Донатистский раскол и бунт циркумцеллионов

В своей совокупности христианство все более превращалось после эпохи Константина в силу порядка и социальной консервации. Последние гонения времен Диоклетиана оставили заметные рубцы. Наиболее спорным по-прежнему оставался вопрос о том, какой линии держаться по отношению к тем верующим, и особенно к тем руководителям, которые "предали", то есть добровольно сдали церковное имущество властям, допустив тем самым его уничтожение. Первые стычки по этому поводу произошли в Египте, где епископ александрийский Петр был обвинен в чрезмерной снисходительности к отступникам. Но конфликт перебросился вскоре на Запад, где разгорелся между Римом и Карфагеном и бушевал с переменным успехом, перерастая даже в вооруженные восстания.

В Северной Африке преследования были особенно жестокими. Выборы епископом в Карфагене Цецилиана вызвали споры, были отвергнуты партией ригористов, которая сплотилась вокруг двух нумидийских епископов - Секунда и Доната. По имени этого последнего или другого Доната, прозванного Великим, - если допустить, что речь идет о двух разных лицах, - получило название движение, которое вылилось в обширный раскол. Донатисты выбрали в Карфагене другого епископа - Майорина. Сторонники Цецилиана обратились к Константину с просьбой вмешаться. В 313 г. по просьбе римского епископа Мильтиада, или Мельхиада, предшественника Сильвестра, император, который до того ограничивался посылкой денежной помощи законопослушному духовенству, издал эдикт, которым лишал донатистов их культовых помещений и осуждал на изгнание некоторых из их наиболее видных вождей.

Вмешательство политической власти подогрело недовольство. Образовались две враждующие церкви. К проблеме прощения "предателей", которая теперь стала лишь простым прикрытием, добавились проблемы действенности епископских посвящений в сан, необходимости (или ненужности) второго крещения в случае недостойного поведения отступника и права наиболее униженных плебеев на самостоятельность по отношению к гражданским властям и на менее гибельные условия жизни.

Что касается крещения, то епископы-антидонатисты отвергли точку зрения их оппонента Киприана и приняли решение римской церкви, признавшей магическую эффективность обряда крещения в нем самом и благодаря ему, независимо от ритуальной чистоты того, кто ему подвергся. Донатисты же склонялись, напротив, к защите африканской традиции и даже добились в 321 г. известного признания со стороны Константина, который был до конца поглощен завершающей распрей с Лицинием, на Востоке, и имел достаточно забот, чтобы не вникать в религиозные споры. Они были особенно яростными среди коренных жителей, потомков финикийцев и берберов, оттиснутых римскими колонами на край пустыни. Это были батраки, рабы, обнищавшие горожане, в глазах которых христианство еще выглядело оппозицией привилегированным слоям.

Социальное учение донатистов отрывочно, и восстановить его не просто. Кровавое восстание, вспыхнувшее в те годы в Северной Африке, не было организовано непосредственно ими, но несомненно, что в расколе под религиозной оболочкой нашли выход экономические и политические запросы, которые долгое время подавлялись. Теперь же они были обращены против императорского абсолютизма и власти господ.

Часть восставших сгруппировалась под названием агонистов, или борцов за веру, явно перекликавшихся с аналогичными движениями на Востоке. Но их противники предпочитали называть их циркумцеллионами. Это латинское слово не очень ясного происхождения, вероятнее всего, указывает на безземельных сельских работников, пребывавших в вечных поисках занятия, напоминающих батраков, бродивших от одного хозяина к другому; то есть на "тех, кто вертится вокруг лачуг", а отсюда и уничижительный смысл этого слова - "бродяги"¹. Циркумцеллионы требовали освобождения рабов, аннулирования долгов и ликвидации ростовщичества, собирались в вооруженные банды и вели своего рода партизанскую войну, совершая стремительные набеги на обособленно живших крупных землевладельцев. Виллы и деревушки горели, семьи наиболее ненавистных латифундистов вырезали. "Никто не чувствовал себя в безопасности в своих владениях", - сообщает римский хронист того времени.

¹ (Латинское слово cella [целла] означало "помещение", "комната для рабов" (cella familiarica), circum [циркум] - предлог "вокруг". - Прим. пер.)

Несмотря на упорное сопротивление повстанцев, отряды, отправленные Константином на место событий для усиления местных гарнизонов, в конце концов взяли верх и дали начало безжалостным репрессиям во имя порядка и религии. Донатистские церкви пытались отмежеваться от повстанцев, чтобы не нести за них ответственность. Но местные власти и враждебные им епископы, начиная с Октавия из Милеви, официального историка раскола, и кончая Августином, в начале V в., продолжали обличать их как первопричину столь великих беспорядков.

Движение агонистов пошло на убыль, но не исчезло совсем уже потому, что народные бедствия, которые его породили, не только не исчезли, но стали еще более нестерпимыми. Эпизодические возмущения продолжались до начала V в. и даже долее. Последние эпигоны донатизма объединились с антиримскими армиями вандалов, когда те сумели проникнуть под предводительством Гензериха в Африку из Испании через Гибралтарский пролив и завоевали ее в 439 г. Одна донатистская община перебралась также в Рим, и ее приверженцы получили там прозвание "монтензов", то есть "монтанаров", горцев. Они собирались в пещере за городской стеной и вообще оказались за гранью общества, о чем и говорит само их имя.

На Востоке беспокойство масс при Константине не нашло единого центра кристаллизации в экономической и социальной сферах, тем более что и условия жизни населения, особенно в Малой Азии, не были еще столь же трагическими, как в западных провинциях. Нет все же сомнения, что за арианской ересью, возникшей именно на Востоке, скрывались и этническая дифференциация населения, и возникавшие в народе центростремительные силы, в ней оживали также и соответствующие религиозные идеи, чуждые христианской тематике. Учение Ария, который отрицал субстанциальную божественность Христа, казалось более приемлемым для языческой среды, находившейся под влиянием монотеизма неоплатоников.

Константин не придавал большого значения чисто теологическим дискуссиям. Он боялся, однако, как бы какой-либо разлад в лоне христианских общин не стал угрожать тому единству, которое он считал необходимым для дальнейшего осуществления его политики восстановления государства и защиты неприкосновенности границ. И потому после тщетных попыток примирения он решился созвать собрание епископов уже не из части империи, а со всей ее территории: вселенский, то есть "универсальный", собор, решения которого имели бы значение закона, одобренного самодержцем.

Заседания собора были открыты императором 20 мая 325 г. в Никее, в Вифинии. На нем присутствовало несколько более 300 епископов, все почти без исключения с Востока. Самого Сильвестра, который руководил римской церковью большую часть царствования Константина (он был избран епископом 31 декабря 314 г. и умер 31 декабря 335 г.), не пригласили даже для консультаций, и он был представлен лишь двумя пресвитерами. Его влияние, впрочем, и не распространялось за пределы Италии.

Никейский собор, который не сумел решить вопрос об арианстве, стал, однако, свидетелем упрочения принципа государственного вмешательства в религиозную сферу. Константину не был неприятен присвоенный ему придворными титул - "епископ церкви по внешним делам". Это были, однако, вопросы, которые касались не только внешних сторон вероучения, но и всей идеологической и институциональной жизни церкви. Их решение и послужило разработке мер принуждения по отношению к меньшинствам или группам несогласных, а также стало толчком к новым преследованиям во имя новой религии.

Нарождалась эпоха, которую еще сегодня принято называть эрой Константина в двойном смысле слова: слияние религиозного и политического порядка и сведение церковной организации к роли бастиона сил социальной консервации и политического господства. Апокалиптические чаяния первых времен отныне были отброшены за грань официальной религиозности, которая не допускает вольнодумного видения общественной жизни, ускользающего от контроля иерархии. Для Евсевия Кесарийского "царство божие" реализуется в роскоши и могуществе "царства Константина". Ожидание нового мира было банализировано обещанием посмертной компенсации за несправедливости и повседневные страдания в этом мире.

Последние мечтатели, мыслившие о крушении общества, основанного на безудержной эксплуатации огромного большинства населения, видели себя обреченными на изоляцию или на раскольничество. Эта особенность христианства и станет одной из характерных черт реальной истории христианства по настоящий день.