша Ляля!.
     (Древлянский. Белорусские народные предания, с. 105.
     Цитирую по А. С. Фаминцыну ("Божества древних славян", с. 295).)

Особенно показателен обряд-игра, посвященный только этому персонажу и подробно описанный Фаминцыньш.(Во время раскопок в с. Гочеве Курской обл. в 1939 г. мне и другим участникам экспедиции довелось видеть, как "играли Лелю". Точный день предстоящего игрища заранее не был известен; о нем узнали только накануне. Под вечер на большой площади собралось несколько десятков старух, женщин и девушек (включая подростков) в особых, хранимых для этого случая, белых одеждах. Они все образовали огромный, очень торжественный хоровод и, подняв руки к небу и медленно притоптывая, двигались по кругу. При этом пелись свадебные песни. Мужчин вокруг хоровода не было даже в качестве зрителей. Календарю это празднество не совпадало с весенним циклом (июль) и, очевидно, соответствовало по смыслу проводам Лели.) Обряд наблюдался у украинцев и белорусов юго-западного края России. Проводился он в канун юрьева дня, 22 апреля; эти дни назывались "красной горкой", что отличалось от обычного наименования "красной горкой" фоминой, послепасхальной недели.

Девичий праздник назывался "Ляльник". Девушки выбирали из своей среды самую красивую, и она исполняла роль Ляли. Для Ляли изготавливалась особая дерновая скамья, которая, очевидно, должна была символизировать землю с начавшей прорастать растительностью. На середину скамьи садилась увенчанная венком Ляля, а по сторонам от нее на скамью укладывались приношения: по одну сторону - хлеб, ало другую - кувшин с молоком, сыр, масло, яйца и сметана. У ног Ляли лежали сплетенные венки. Девушки водили хоровод вокруг торжественно восседавшей Ляли, прославляя ее как кормилицу и подательницу урожая. По окончании хороводной пляски и пения Ляля наделяла девушек венками. Этот весенний праздник с угощением Ляли продуктами земледелия и скотоводства, связанными с растительной вегетативной силой (хлеб и молочное), проводился накануне другого очень важного празднества славян - первого выгона скота в поле, обставленного множеством заклинательных обрядов, знаменитого юрьева дня 23 апреля. Если перед древней масленицей, когда в природе устанавливалось весеннее равноденствие и солнце побеждало зиму, люди "закликали весну", приглашали ее, то в юрьевские дни, когда уже появлялась первая трава, когда распускались деревья, можно было уже праздновать приход весны, ее ощутимое присутствие. Этот весенний праздник "primavera", первой зелени действительно очень напоминает по своей сущности античные элевсинские мистерии, связанные с весенним возвращением Персефоны.

Персефона-Кора - дочь Деметры; второе имя подчеркивает дочерний, юный характер весенней богини. Напомню, что анонимный русский автор XVII в., сочинение которого использовал Гизель, прямо называет Ладу матерью Леля и Полеля. В этом указании на материнство Лады автор, очевидно, опирался только на современный ему этнографический материал, так как у него нет никаких параллелей с античной мифологией и он не упоминает ни Цереру, ни Прозерпину, что делали польские авторы. Мужской род детей Лады также условен. Материнство Лады явствует и из тех песен, где при закликании весны к ней, Ладе, обращаются за разрешением: "Благослови, мати Ладо, весну закликати!". У русского этнографа XVII в. были все основания считать Ладу матерью.

Отбросим Полеля как песенное повторение, примем женский род для Лады и Лели (к чему нас обязывает фольклорный материал), и мы получим архаичную пару: мать и дочь - богини оживающей и рождающей природы. Эта пара много древнее, так сказать, исконнее, чем античные мифы или фольклорные реминисценции, и она ведет нас к паре охотничьих рожаниц, тоже являющихся матерью и дочерью. Но здесь мы имеем дело с рожаницами уже аграрными, связанными не с приплодом зверей, а с вегетативной силой весеннего расцвета растительности вообще и хлебных злаков в частности.

Дочерняя сущность Лели-Ляли явствует из целого ряда близких к этому мифологическому имени слов: "ляля", "лялька" - ребенок, дитя, кукла, игрушка; "лелеять" - бережно носить ребенка; "люлька" - детская колыбель; "лелека" - аист, с которым связано поверье о том, что он приносит детей, и многое другое. "Леля", "Ляля" могло быть почти нарицательным обозначением "дочери", подобно тому как Персефона, дочь Деметры, именовалась просто "Корой", т. е. тоже "дочерью".

С праздником Лели и Лады в юрьевские дни (22 и 23 апреля), с пасхальными днями и с более ранними, масленичными обрядами связано во многих местах разведение костров. Сербы разжигали огромные общесельские костры, высота которых достигала 7 м. Пепел из костра считался священным: им посыпали семена, священник в церкви мазал этим пеплом крест на лбу прихожан, ему приписывались целебные свойства. Иногда вокруг основного костра разводилось 12 малых, что означало общегодовую значимость обряда.(Календарные обычаи и обряды... Весенние праздники, с. 252 - 262.) Ритуальные костры носили интересные названия: "лила", "олеле", "олала", "олалиjа".

Сербские "лилы" явно связаны с магией плодородия и со скотоводством - во время горения костра разбрасывали горящую бересту ("лилу") и пели:

     Лила, гори, жито, роди!
     ...Весело нам, лиле, горе
     да нам краве добре веде!

Большие костры палили из соломы ("гомиле сламе"), а также жгли огни в особой решетке, высоко поднятой четырьмя мужчинами на четырех длинных шестах.(Кулишиh Ш., Петровиh П. Ж., Пантелиh Н. Српски митолошки речник, С. 194.) Такие же масленичные костры из целых копен соломы разжигали на высоких местах вне села и болгары, устраивая вокруг огня хороводы. В Болгарии эти костры называли также "олелии", "ойлалия". Не было ли перенесено еще в древности название праздника в честь весенней Лели (по польским записям XV в. "ileli", "ilely") на сопровождавший празднество костер, символизировавший разгоравшееся тепло природы?

Итак, из многообразного общеславянского фольклорного материала вычленяются две мифологические фигуры: Лада - великая богиня весенне-летнего плодородия и покровительница свадеб, брачной жизни - и ее дочь (?) - Леля, Леля, Ляля, олицетворяющая весну, весеннюю зелень, расцвет обновленной природы.

А. С. Фаминцын, писавший о богине весны и сопоставивший русско-украинский фольклор с мифом о Деметре и Персефоне, во второй своей работе несколько сместил объекты внимания: он ни слова не говорит о Ладе и Леле, просто не упоминает их, а сближает с погибающей Персефоной купальскую Морену, Мару, Кострому и т. п. Обряд уничтожения (растерзания, сожжения и утопления) соломенных кукол, действительно, очень близок к мистериям, изображающим похищение Персефоны, но в славянских материалах мы совершенно не ощущаем единства весеннего божества с фигурой, трагически завершающей свой годичный путь в похоронных обрядах Купалы или петрова дня. Нигде не хоронят ни Ладу, ни Лелю, хотя проводы последней можно видеть в приведенном выше описании гочевской "игры в Лелю". Быть может, это связано с тем, что широко распространенное слово "морена" ("marzana") означало не славянскую Персефону, а живую девушку, которую в древности приносили в жертву в момент кульминации созревания урожая?

Освобожденные от пренебрежительно-ученого критицизма, многочисленные сведения о Ладе позволяют нам считать ее общеславянским божеством с функциями богини растительного плодородия (в чем она как-то соприкасается с Макошью, как Деметра соприкасалась с Геей, Артемидой и др.) и богини брака.

Исходя из такого взгляда на Ладу, мы должны снова обратить внимание на Збручского идола: там изображены две богини. Одну из них я отождествил с Макошью, верховным женским божеством, попавшим даже в великокняжеский пантеон, а вторая оставалась неразгаданной. Напомню, что атрибутом второго божества является небольшое кольцо, перстень, четко обозначенный в рельефе. Богиня держит кольцо в правой руке и как бы показывает его зрителю. Думаю, что у нас есть все основания признать эту вторую богиню збручской композиции Ладой.( Близ области, где был найден Збручский идол, на Буге и в Межибожье, сохранились интересные этнографические данные о почитании "Великой Лады". Ее чествовали в песнях целый месяц - от 25 мая до 25 июня. См.: Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 257. ) Тогда вся композиция будет расшифровываться так: в центре, на главной лицевой стороне четырехгранного идола, изображена Макошь с рогом изобилия в руке; по правую руку от нее, на соседней грани, скульптор изобразил Ладу, богиню брака, семейной жизни, символом чего является перстень в ее руке. Вспомним "ладувание" (или "Дай-Лада") - обряд, во время которого в святую воду девушки бросали перстни и цветы. По левую руку главной богини на другой грани находился бог-воин с конем и мечом. Таким образом, по сторонам Макоши находились божества обеих половин рода человеческого - справа Лада, покровительница девушек и женщин, и слева вооруженный Перун, бог мужей воинов.() Раз речь зашла о композиции в целом, то, опережая доказательства (которые будут даны ниже), хочу высказать предположение, что подземный бог, несущий на своих руках землю, очевидно, Белее, связанный и с плодоносностью земли, и с миром умерших предков.

Признание второго женского божества Ладой удревняет наши достоверные сведения об этой общеславянской богине доязыческих, дохристианских времен, так как Збручский идол датируется IX - X вв. н. э. Но, разумеется, широчайшее распространение имени Лады в славянском и литовско-латышском фольклоре заставляет нас опустить время возникновения мифологического образа и имени этой богини не только на праславянскую глубину, но и на глубину славяно-балтской близости.

Рано записанная античная мифология, представляющая по существу контаминацию множества древних локальных племенных мифов, постоянно служит неким общим мерилом, при помощи которого легче определяются и классифицируются мифы других народов. Уже Геродот использовал это мерило, приравнивая скифского Папая к Зевсу, а Гойтосира к Аполлону. Наивное уравнивание славянских божеств с римскими у Яна Длу-гоша и у автора Густынской летописи было, вероятно, не столько желанием утвердить их действительное тождество, сколько стремлением перевести славянские мифологические образы на международный язык античной мифологии.

Во многих случаях установленного сходства античные имена прикрывали собой результат конвергентного развития первобытного мышления у разных народов, выполняя лишь эту "переводческую", истолковательную функцию. Но особый интерес представляют те мифы, которые по географическому признаку, по месту действия богов и героев связывают греческую мифологическую систему с той или иной местной, не греческой средой и иноплеменной мифологией, где сходные черты могут быть объяснены не только конвергенцией, но и общностью происхождения.

Возможно, что одним из таких случаев является культ богини Лато, так пышно представленный в крито-микенское время и вытесненный впоследствии, во-первых, культом ее дочери Артемиды, а во-вторых, культом южной пары богинь - Деметры и Персефоны. Многократно подчеркнутая мифами связь богини Лато (позднее Лето) с северными народами обязывает нас рассмотреть сопоставительно культ греческой Лато и славяно-балтийской Лады.

Для права на такой поиск мы располагаем пока лишь двумя признаками близости: "мать Лада", богиня плодородия, выступает в паре со своей дочерью Лелей точно так же, как Лато с дочерью Артемидой, богиней плодородия; имя богини-матери у греков (Лато, Лето) и римлян (Латона) созвучно балто-славянской форме Лада, Ладо. Этих данных было бы недостаточно для утверждения о единстве происхождения мифологических образов Лато и Лады, если бы в нашем распоряжении не было сведений об ареале культа Лады у северных племен, с одной стороны, и устойчивых упоминаний о связи Лето с северными племенами в греческих мифах - с другой. Необходимо детально разобрать географию этих загадочных северных народов и выяснить их взаимоотношение с областью балто-славянских поклонников "матери Лады". Напомню еще раз, в чем выражается связь Лато с Севером:

1. Лато происходит из земли гиперборейцев.

2. Мужем Лато некоторые мифы считают гиперборейца Описа.

3. Лато бежала от гнева Геры на о. Делос из земли гиперборейцев.

4. Сын Лато, Аполлон, ежегодно отправляется на зиму в страну гиперборейцев ("аподемия").

5. В стране гиперборейцев Аполлон хранит свои стрелы.

6. Гиперборейцы ежегодно посылают дары в делосские храмы детей Лато - Аполлона и Артемиды.

Связь с Севером, как видим, достаточно прочная и даже наследственная. Теперь все дело сводится к уточнению понятия "гиперборейцы". Обилие различных мнений как у древних, так и у современных ученых привело к отказу от решения этой давней загадки. В книге, названной "Знания древних о северных странах", нет разбора мнений о гиперборейцах, нет ни одного посвященного им параграфа - автор просто объявил их мифическим, никогда не существовавшим народом.(Ельницкий Л. А. Знания древних о северных странах. М., 1961, с. 37 ("мифические народы гиперборейско-амазонского толка..."; см. также с. 38, 54, 60, 152).)

Мне кажется, что дело обстоит не так уж безнадежно. Следует только учесть, что название "гиперборейцы" является не именем народа, а нарицательным обозначением: "самые северные". А так как граница познания Севера все время отодвигалась дальше и дальше от Греции, то и народы, подпавшие под это греческое искусственное обозначение, менялись.

В гомеровское время и вплоть до Геродота северным пределом ойкумены представлялся балтийский (южный) берег континента. Скандинавия и Британия еще не были известны. В полном согласии с этим Геродот писал о том, что гиперборейцы заворачивали свои дары далеким южным божествам в пшеничную солому, а это говорит о племенах, обитавших в зоне земледелия, в которую входило южное побережье Балтики и Северного моря.

Переворот в географических познаниях древних произвело плавание Питея из Массилии (современный Марсель) в северные моря, открывшего Британию и заглянувшего, по-видимому, в Балтийское море, где "за Галлией непосредственно к северу от Скифии" находился остров, богатый янтарем. Питей плавал в 330 - 320 гг. до н. э. ( Хенниг Р. Неведомые земли. М., 1961, т. I, с. 178.) После этого, когда кругозор расширился, математик Эратосфен (Ш в. дон. э.), исходивший из шарообразности Земли, предсказал, что "самым северным" будут считать народ, обитающий у Северного полюса.

У последующих компиляторов произошло смешение ранних рассказов о реальных северных земледельческих племенах со сведениями о жизни за Полярным кругом, куда научная мысль отодвинула "самых северных". Помпоний Мела в первой половине I в. н. э. писал, что гиперборейцы "живут на крайнем севере по ту сторону Рипейских гор, под самой Полярной звездой... День продолжается у них шесть месяцев, и столько же месяцев тянется ночь". Далее компилятор описывает плодородные земли и счастливый быт гиперборейцев, соединяя явные несовместимости.(Античная география. М., 1953, с. 225 - 226.) В подобных поздних сочинениях гиперборейцы выглядят не столько мифическим, сколько утопическим народом явно литературного происхождения.

Нас в связи с нашим архаичным религиозным сюжетом интересуют не тенденциозные вымыслы о счастливом северном несуществующем народе, а то отдаленное время, когда греки обозначали именем "самых северных" те племена, которые жили на краю известной им тогда земли. Географическими ориентирами для нас служат Рипейские (Рифейские) горы и некий морской берег на Севере, параллельный горам; гиперборейцы живут между Рипейским хребтом и морским побережьем, севернее гор и южнее моря. В настоящее время наука достаточно хорошо разработала географические сведения Гомера (VIII - VII вв. до н. э.) и раннего географа Гекатея Милетского (рубеж VI и V вв. до н. э.). На реконструируемых картах интересующие нас ориентиры размещаются так: Рипейские горы идут длинной грядой с запада (примерно от области Альп) на восток, проходя севернее Динарских гор и Балканского хребта, а также севернее течения Дуная, заканчиваясь на востоке близ Черного моря.( Античная география, с. 8. Карта; Ельницкий Л. А. Знания древних..., карта на с. 66. Этот автор без всяких оснований сближает Рипейские горы с Кавказом (с. 60, 61), хотя это резко противоречит приводимым им самим же материалам.)

Достаточно одного взгляда на физическую карту Европы, чтобы в Рипейских горах древнейшего периода (как их понимают современные исследователи) признать горную цепь, образуемую Альпами и далее на восток Карпатами (с их подразделениями - Татрами, Бескидами и др.). Этот горный комплекс главенствует в Центральной Европе; значительная его часть лежит севернее Дуная, и весь он расположен севернее Динар и Балкан (древнего Хемуса).

В дальнейшем, по мере расширения географического кругозора и забвения древних названий, Рипейские горы "отодвигались" античными учеными все дальше и дальше на северо-восток, став даже обозначением Урала, но для предгеродотовского времени они несомненно обозначали альпийско-карпатский массив, рассматривавшийся греками суммарно. В этом случае местоположение "самых северных" племен определялось пространством между этим массивом и Северным и Балтийским морями. В I тысячелетии до н. э. это пространство было заселено восточной ветвью кельтов, германцами, славянами и балтами. Ко всем этим народам в совокупности или к каждому из них порознь могло быть применено наименование "самые северные" по отношению к миру Великой Греции архаического периода.

Будучи вынуждены считаться с некоторой расплывчатостью такого приурочения древних гиперборейцев, мы должны все же предпринять попытку определения тех гиперборейцев, которые из своего северного далека посылали дары на Делос в Эгейском море в догеродотовское время.

Переложим на географическую карту рассказ Геродота о дарах:

1) "гипербореи посылают скифам жертвенные дары, завернутые в пшеничную солому";

2) "от скифов дары принимают ближайшие соседи";

3) "и каждый народ всегда передает их все дальше и дальше, вплоть до Адриатического моря на крайнем западе";

4) "оттуда дары отправляют на юг";

5) "сначала они попадают к додонским эллинам";

6) "а дальше их везут к Малийскому заливу";

7) "и переправляют на Евбею";

8) "здесь их перевозят из одного города в другой вплоть до Кариста";

9) "однако минуют Андрос, так как каристийцы перевозят святыню прямо на Тенос";

10) "а теносцы - на Делос". (Геродот. История, IV - 33)

В этом маршруте четко ощущается рубеж между хорошо известными Геродоту греческими областями (начиная с Адриатики) и туманными представлениями о северном отрезке пути (см. карту на с. 411). Начнем с определения земли "додонских эллинов". Додона находилась в Эпире на границе с иллирийскими племенами. Здесь была священная дубрава Зевса; из додонского дуба была сделана корма легендарного "Арго". Аргонавты плыли по Адриатике с севера на юг, что указывает нам на обычность того пути, о котором сообщает Геродот ("оттуда дары отправляются на юг"). Следующие этапы пути дароносиц определяются без труда: Малийский залив - это залив Аталанского пролива в восточной части Греции, Эвбея - известный остров восточнее Аталанского пролива. В древности здесь были города Диум, Оробия, Халкис, Эретрия, Стира и Карист. От Кариста, самого южного города Эвбеи, путь шел морем на юго-восток, минуя остров Андрос, на остров Тенос, близ которого и находился маленький островок Делос с храмами "летоидов" - Артемиды и Аполлона.

В своем движении от Адриатики (примерно в районе острова Керкиры) до Делоса гиперборейские дароносицы преодолевали сушей и морем путь около 700 км.

Значительно сложнее определение северного отрезка пути. При чтении Геродота мы невольно начинаем подозревать путаницу в его сведениях: путь через землю скифов никак не согласуется в нашем представлении с северным участком Адриатического моря. Однако такое подозрение было бы поспешным. Дело в том, что в ранних античных представлениях о северных землях не было ясной согласованности между сведениями, идущими прямо с севера, и сведениями, получаемыми из черноморского угла ойкумены. Поэтому Гекатей Милетский растянул пространство Скифии от Ирана до Кельтики(Ельницкий Л. А. Знания древних..., с. 56.); рубеж Скифии и Кельтики проходил где-то в южной Прибалтике, что, между прочим, подтверждается и археологическими материалами о кельтах гальштатского времени. Возможность такого расширительного понимания Скифии была обусловлена не только неясностью представлений о соотношении земель на Севере, но, думаю, еще и тем, что часть Скифии (и притом наиболее знакомая грекам по хлебной торговле) была заселена праславянскими племенами пахарей-земледельцев, земли которых действительно доходили до границ Кельтики в южной Прибалтике. Таким образом, "скифами", принимающими дары гиперборейцев для дальнейшей передачи, следует считать не настоящих скифов-кочевников Северного Причерноморья, а какую-то западную часть обширного праславянского массива, расположенную в сравнительной близости от Адриатики. Археологически это будет область лужицкой культуры.

Древние считали, что Истр-Дунай одним своим рукавом изливается в северный угол Адриатического моря. На создание такого представления повлияло наличие притоков Савы (приток Дуная), подходящих близко к морю в районе таких городов, как Аквилея, Теристия, Тарсатика, блиа полуострова, носившего примечательное "дунайское" имя - Истрия. Таким образом, пункт на Адриатическом море, откуда дары гиперборейцев шли на юг, к додонским эллинам, может быть определен вполне надежно: это место наиближайшего подхода "рукава Истра" к морю, место выхода аргонавтов в Адриатику. Исходная же точка, земля самих геродотовских гиперборейцев, должна была находиться где-то северо-восточнее западного края праславянской территории. Северо-западное направление от Адриатики исключено, так как там находилась "Кельтика", а не "Скифия", что хорошо прослеживается по археологическим материалам.(Hensel W. Polska Starozytna..., 1973, s. 171, fig. 138.) Как видим, предполагаемая путаница устранена, и нас не должна удивлять передача даров через "скифов" и ряд других, более южных, племен к берегам Адриатики.

Доверие к Геродоту еще более возрастет, если мы полученный набросок маршрута дароносиц нанесем на карту важнейших торговых путей древности.

К этому же самому углу Адриатики уже в VI в. до н. э. выходил с севера прославленный "янтарный путь". О торговле балтийским янтарем у нас есть археологические свидетельства для бронзового века, а для античного времени очень много упоминаний в источниках. О "золоте Севера" - электроне-янтаре - писали многие авторы. Путешественники вроде упомянутого выше Питея описывали "страну янтаря". Работами ряда историков, опиравшихся на данные Плиния, и археологов "янтарный путь" от Балтики до Адриатики установлен с достаточной полнотой.(См. статью С. Ясноша: "Bursztyn". - In: Slownik Starozytnosci Slowianskich, 1961, t. 1, cz. 1, s. 206, fig. 94, kart.) Он шел от юго-восточного берега Балтики (между устьями Вислы и Немана) на юг через следующие города римского времени:

Calisia - Калиш Poetovio - Птуй

Eburodunum - Брно Emona - Любляна

Vindobona - Вена Aquilea - близ Триеста

Scarbantia - Шопрон

Аквилея находилась уже на берегу Адриатического моря. У этого пути было восточное ответвление, проходившее через верховья Вислы. Южнее Вены оба направления сливались. Как видим, начинаясь в исконных землях балтов, соприкасавшихся вплотную с лужицкой праславянской культурой, янтарный путь пересекал лужицкую область по самой ее середине, проходил "Моравской Брамой" между отрогами Альп и Татрами и, обходя Альпы с востока, приводил к Адриатике. Протяжение янтарного пути свыше 1000 км.

Вполне естественно предположить, что прибалтийские гипербореи до-геродотовского времени, направляя свои дары в Эгейское море, использовали этот древний, хорошо наезженный и, как полагают, священный (Хенниг Р. Неведомые земли, с. 366.) янтарный путь. При этом предположении соблюдены все условия геродотовского повествования о гиперборейских дароносицах.

1. Гиперборейцы живут у моря (Геродот. История, IV - 13).

2. Начало янтарного пути находится в зоне земледелия, что оправдывает геродотовское упоминание пшеничной соломы (Геродот. История, IV - 33).

3. Гиперборейцы, направляя дары на юг, передают их прежде всего "скифам", являющимся, как следует из этого, их южными соседями. Это вполне согласуется с античным представлением о том, что "Скифия" соприкасалась с "Кельтикой" (по археологическим данным, в бассейне Одера и Эльбы).

4. Янтарный путь, как и путь гиперборейских дароносиц, выводит к северному побережью Адриатики, известному еще по мифу об аргонавтах.

5. По Адриатическому морю дары гиперборейцев шли на юг; для того чтобы от конечного пункта янтарного пути достигнуть Додоны, нужно действительно плыть на юг.

Приведенные выше материалы не решают вопроса о гиперборейцах вообще, так как переменчивая судьба этого условного географического термина много раз изменялась под влиянием учета результатов новых плаваний и новых математических расчетов. Для греческой архаической эпохи, когда северных плаваний еще не было и тогдашняя наука еще не начала отодвигать гиперборейцев к Северному полюсу, "самыми северными" были гиперборейцы Гекатея и Геродота, жившие за Рипейскими горами у Балтийского моря.

Под гиперборейцами Гекатея можно понимать разные племена, заселявшие это пространство: у нас нет данных для сужения понятия. Но гиперборейцы Геродота, помимо его воли ("в существование гипербореев я вообще не верю". - IV - 36), определяются по записанным им рассказам очень однозначно: это - живущие у моря северные соседи западной части праславян, т. е. прибалтийские племена I тысячелетия до н. э., область которых начиналась почти сразу за Вислой на восток и тянулась широкой полосой в глубь Восточной Европы вплоть до бассейна Оки и Клязьмы. К прабалтам принадлежали и геродотовские андрофаги на Верхнем Днепре и будины на Десне и Оке. Геродоту, как и всем его современникам, было очень трудно соединить представления о северных племенах, полученные от жителей Причерноморья, со сведениями, получаемыми балканскими греками о том, что делается за Истром и за еще более далекими Рипейскими горами. Не удивительно, что к этим отдаленным племенам греки применяли изобретенные ими самими (и понятные только греку) условные прозвища: "самые северные", "поедающие людей" и т. п. Поэтому добросовестный Геродот и усомнился в существовании "самых северных". Тем не менее подробно переданный им рассказ о посылке даров на Делос четко определяет гиперборейцев VI - V вв. до н. э. как балтов.

"Мы же на предлежащее возвратимся", как писали русские летописцы, если им приходилось временно отвлекаться от своего основного повествования. Вспомним о богине Лато, ради которой и был предпринят весь этот экскурс о местоположении гиперборейцев. Подведем итоги. Думаю, что теперь мы с большим правом можем сближать Лато и Ладу. Ареал этнографического почитания "матери Лады" весьма широк: он полностью включает в себя всю землю балтов-гиперборей-цев (как в латышско-литовской, так и в славянизированной великорусской части), всю территорию праславян и все области позднейшего славянского расселения. В бронзовом веке культ богини Лато дошел до греческого Крита, где встретился с местным культом Деметры и Персефоны.(Возможно, что отголоском соперничества северной (Лато-Артемида) и южной (Деметра-Персефона) пар богинь-рожаниц является миф о Триптолеме, научившем скифов земледелию. Скифский царь Линх хотел присвоить себе славу изобретателя земледелия, но Деметра наказала скифа, обратив его в рысь. См.: Кун Н. А. Легенды и мифы древней Греции. М., 1954, с. 66.) Возможно, что и праиталики знали культ Лато (Латоны)-Лады.

В предгеродотовское время (VI - V вв. до н. э.) сохранились мифы о тесной связи богини Лето с "самыми северными" народами, поддерживаемые ежегодной посылкой даров (очевидно, состоявших в какой-то части из плодов нового урожая). Дары приносили две девушки из земли гипербореев, кончавшие свою жизнь в могилах у подножия храма Артемиды, дочери Лато.

Все сказанное позволяет говорить о древнем, существовавшем у значительной части индоевропейских народов Центральной и Восточной Европы культе двух рожаниц, из которых старшая, рожаница-мать, именовалась Лато или Лада, а имя младшей варьировало: у праславян - это была Лель, Леля, Ляля; у греков - Артемида, сохранившая много черт архаичной охотничьей богини, хотя преобладали свойства покровительницы земледелия и плодородия.

Единство и глубокая древность культа Лато-Лады подтверждаются драгоценным свидетельством Геродота о сложной системе передачи даров от балто-славянских северных земель к священному островку в Эгейском море.

Мы рассмотрели всех основных богинь славянского пантеона, за исключением рожаниц, которые неразрывно связаны с Родом. Рассматривать рожаниц без Рода невозможно, так как в источниках они почти всегда объединены. Рода же можно будет понять лишь после того, как мы познакомимся со всеми другими мужскими божествами славян и праславян.

Поэтому рожаницы будут рассмотрены мною в самом конце этого ретроспективного раздела, в котором делается попытка при помощи этнографии и средневековых источников выяснить истоки славянской мифологии в праславянской эпохе.

Вслед за женскими божествами перейдем к рассмотрению мужских божеств разной степени архаичности, но в большинстве своем восходящих к праславянской или даже к еще более ранней эпохе.

Мужскме божества

Мужские божества славянского средневековья почти все воинственны; их изначальные функции заслонены, как это и должно было быть в раннефеодальном обществе, обилием оружия, доспехов, боевых коней и знамен, которыми снабдили их почитатели-дружинники. Рассматривая перечни славянских богов, приводимые источниками XI - XII вв., мы можем подразделить их на несколько групп: в одну группу войдут Сварог и Сварожичи (Дажьбог, Сварожич и Святовит); в другую - божества плодородия - Род, Белее, Яровит (Gerovitus), Ярило. Вне групп окажется Перун.

Анализ данных о мужских божествах с целью выяснения древности того или иного образа крайне затруднен отрывочностью и несопоставимостью многих данных. Некоторые имена узколокальны; далеко не по всем богам есть этнографические данные, не всегда мы можем определить первичные функции из-за отягощения образа позднейшими воинскими задачами. Нидерле начинает обзор "широко известных богов" с Перуна, правильно полагая, что он не был богом только одних русских и не является результатом заимствования у варягов.(Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 93, 97.) Культ Перуна засвидетельствован у южных славян(Иванов Иордан. Культ Перуна у южных славян. СПб., 1904.). У полабских славян он отразился в названии дня недели четверга - "перуновым днем" ("perendan", "perundan") (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 98.), что сближается с общеевропейской системой: "jeudi" (день Юпитера) (Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 101.), "Donnerstag", "Thursday" (день Тора), т. е. дни громовержцев. Собственное славянское название дня недели много значит для понимания глубинных слоев культа.

Общеизвестно, что славянский Перун тождествен по смыслу литовско-латышскому Перкунису-Перконсу; сопоставления идут еще дальше: индийский Парджанья, кельтский (P)erkunia.(Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. М., 1974 (Глава I. Восточнославянское Перун(ъ) в связи с реконструкцией праславянских, балтийских и общеевропейских текстов о боге грозы, с. 4 - 30).) Новейшая работа В. В. Иванова и В. Н. Топорова подтверждает известное по прежним исследованиям славяно-балтийское распространение культа Перуна; авторы приводят и ряд южноиндоевропейских параллелей.() Очевидно, Перун как бог грозы, молнии и грома почитался под сходными именами у значительной части индоевропейских племен древности, но везде ли и всегда ли он расценивался как верховное божество, как первенствующий бог языческого пантеона, мы решить не можем. Необходимо учесть мнение Е. В. Аничкова, что первенство Перуна в Киевской Руси - дело очень позднее, почти современное рождению Киевского государства.(Аничков Е. В. Язычество и древняя Русь, с. 319, 327.)

Не подлежит сомнению, что в праславянское время культ грозового Перуна был известен, но вкладывалась ли тогда в этот культ идея бога - владыки мира, мы не знаем; вероятнее всего, что нет. Большой интерес представляет вывод В. В. Иванова и В. Н. Топорова о времени возникновения культа Перуна-Громовержца: "Эпоху (Громовержца), видимо, можно датировать на основании таких специфических черт, как атрибуты героя мифа (конь, колесница, оружие из бронзы при пережиточных следах каменных стрел Громовержца...). Появление этих предметов и их индоевропейских названий можно датировать началом героической эпохи расселения индоевропейцев, видимо, с конца III тысячелетия до н. э.".(Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 158.) В данном случае лингвистика сослужила хорошую службу, обратив внимание на датировку явлений. В историко-социологическом плане возникновение культа Перуна-Воителя мы должны отнести к протославянской эпохе и связать с культурой шаровых амфор, когда впервые обозначились черты военной демократии, военная напористость дружин, расселение, сопровождавшееся завоеванием и насильственным вторжением. Перун тогда был, очевидно, не столько богом оплодотворяющих туч, сколько Перуном-Грозой, грозным божеством первых племенных дружин, конных пастухов-воителей, вооруженных боевыми топорами, надолго ставшими символом бога грозы.

В христианское время Перун был прочно заслонен пророком Ильей, ездящим по небу в огненной колеснице. Судя по тому, что ильин день (20 июля) очень торжественно праздновался по всей России, и праздновался со всеми признаками древнего языческого культа, надо полагать, что именно этот грозовой день и был исконным днем громовержца Перуна.

Этнография дает нам много примеров кровавых жертвоприношений Илье-Перуну. Во многих северных губерниях России к ильину дню специально "всем миром" выкармливали быка, которого и закалывали в день праздника. Подготовка к ильину дню велась целую неделю, носившую название ильинской.

Совершенно особый интерес представляет летописное свидетельство о человеческих жертвоприношениях Владимира Святославича в 983 г. За неделю до перунова дня в Киеве начали готовиться к мрачному жертвоприношению: "Мечем жребий на отрока и девицю: на него же надеть - того зарежем богом...".(Повесть временных лет. М.; Л., 1950, с. 58-59.) Жребий пал на варяга-христианина Федора, который сопротивлялся выполнению обряда, но был убит; церковь празднует его память 12 июля.(Рыбаков Б. А. Календарь IV в. из земли полян. - СА, 1962, № 4, с. 79-80.) Летописные сроки почти точно совпадают с этнографическими: и там и здесь подготовка к большому празднику в честь Перуна-Ильи начиналась за 7 - 8 дней.

На замечательном "глиняном календаре" черняховской культуры, найденном на Киевщине, день Перуна - 20 июля - отмечен огромным "громовым знаком", колесом- с шестью спицами. Такие громовые знаки в XIX в. часто вырезали па причелинах изб, для того чтобы предохранить их от удара молнии ( Рыбаков Б. А. Календарь IV в. ..., с. 78.).

Замещение Перуна Ильей произошло еще до крещения Руси, когда только часть киевского боярства приняла христианство: в договоре Руси с Византией 945 г. говорится о русах-язычниках, клявшихся Перуном, и о русах-христианах, приносивших присягу в соборной церкви св. Ильи.

Владимир, приняв христианство, оказал особую честь Перуну, возглавлявшему сонм русских языческих богов: идола Перуна с серебряной головой и золотым усом не изрубили и не сожгли, как других идолов, а совлекли с Киевской горы и с эскортом из 12 дружинников проводили по Днепру вплоть до самых порогов. Миновав пороги, Перун оказался на острове (очевидно, на Хортице); "отътоле прослу Перуня Рень, якоже и до сего дьне словеть".(Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 149.)

Следует сказать, что в поучениях против язычества Перун упоминается лишь в суммарных перечнях. Никаких сведений о широком распространении его культа у нас нет. Быть может, это следует относить за счет ранней и быстрой замены Перуна христианским Ильей. Группа божеств, связанных с плодородием (Род, Белее, Ярило), по всей вероятности, неоднородна по своему происхождению. По месту в народной памяти самым поздним, очевидно, следует считать Ярилу-Яровита, так как фаллические обряды, связанные с ежегодными "похоронами Ярилы", дожили до XIX в. и хорошо зафиксированы этнографами, тогда как имя Рода почти забылось к XVI - XVII вв., а от культа Белеса не осталось сложных игровых обрядов и уцелел лишь обычай оставлять на поле последнюю жменю колосьев - "Волосу на бородку".(Ефименко П. С. О Яриле, языческом божсстве русских славян. СПб., 1869; Кагаров Е. Г. Религия древних славян. М., 1918, с. 16.)

Культ Ярилы, известный в средние века и у западных славян, представляется чрезвычайно близким к античным культам умирающего и воскресающего бога плодородия, весенней "ярой" плодоносящей силы вроде культа Диониса, а следовательно, стадиально наиболее поздним. Наличие имени Ярилы и связанных с этим божеством обрядов у южных славян позволяет датировать время появления культа Ярилы-Яровита эпохой до великого расселения славян в VI в. н. э., но terminus post quem определить трудно. У балтийских славян (племя гаволян) это божество известно миссионерам под именем Геровита (Gerovite); его символом был блестящий золотой щит. Несмотря на то что средневековые авторы отождествляли Геровита с Марсом, исследователи правильно связывают его имя с корнем "яр", образующим значительный семантический пучок в славянских языках ( В. В. Иванов и В. Н. Топоров в указанной выше книге привели много терминов, связанных с корнем "яр" (с. 180 - 184), и, на мой взгляд, правильно сблизили культ Ярилы с культом Георгия-Юрия (с. 183 и след.).), и транскрибируют его имя как Яровит. Торжественный праздник в честь Яровита справлялся в XIII в. весной.(Niederle L. Slovanske Starozitnosti, s. 149 -150.)

Ярило-Яровит связан с плодоносящей силой зерна-семени; поэтому весенние празднества приобретали заклинательное значение, а широко распространенные в России "похороны Ярилы" в дни летнего солнцестояния отражают важнейшую аграрную фазу: полное отмирание старого зерна-семени брошенного в землю весной, и вызревание новых зерен на колосьях. Похороны Ярилы никого из участников обряда не огорчали. Сущность была в том, что хлеба уже начинали колоситься, посеянное зерно успешно выполнило свою функцию и породило зерна нового урожая. "Ярость", "ярь" Ярилы была уже не нужна, и кукла, изображающая старика с огромным фаллом, погребалась весело, со смехом, с непристойными шутками и притворным плачем.

Такое отвлечение плодоносящей жизненной силы от каких бы то ни было реальностей и в то же время четкая антропоморфизация ее наводят на мысль о сравнительно позднем времени возникновения подобных представлений, вероятно, к концу праславянской эпохи.

Велес-Волос

Сложнее обстоит дело с культом Велеса-Волоса. Летописное определение Волоса как "скотьего бога" дает нам важнейшую сторону культа: Белес был богом богатства, скотоводства, может быть, плодовитости. Выражение идеи богатства при посредстве полисемантичного слова "скот" (равнозначного латинскому "pecunia" - "скот", "богатство") ведет нас в совершенно определенную историческую эпоху, когда главным богатством племени были именно скот, стада крупного рогатого скота, "говяда", т. е. в бронзовый век.

Однако, помимо указания на скотоводство и богатство, имя Белеса имеет еще один семантический оттенок - культ мертвых, предков, душ умерших. На это указал еще А. Н. Веселовский, приведя ряд балтийских параллелей (welis - литовск. - покойник, welci - души умерших).(Веселовский А. Разыскания в области русского духовного стиха. XV. - ОРЯС, 1889, т. 46, № 6, с. 296 - 297; см. также: Галъковский Я. М. Борьба христианства..., т. I, с. 29.) Без ссылок на Веселовского и Гальковского эту мысль высказали Иванов и Топоров.(Иванов В. В., ТопоровВ. Н. Исследования..., с. 67 - 72, 168, 173, 175. В списке использованной литературы нет ни вышеуказанной работы Веселовского, ни основного тома исследования Гальковского. См. указатель., с. 308.)

Собранный лингвистами материал обилен и интересен, но нередко исследователи в увлечении вводят в круг понятий, связанных с Белесом, материалы, совершенно не относящиеся к делу, как, например, днепровский порог ВоиАмт/прог/ (будто бы "змеиный вал"), Волынь, Вавель и др. Книга В. В. Иванова и В. Н. Топорова, откуда взяты эти примеры, производит впечатление подробной картотеки, частично систематизированной, но не являющейся целостным исследованием. Отдельные суждения (О Перуне-Громовержце, о Яриле, о балтских параллелях) представляют определенный интерес, хотя и не всегда новы, но главный замысел книги, выраженный в заголовке первой части ("Реконструкция фрагментов мифа о Боге Грозы и его Противнике"), решен, на мой взгляд, недостаточно солидно.

В самом деле, как можно говорить о боге грозы, не упомянув ни Сварога - бога небесного огня, ни Рода, сидящего на воздухе ("родиа" - молния)? Ознакомление с указателем убеждает в том, что во всей книге нет ни одного упоминания ни Сварога, ни Рода ни на одном славянском языке! (Иванов В, В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 335 и след.) Главной ошибкой двух авторов следует считать не постановку вопроса о борьбе двух начал (Громовержец и Противник), вопроса важного и интересного, а неправомерное отождествление Противника с Белесом и одновременно со Змеем-Горынычем.

Противопоставление Белеса Перуну будто бы базируется на тексте летописи ( Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 45, 66.), но в летописи мы видим совершенно обратное:

907. "... и кляшася оружьем своим и Перуном богом своим и Волосом скотием богом..."

971. "Да имем клятву от бога, в него жо веруем и от Перуна и от Волоса скотин бога".(Шахматов А. А. Невесть временных лет, с. 32 и 87.)

Единственный допустимый вывод о различии между Перуном и Волосом по этим выпискам из договоров с греками тот, что в составе русских посольств 907 и 971 гг. были как дружинники, клявшиеся грозным Перуном, так и купцы, дававшие клятву своему богу богатства Волосу. Ни о каком противопоставлении двух богов нет и речи. Не более удачна и вторая ссылка на летопись: "Владимир... объединил в государственном пантеоне Киевской Руси бывших противников (Перуна - бога княжеской дружины и Белеса - бога всей Руси, т. е. всей страны)...".(Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 122.) Нет, не объединял их Владимир: в 980 г. были поставлены, как известно, идолы Перуна, Хорса, Дажьбога, Стрибога, Симаргла и Макоши.(Летопись по Лаврентьевскому списку. СПб., 1897, с. 77.) Волоса среди них нет; авторы ошиблись. Но самым уязвимым местом конструкции Иванова и Топорова является, конечно, отождествление Волоса со Змеем, ничем не доказанное и противоречащее материалам, собранным самими авторами. Авторы не показали читателю, каким образом они преодолели такое препятствие, как признание Змея-Горыныча, пожирателя людей, добрым и благожелательным божеством достатка и богатства. Указываемое авторами "местообитание противника" (море, озеро, река, источник, пещера) (Иванов В. В.. Топоров В. Н. Исследования..., с. 141.) в равной мере не приложимо ни к скотьему богу Велесу, ни к Змею, обычно летающему и огненному. После тех интересных наблюдений, которые сделаны авторами в отношении Перуна. грозного бога вооруженных скотоводов III - II тысячелетий до н. э., крайне странно выглядит признание "скотьего бога" Велеса непримиримым противником Перуна.

Все построение "мифа" о поединке Перуна с Велесо-Змеем мне представляется надуманным и совершенно неубедительным. Однако собранная авторами "картотека" может принести пользу. Составленная ими характеристика противника наводит на мысль о каком-то хтоническом божестве, связанном с водой и нижним подземно-подводным миром, которое было не столько противником, сколько антиподом Громовержца. Приходит на память ящер из космогонической композиции на шаманских сульде. Ящер был олицетворением и хозяином нижнего мира с его подземными и подводными пространствами. Ящер заглатывал солнце-лося на западе и изрыгал его на востоке (см. вводную главу).

В польских записях XV в. мы видели сочетание культов трех божеств - Лады, Лели и загадочного Iesse или Iassa, в котором можно видеть ящера (в усеченной форме - jaze - змей).(Moszynski К. Kultura ludowa Slowian, § 475, s. 585.) Сочетание этих трех божеств не лишено логической связи, все они в силу приписываемых им функций связаны с возрастанием солнечного тепла, с сезоном сева и созревания: Лада и Леля олицетворяли весенне-летнее процветание природы, а Яже - ту хтоническую силу, без участия которой солнце не могло подняться над горизонтом. Всех троих идолов Лысой горы нужно было умилостивить независимо от их положительных или отрицательных качеств. При таком повороте темы ящер или змея могли оказаться антиподами небесных и солнечных божеств; возможно допустить и мифотворчество о борьбе небесно-солнечного начала с подземно-подводным, но только следует очень тщательно отобрать то, что действительно противоположно и враждебно небесному началу.

Материалы и наблюдения Иванова и Топорова, будучи взяты вне зависимости от их концепции, позволяют построить (разумеется, гипотетически) тысячелетнюю историю образа Волоса. В глубокую охотничью архаику уводит, загадочная на первый взгляд, связь Волоса с медведем.

Волос - волосатый, волохатый; отсюда - волхв - тоже волохатый (может быть, одетый в медвежью шкуру? - Б. Р.). С Волосом связано созвездие Плеяд - Волосынь; сияние Волосынь предвещает удачную охоту на медведя.(Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 49, 54, 57, 65. К библиографии, собранной авторами, следует добавить работу Н. Янковича, в которой он приводит данные о наименовании Плеяд "Влашичами", т. е. сыновьями Волоса. См.: Iankovic N. Astronomija u predanjima i obicajima Srba. Beograd, 1951, s. 139-141.)

Обратим внимание на то, что сведения о связи Волоса с культом медведя идут с далекого севера славянского мира, из Ярославского Поволжья, расположенного на границе европейской тайги, где охота долгое время сохраняла свое значение.

Крайне важно учесть отмеченное Ивановым и Топоровым значение корня "Vel" в значении "мертвый"; "wael" (древнеанглийск.) - "оставшийся на поле боя, труп".(Иванов В. В., Топоров В. Н. Исследования..., с. 72.) Быть может, именно здесь мы найдем объяснение позднейшей связи Волоса с культом мертвых. Первоначально, в далеком охотничьем прошлом, Белес мог означать "духа убитого зверя", "духа охотничьей добычи", т. е. бога того единственного богатства первобытных охотников, которое олицетворялось тушей побежденного зверя. Связь Белеса с медведем (Воронин Н. Н. Медвежий культ в Верхнем Поволжье. Краевед, зап. Гос. Ярос-лавск. заповедника, 1960, вып. 4; Крайнов Д. А. Волосово-Даниловский могильник фатьяновской культуры. - СА, 1964, № 1.) позволяет датировать (стадиально) этот культ более поздней фазой развития охотничьего общества, когда ранний культ небесных рожаниц-лосих частично вытесняется представлениями о мужском божестве, хозяине леса, выступающем обычно в виде медведя. Тогда же, на той же стадии, происходит и замена наименования созвездий: созвездие Лося становится Большой Медведицей. К сожалению, эта стадия трудно поддается абсолютной датировке. По всей вероятности, это неолит или бронзовый век в его северном охотничьем облике.

Поскольку скотоводство развилось из охоты, из отлова и выращивания дикого молодняка, то при переходе к скотоводству хозяин леса и повелитель лесного зверья мог быть переосмыслен в покровителя одомашненного зверья, стал "скотьим богом" в прямом смысле слова. В этом случае неизбежно должно было произойти расслоение образа: с одной стороны, медведь, "лесной царь", которому приносятся просьбы о сохранности всей скотины, а с другой - Белес как покровитель скота. Кажущийся на первый взгляд странным переход от представлений о покровителе удачной охоты к скотьему богу на самом деле не так контрастен: в обоих случаях конечный результат воспринимался как убийство и поедание животных; охотник преследовал и убивал свободного зверя; скотовод резал связанную скотину, но оба они кормили себя и своих соплеменников мясом.

В эпоху вооруженного расселения северных индоевропейцев-скотоводов к архаичному Велесу прибавился Перун, но это не создавало конфликтной ситуации: Белес оберегал и умножал стада, принадлежащие племени, а Перун вдохновлял на захват чужих стад и новых пастбищ. Оба божества были порождением новой и в экономическом и в социальном отношении обстановки.

Переход к земледелию не требовал нового переосмысления образа "скотьего бога", так как скотоводство осталось существенным и незаменимым элементом комплексного земледельческо-скотоводческого праславянского хозяйства. Скот обеспечивал вспашку полей, шерсть, кожу и мех для одежды, молоко, сыр, масло для стола, рог и кость для поделок. Скот по-прежнему, как и при пастушеском хозяйстве, олицетворял богатство племени, и именно ту его часть, которая в отличие от зерна могла почти неограниченно накапливаться, обмениваться, отчуждаться. Не удивительно, что вплоть до средневековья слово "скот" означало не только домашних животных, но и имущество, деньги, богатство. Слово "скотолюбие" означало корыстолюбие; "скотник" - финансовый чиновник, стоящий между посадником и старостой; "скотница" - казна.(Срезневский И. И. Материалы..., т. III, стлб. 386-388.)

Воздействие постепенно возраставшего земледелия могло сказаться лишь в одном: архаичная связь Белеса с убитым, мертвым зверем, возникшая в охотничью пору, теперь осмысливалась шире - как мир мертвых вообще. Умершие предки предавались земле; в сознании древних пахарей предки содействовали плодородию и урожаю. Угощение "дзядов" на кладбище или за домашним столом носит аграрно-магический характер. Вполне допустимо, что именно по этой причине, в связи с культом предков, Белес и в земледельческом обществе сохранил связь с миром мертвых.

Обратим внимание на то, что крестьяне-земледельцы XIX в. жертвовали Волосу не первый сноп нового урожая, обычно украшенный лентами и хранимый в избе до будущего года, а последнюю горсть колосьев, оставшуюся на сжатой ниве. Хлеб был убран, поле омертвело, земледелец сложил свою "добычу" в крестцы и лишь тогда вспомнил о Волосе, оставляя ему колосья "на бородку", завязав их узлом. Наряду с этим обычаем у некоторых славянских народов существовало почтительное отношение к последнему снопу, увозимому с поля. Его называли "дедом", "стариком", "бабой"; его зерна считали плодовитыми и примешивали их к посевным.(Календарные обычаи и обряды... Летне-осенние праздники, с. 183, 189, 204, 228.)

Обозначение последней горсти колосьев "Волосу на бородку" известно только русским; у западных и южных славян его нет. У югославов сохранилось выражение "божья борода", но имя бога уже забыто.

Сочетание мертвого, сжатого поля с велесовой бородой и последним снопом в какой-то мере объясняет нам связь Белеса с миром предков, покоящихся в земле и помогающих ее плодородию. Однако дополнительные земледельческие функции божества не заслонили его основной сущности: вплоть до христианизации Руси Волос-Велес сохранил свое значение "скотьего бога" в прямом смысле слова. Только лишь в силу этого и могло произойти замещение Белеса по созвучию имен святым Власием, ставшим на русской почве покровителем скота вплоть до XIX в.

Итак, намечается следующая эволюция образа Волоса: первоначально, в охотничьем неолитическом обществе (когда культ медведя уже частично оттеснил лосих-рожаниц), Волос мог быть хозяином леса, божеством охотничьей добычи, выступавшим в медвежьем обличье. Возможно, что само имя его было лишь нарицательным иносказанием, вызванным табу на подлинное имя: Волос - волохатый, косматый, как позднейший медведь - мед ведающий, как лось - сохатый, рогатый.

В представлениях первобытных охотников, очевидно, существовали две основных идеи: одна из них касалась природы вообще, изобилия объектов охоты и олицетворялась в небесных женских божествах, будто бы рождающих весь звериный приплод, а другая относилась, так сказать, к технике охотничьего дела, к получению убитого, мертвого зверя. Волос был воплощением этой второй идеи, и трудно сказать, на каком этапе развития охотничьей магии возник этот образ косматого покровителя удачной охоты - ведь и мамонт был косматым и волохатым, и палеолитический носорог был шерстистым... Дошедшие до нас сведения о связи Волоса с культом медведя относятся к значительно более поздней поре жизни охотничьих племен, но они не исключают возможности поиска на больших глубинах.

Если верно сделанное Ивановым и Топоровым сближение слова "волхв" с тем же понятием "волохатости", "косматости", то в поисках истоков мы можем оказаться на той хронологической глубине, когда охотник маскировался в звериную шкуру, когда колдун-жрец, имитируя процесс охоты, выступал в звериной шкуре и был волохатым. Позднейшие охотники на медведей не маскировались в медвежьи шкуры, но как ритуальная одежда медвежья шкура дожила до XIX в. (медвежьи комоедицы 24 марта у белорусов).

С развитием скотоводства функции звериного бога осложнились охраной домашних животных. Волос стал божеством всяких благ, как охотничьих, так и скотоводческих, божеством всего племенного богатства. Такую же метаморфозу испытало и охотничье оружие: рогатина стала главным магическим предметом в обрядах, сопровождавших первый выгон скота на пастбище.

Земледелие, неразрывно связанное со скотоводством, оставило Велеса "скотьим богом" (во всей широте понятия "скот") и в какой-то мере воскресило архаичную связь этого божества с идеей смерти, которая теперь понималась сквозь призму аграрной магии: умершие, срезанные серпами колосья были добычей земледельца; почвенный слой земли, рождающий колосья, был вместе с тем и вместилищем праха предков. Велес, который во времена тотемизма и веры в реинкарнацию связывал первобытного охотника с миром зверей, теперь прикоснулся к культу предков и аграрному круговороту жизни и смерти, стал в какой-то мере эпихтоническим божеством, связанным с плодородием почвы, т. е. стал "скотьим богом" в комплексном понимании этих слов.

Намеченная здесь эволюция Велеса подтверждается географическими наблюдениями: культ Велеса прослеживается значительно четче на северных окраинах славянского мира, где роль охоты сохранялась дольше, чем на юге; связь Велеса с миром мертвых тоже проступает более определенно в северной части индоевропейского (в том числе и балто-славянского) мира.

Среди языческих идолов славянского средневековья наиболее часто встречается изображение бородатого мужчины с огромным турьим рогом, "рогом изобилия" в руке. Никаких атрибутов Перуна у этих идолов нет, а рог как символ благополучия и обилия является устойчивой деталью почти всех скульптур. Единственное божество, с которым можно связывать эти изображения, - это бородатый (как нам известно) "скотий бог" Велес, покровитель комплексного, земледельческо-скотоводческого хозяйства древних славян. Несколько иную картину дает нам композиция из пяти божеств на Збручском идоле. Четыре божества находятся, как известно, в верхней небесной сфере. Это - два женских божества, Перун и неизвестное мужское божество на задней грани идола. Плоскость земли с хороводом людей поддерживает еще одно мужское божество, изображенное коленопреклоненным. С этим полухтоническим божеством нижнего мира естественнее всего отождествить Белеса. Существенное отличие збручской композиции состоит в том, что символ изобилия - рог здесь принадлежит не мужскому божеству, а женскому, возглавляющему всю композицию.

Положительная роль нижнего мужского божества выражена тем, что на нем, на его плечах, зиждется весь средний мир, мир обыкновенных людей.

Непримиримого противоречия между отдельными бородатыми идолами с рогом в руках и одним из элементов сложной теологической композиции, пожалуй, нет: в первом случае славянин изготавливал изображение бога, обеспечивающего всю полноту земных жизненных благ. Таким богом был Велес-Волос. Во втором случае умудренный знанием скульптор решил дать всю систему представлений о богах, и на первое место он поставил мужское начало (общая фаллическая форма скульптуры), а на второе - женское (богиня на лицевой грани). Вооруженный Перун оттеснен на третий план. В одной плоскости с главной женской фигурой находится бог, держащий на себе землю с людьми. Эта лицевая центральная грань представляла собой продуманное единство богини-матери и полухтонического (эпихтонического) бога-мужчины, благорасположенного к человечеству, каким вполне мог быть Велес. Независимо от атрибуции средневековых идолов и от предположений об охотничьих истоках сам образ Волоса-Велеса безусловно восходит к праславянской и даже к протославянской эпохе. После принятия христианства двойником древнего Волоса-Велеса стал святой Власий Севастийский, что, конечно, произошло по созвучию Болгарские сурвакары (мне посчастливилось видеть обряд в с. Дивле Радомирской в 1946 г.) в шкурах, живописных звериных масках, со скотьими колокольчиками у пояса и с ярко-красными жезлами в руках весьма ощутимо воскрешают облик древних жрецов Белеса.

В святочной славянской обрядности имя Белеса уже не упоминается, но под новый год и на масленицу в песнях упоминался Тур; по селам водили быка, в маскарадах участвовали рогатые маски, именуемые "туром".(Фаминцын А. С. Божества древних славян, с. 237-240.) Не лишено вероятия, что у древнего Белеса могли быть две звериных ипостаси: более архаичная, охотничья - медведь (сохраненная на Севере) и несколько более поздняя, связанная с скотоводством, - тур, встречаемая в южных славянских областях от Украины до Далмации. Введение христианства должно было наложить строгий запрет на имя популярного славянского бога и могло содействовать появлению в святочных песнях такого новообразования, как тур, турицы.

У русских и у балтов (латышей) в качестве новогоднего персонажа известен Овсень.(Чичеров В. М. Зимний период..., с. 69-70.) Латыши празднуют Усинь главным образом на юрьев день, весною. Происхождение термина спорно; может быть, о-весень (как о-лешье, о-пушка) - преддверие весны.(Даль В. И. Толковый словарь..., т. I, с. 9.) Несмотря на календарную близость "велесовых дней" и овсеня, едва ли следует сближать их.

Случайно сохранившееся свидетельство о построении на месте идола Велеса церкви Богоявления позволило привлечь интереснейший этнографический материал, в свою очередь проливающий свет на культ Велеса. Теперь выяснился еще один день чествования "скотьего бога" (помимо знаменитого юрьева дня) - 6 января; велесов день завершал собою обширный цикл празднеств зимнего солнцестояния. Связь Велеса с зимними святками объясняет нам не только обрядовое печенье в виде домашних животных, но и ряженье, одевание звериных масок в святочные дни, пляски в вывороченных тулупах. Старые авторы оставили нам красочные описания святочных маскарадов, когда люди "на тых же своих законопротивных соборищах и некоего Тура-сатану... воспоминают и иныи лица своя и всю красоту человеческую (по образу и по подобию божию сотворенную) некими харями или страшилами, на диявольский образ пристроенный, закрывают...". В другом поучении в более общей форме говорится: "...мы саме ся от человек в звери ся прелагаем".(Гальковский Н. М. Борьба христианства..., т. II, с. 187, 299.)

Устойчивая традиция святочного переряживания в различных зверей и животных и святочного выпекания "караваев" и "коровок" становится значительно более понятной после того, как ее удалось связать с бого-явленским освящением скота и с постройкой богоявленской церкви на месте идола Велеса. Древний "скотий бог" занимал видное место в народной календарной обрядности.

Ряженье в звериные маски и в вывороченные тулупы производилось дважды в год - на зимние святки и на масленицу; оба срока связаны с солнечными фазами - зимним солнцестоянием и весенним равноденствием (масленица ежегодно сдвигается со своего исконного места церковным календарем). Дохристианская масленица по времени совпадала с архаичными комоедицами - праздником пробуждения медведя, когда, как уже говорилось, белорусы плясали ритуальный танец в шубах мехом наружу. Несомненная сопряженность Велеса с медведем, установленная рядом исследователей, позволяет связать с этим "скотьим богом" и масленичное ряженье в разнообразных зверей. Получается так, что сам обычай ритуального переряживания и на святки и на масленицу оказывается прочно связанным с Белесом в его первичной ипостаси звериного бога, осложненной более поздними элементами "скотьего бога".

Если Велес-Волос был объектом и центром святочно-масленичной карнавальной обрядности с ее широким песенным репертуаром, то нам становится понятным упоминание Велеса в "Слове о полку Игореве". Выбирая ту или иную форму зачина своей поэмы, великий автор как бы примеривался к Бояну, пробуя то один стиль, то другой, пытаясь представить читателю, как бы мог начать поэму его предшественник Боян::

     Чи ли въспети было
     вещей Бояне, Велесовь внуче...

Княжеский поэт, воспевавший Мстислава Тмутараканского и Ярослава Мудрого, назван здесь внуком Велеса.

По записям этнографов середины XIX в. известно, что под новый год, когда как бы прощались со всем старым, в деревнях исполняли целые циклы былин-старин. А новый год, судя по болгарским сурвакарам, был именно праздником Велеса. Зимние святки являлись кульминацией праздничного песенно-танцевального творчества всех жанров, и поэтому не удивительно, что то божество, вокруг которого и ради которого все пелось, оказалось в представлении древних славян покровителем песен, сказаний, поэзии вообще. Исполнители такого рода ритуальной поэзии, как былины и сказания, вполне могли именоваться "велесовыми внуками".

Размытость культа Велеса в этнографических материалах XIX в. не позволяет полностью восстановить весь календарный цикл молений этому божеству. Предположительно он может быть представлен так.

1. Первая неделя января. Ряженье в звериные шкуры, маски тура, обряды заклинания скота.

2. Масленица. Комоедицы (24 марта). Медвежьи пляски, маски тура.

3. Юрьев день (23 апреля). Первый выгон скота. Языческое божество заслонено св. Георгием.

4. Турицы на троицын день (у западных славян). Связь с Белесом не ясна.

5. Жатва. Оставление в поле последних колосьев "Волосу на бородку". Хранение необмолоченных снопов для обрядового кормления скота в "велесовы дни" (2 или 6 января). Изготовление соломенной бороды, помещаемой под образами.

Хорс. Симаргл.

Как видно из изложенного, славянский языческий пантеон начал формироваться в глубочайшей древности. Сдвиги в хозяйственных формах жизни человечества приводили к новым взаимоотношениям с экологической средой, с природой в целом и видоизменяли мировоззрение людей, создавая в их сознании новую картину мира и новые образы таинственных сил, влиявших, по их мнению, на судьбу человека.

Естественно, что наиболее серьезные изменения происходили по мере выдвижения производящего хозяйства на первенствующее место. Явно выраженный патриархат содействовал дальнейшей эволюции религиозных образов.

Одной из хронологических примет новых элементов в сонме древних первобытных божеств могло бы явиться наличие в славянском языческом именослове богов с иранскими именами, что справедливо связывается со скифским этапом жизни праславян-сколотов и со скифским (иранским) воздействием. К иранскому влиянию относят Дажьбога, Стрибога, Хорса и Симаргла. Два первых божества отнесены по признаку содержания в их именах слова "бог", являющегося заимствованием из иранского.(См.: Георгиев В. Трите фази на славянската митология. София, 1970.) Хорса считают взятым от иранцев потому, что во многих иранских наречиях близкие по звучанию слова обозначают "солнце"(Из новейших на эту тему работ см.: Зализняк А. А. Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода. - Вопросы языкознания, 1962, № 6, с. 28-45.); Симаргл, непонятный уже книжникам XI - XIII вв., разъяснился только после работ К. В. Тревер, сопоставившей его с иранским Сэнмурвом.( Тревер К. В. Собака-птица: Сэнмурв и Паскудж. - В кн.: Из истории докапиталистической формации. М.; Л., 1933, с. 324 - 325.)

При всей несомненности длительных славяно-скифских контактов не следует все же отождествлять славянский пантеон со скифским. Ни одно из имен славянских божеств, считающихся иранскими, не приведено в перечне собственно скифских богов.

Сопоставим скифский пантеон Геродота с теми славянскими богами, в именах которых исследователи видят иранское воздействие. Соотнесение славянских и скифских богов по их функциям может быть сделано, разумеется, лишь приблизительно. Если Дажьбог в какой-то мере может быть сопоставлен с солнечным Аполлоном-Гойтосиром, то Стрибог остается в значительной мере неразъясненным. Наиболее приемлемым представляется суждение М. Вей: Стрибог - "Бог-отец" ("pater bhagos"), аналогичный Юпитеру.( Вей М. К этимологии древнерусского "Стрибог". - Вопросы языкознания, 1958, № 3, с. 96-99.) А в таком случае слово "Стрибог" является не столько собственным именем, сколько эпитетом, определением верховного божества как отца Вселенной. Сварог ("Небесный), Стрибог ("Бог-отец") и, как увидим далее, Род ("Рождающий") - все эти слова могли означать одно патриархальное мужское божество, пришедшее на смену архаичным представлениям о Небесных Владычицах.

Сопоставим скифский пантеон с той частью славянского, которая расценивается обычно как возникшая под скифским воздействием. Приведение скифских божеств к общему знаменателю античной мифологии, облегчающее нам понимание их функциональной сущности, уже сделано Геродотом в процессе записи им скифских сведений. Порядок следования богов в перечне дан Геродотом.(С представлением о Стрибоге как о божестве неба вполне увязывается и наименование ветров "стрибожьими внуками" ("Слово о полку Игореве"), 194 Геродот. История, IV-59, с. 201.)

Греческие божества Скифские божества Славянские божества, имена которых считаются иранскими

Гестия Табити

Зевс Папай Стрибог

Гея Апи

Аполлон Гойтосир Дажьбог

Афродита Небесная Аргимпаса

Посейдон Фагимасад (только у царских скифов)

Арес ? Хорс

Симаргл

Как видим, функциональных совпадений славянского со скифским очень немного, да и те дают нам совершенно различную форму имен: Папай - Стрибог; Гойтосир - Дажьбог. Близость славянских форм к иранским наречиям ограничивается только включением слова "бог". Вполне возможно, что это произошло в эпоху славяно-скифских контактов (симбиоза) в VI - IV вв. дон. э., но, по всей вероятности, нельзя исключать и более древних индо-иранских связей языковых предков славян.

Записанный Геродотом пантеон относится, разумеется, к скифам-кочевникам, как и все, что историк говорит о собственно скифах. Божества скифов-пахарей, сколотов носили другие имена, лишь частично окрашенные иранскими чертами. В скифо-кочевническом перечне богов отсутствует Хорс, божество солнца; возможно, что это вызвано вторичностью солнца: солнце - признак Белого Света ("вещь бо есть солнце свету"). Белый Свет (Вселенная) так относится к солнцу, как Дажьбог (бог света и солнца) к Хорсу (богу только одного светила), как Аполлон к Гелиосу.

Несмотря на целый ряд иранских параллелей, славянское имя божества солнца - Хорс - может быть поставлено в ряд и со славянскими и с греческими словами, обозначающими "круг", "окружность", "округу". Таковы греческие: chora - "округа", choros - "круглый светильник", "хорос". В русском языке: "хоровод" - круговое движение, "хорошуль" - круглый ритуальный пирог-курник, "хоромы" - круговая застройка (древний смысл); в болгарском: "хоро" - круговой танец. Сибилянтным лингвистическим соответствием "хору" является слово "коло", обозначающее "круг", "колесо", "круговой танец", "кружок единомышленников", "мирскую сходку", "обод", "обруч" и т. п.

В этот семантический ряд, не нарушая закона замены согласных к, х, с, ш (сук, сухой, сушить, "на сусе древе"), вписывается и солнце (сълньце, слъньце).

В скифское время у приднепровских праславян-земледельцев существовали, по-видимому, обе формы обозначения солнца: производная от "хоро" (Хорс) и от "коло" (сколотский царь Колаксай, Солнце-Царь). Возможно, что у праславян, как и у современных им греков, имела место некоторая путаница: солнце как светило, как предмет, как субъект света нередко сливалось с более широким понятием светлого солнечного божества вроде Аполлона или Дажьбога, иногда олицетворяя его, иногда полностью подменяя. В итоге мы можем наметить следующую схему проявлений солнечного культа древних славян.

1. Хорс ("круглый") - божество солнца как светила. В "Слове о полку Игореве" назван "Великим Хорсом". По всей вероятности, очень древнее божество, представления о котором предшествовали идее светоносного небесного бога вроде Аполлона. Культ солнца-светила ярко проявился у земледельцев энеолита, а уже в бронзовом веке появилось представление о ночном солнце, совершающем свой подземный путь по "морю мрака". Имя Хорса сохранилось в ритуальной лексике XIX в. ("хоровод", "хорошуль", "хоро").

2. Колаксай - мифический царь сколотов-праславян. Интерпретируется как Солнце-Царь (от "коло" - круг, солнце).

3. Сколоты - приднепровские праславяпе пахари, названные по имени своего царя Колаксая. В основе самоназвания лежит тот же корень "коло" - солнце, который есть и в имени царя. Записанная Геродотом легенда (см. 10 главу этой книги) позволяет перевести слово "сколоты" как "потомки солнца".

4. Дажьбог. Божественный мифический царь, называемый иногда Солнцем. Бог-податель благ. В изменении имени отразилось расширение представлений о солнечном божестве.

5. "Дажьбожим внуком", т. е. "внуком Солнца", назван русский князь из Приднепровья, что позволяет сближать отголоски языческих мифов, сохранившиеся до XII в. н. э., с древними мифами о потомках солнца, существовавшими в этих же местах в V в. до н. э.

6. Последним дошедшим до нас отголоском древних мифологических представлений о "внуках Солнца" является раздел русских богатырских сказок "Три царства" или "Золотое царство" (подробнее см. 10 главу).

Из числа славянских божеств, упоминаемых русскими средневековыми источниками и сближаемых с кругом иранских божеств, нам осталось рассмотреть Симаргла (Симарьгл, Сьмарьгл). В поучениях против язычества имя этого божества стоит обычно рядом с именем Макоши, "матери урожая". Для церковников XI - XII вв., да, по всей вероятности, и для всех русских людей того времени, имя этого божества было уже непонятно, писалось различно, а иногда даже делилось на две части (Сим и Рыл), что очень понравилось позднейшим исследователям, которые говорили о двух загадочных богах или же приходили к пессимистическому выводу об описках, ошибках в написании и о полной безнадежности расшифровки. Только знаток иранской мифологии и искусства К. В. Тревер нашла решение загадки, сопоставив русского Симаргла с иранским Сэнмурвом.(Тревер К. В. Собака-птица...)

Идя по следам К. В. Тревер, коснувшейся русских сюжетов лишь вскользь, я написал специальное исследование о Симаргле по материалам русских поучений и обильных данных прикладного искусства XI - XIII вв. (Рыбаков Б. А. Русалии и бог Симаргл-Переплут, с. 91-116; Rybakov В. A. The Rusalii and the God Simargl-Pereplut. - Soviet Anthropology and Archeology, 1968. vol. VI, N 4, p. 34-59.) Подробные сведения о культе Симаргла будут приведены в дальнейшем, там, где будет описано язычество Киевской Руси. Здесь же ограничусь основными выводами.

Симаргл (может быть, правильнее Семаргл от слова "семя"?) - божество низшего порядка; это - священный крылатый пес, охраняющий семена и посевы. Уже в трипольской росписи встречаются псы, прыгающие и кувыркающиеся (как бы летающие) вокруг молодых растений. При изобилии в те времена мелкого рогатого зверья (косули, серны, дикие козы) охрана посевов от поедания и вытаптывания была важным делом.

Персидский Агурамазда поручал Сэнмурву заботу о небесном "дереве всех семян". Симаргл-Сэнмурв был как бы олицетворением "вооруженного добра": при мирных аграрных функциях он был наделен когтями, зубами и вдобавок крыльями; он - защитник посевов. Позднее архаичного Симаргла стали называть Переплутом. Он был связан с корнями растений. Культ Симаргла-Переплута тесно связан с русалиями, празднествами в честь вил-русалок. Русалки, или вилы, изображавшиеся в виде сирен, красивых крылатых птице-дев, являлись божествами орошения полей, дождями или влажными утренними туманами. Роса - не только капли охлажденного тумана на земле и растениях, но и сам туман. Известна поговорка: "Пока солнце взойдет - роса очи выест". Вот с этой утренней влагой, очень важной для созревающих посевов, и связаны представления о русалках. Русалии праздновались в начале и в конце зимних святок ("в навечерие рождества и богоявления"), обрамляя годичные заклинания природы и судьбы молениями о воде, обязательном условии будущего урожая.

Главным праздником в честь русалок была русальная неделя, приходившаяся, как показывает славянский календарь IV в. н.э., на 19 - 24 июня и завершавшаяся праздником Купалы.(Рыбаков Б. А . Календарь IV в. ..., с. 80; Rybakov Boris. Calendrier agraire et magique des anciens Polianes. - In: Atti del VI Congresso Intern. delle Scienze Preistoriche e Protoistorich. Roma, 1966, sez. V-VIII, s. 204.)

Среди русских женских украшений XI-XIII вв. ярко выделяются широкие серебряные браслеты-обручи, служившие для закрепления длинных рукавов женских рубах. Во время языческих ритуальных игрищ женщины перед танцем снимали браслеты и плясали "спустя рукава", как бы превращаясь в русалок, размахивающих крыльями-рукавами. Это был танец плодородия, описание которого сохранилось в сказке о царевне-лягушке. На упомянутых браслетах очень часто изображались гусляры, маски, чаши со священным напитком, танцующие с распущенными рукавами девушки.

Особый интерес представляет браслет из состава Тверского клада 1906 г., где, кроме "многовертимого плясания" в честь Переплута, изображена сцена жертвоприношения Симарглу-Переплуту.(Рыбаков Б. А. Русское прикладное искусство X-XIII веков. Л., 1971, рис. 145-146.) Девушка в длинной узорчатой рубахе и с распущенными волосами подносит кубок изображению крылатого пса. Пес Симаргл как бы вырезан из дерева, растущего в земле (показаны его корни) и сильно изогнутого. Явно, что чеканщик изображал не животное, а скульптуру животного, идола Симаргла-Переплута.

Браслеты с изображением русалий находят в составе боярских и княжеских кладов XII - XIII вв. Наличие среди них подчеркнуто языческих сцен показывает, что боярыни и княгини эпохи "Слова о полку Игореве", очевидно, принимали участие в народных ритуальных танцах плодородия подобно тому, как Иван Грозный в молодости пахал весеннюю пашню в Коломне.

При всей близости русского Симаргла-Съмаргла к иранскому Сэнмурву следует сказать, что здесь перед нами не столько заимствование, сколько одинаковость образа. В пользу этого говорит и то, что ни один из многочисленных иранских вариантов имени Сэнмурва не совпадает с русской формой.

Возможно, что по поводу всех четырех божеств со следами иранского влияния на форму их имен нам придется ограничиться признанием близости, одинаковости, но воздержаться от мысли о непосредственном скифском воздействии в VI - IV вв. до н. э. Эта одинаковость или сходность могла возникнуть и в очень отдаленную эпоху конца земледельческого энеолита, когда предки индоиранцев, славян, греков и фракийцев впервые создавали образы патриархальных божеств неба, солнца и посевов. Скифская же эпоха с ее несомненными контактами праславян с иранцами могла закрепить именно эти, близкие к иранским, формы.