НОВОСТИ    БИБЛИОТЕКА    КАРТА САЙТА    ССЫЛКИ
Атеизм    Религия и современность    Религиозные направления    Мораль
Культ    Религиозные книги    Психология верующих    Мистика


предыдущая главасодержаниеследующая глава

V. Тезисы против индульгенций

Римско-католическая церковь, как говорил Ф. Энгельс, была "крупным интернациональным центром феодальной системы"*. Несмотря на все внутренние войны, она объединяла католические страны в одно большое политическое целое, которое находилось в противоречии как с греко-православным, так и с мусульманским миром. Церковь освящала своим авторитетом незыблемость существующих феодальных порядков и провозглашала божественное происхождение королевской и княжеской власти. В церковном ведении находилось практически все дело образования, культурная политика и значительная часть судебной практики (прежде всего - суды третейские). Папская курия (кардиналы, придворные и высшая церковная администрация) имела в своем распоряжении послушное монашеское войско, которое во всякий момент могло возбудить иск о ереси и неблагонадежности, донести проклятия папских булл до самых отдаленных уголков Европы и с высоты церковной кафедры начать борьбу не на жизнь, а на смерть с любым неугодным Риму светским государем.

*(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 306.)

К концу средневековья церкви принадлежало в Западной Европе около трети всех обрабатываемых земель, на которых трудились тысячи крепостных и полукрепостных. На содержание духовенства отдавалась десятая часть всех доходов мирянина-простолюдина ("церковная десятина"). Церковно-феодальная эксплуатация обеспечивалась "светским мечом", то есть военной и полицейской силой мирского государства.

С развитием товарно-денежных отношений алчность феодалов-священников, как и алчность помещиков, не имеющих духовного сана, быстро возрастает. Церковь испытывает потребность во все более энергичных и послушных действиях "светского меча". Она активно проводит в жизнь мысль о беспрекословном подчинении мирских государей римскому владыке. Папство не только укрепляет и расширяет собственное клерикально-монархическое государство в Италии, но и ставит в вассальную зависимость от него ряд европейских правителей (королей Неаполя, Португалии, Арагона, Англии, Сицилии, Корсики, Венгрии).

Зависимость эта сохраняется, однако, недолго. То же развитие товарно-денежных отношений, которое подогрело теократические притязания папского Рима, ведет к формированию национальных рынков, а вслед затем - к возникновению сильных национальных государств. Во второй половине XV века в ряде стран (Англии, Франции, Испании, Венгрии) происходит упрочение централизованной монархической власти. Даже в раздробленной Германии в последние десятилетия XV века (при императорах Фридрихе III и Максимилиане I) предпринимаются попытки реформировать империю в духе единства, которые, правда, разбиваются о противодействие князей.

Новые европейские монархи (например, Франциск I во Франции и Генрих VIII в Англии) пользуются своим "светским мечом" уже далеко не так, как хотелось бы Риму. Церкви не только не удается взвинтить с их помощью традиционные феодальные поборы - ее собственные доходы облагаются теперь государственными налогами. Монархическое государство постепенно принимает на себя функции контроля за воспитанием и культурной жизнью, судебного арбитража, охраны частных накоплений, то есть лишает церковь и этих традиционных источников дохода. Мирское могущество Рима в ряде стран оказывается подорванным именно в тот момент, когда папство наиболее стремится к нему и делает все возможное для его догматического, канонического и организационного обеспечения.

В этой сложной ситуации папская курия и принимает все меры для интенсификации торгашески-феодальных методов обогащения. Широкое распространение получает продажа светским феодалам церковных должностей (а это значит и права пользования соответствующими земельными наделами). В одних случаях деньги за должность - например, епископскую - взимаются сразу и сполна (симония), в других - постепенно, как ежегодная ленная плата (аннаты). Монастыри и епископства по примеру крупных ростовщиков ссужают свои средства под грабительские проценты. Подвижный централизованный аппарат папской церкви используется теперь для того, чтобы проникнуть в доходные операции крупных помещиков, ростовщиков и купцов-фернхэндлеров; соединить их капиталы с церковными средствами; косвенно заинтересовать их в обогащении римского государства.

Торгашески-феодальному церковному ограблению подвергаются в той или иной степени все католические страны. Однако новые монархии (например, Франция и Англия) уже создают значительные препятствия для выкачивания Римом их национальных богатств. Папская курия наваливается теперь на политически раздробленную Германию. Именно она становится районом, где процветают симония и аннаты, торговля реликвиями и ростовщические операции монастырей. Мешки с золотом и серебром, говорил немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен, подобно птицам, улетают из Германии через Альпы. Папская церковь делает немецких князей соучастниками своих новых махинаций, хитро стравливает их друг с другом и заставляет соперничать в деле оказания военной и полицейской помощи Риму.

Но именно поэтому протест против папского грабежа приобретает в немецких землях низовой, демократический характер - характер всеобщего нравственно-религиозного возмущения упадочной, корыстной, безбожной церковью. Страна, оказавшаяся далеко позади других по критериям государственно-политической независимости от Рима, становится родиной Реформации. Именно здесь начинается развитие новой религиозной идеологии, которой суждено стать духовным оружием ранних буржуазных революций (классовых битв в самой Германии, наиболее решительных народных выступлений в Нидерландах в ходе борьбы за независимость и Английской революции 1645-1649 годов).

В начале XVI века арсенал рассчитанных на Германию грабительско-спекулятивных церковных предприятий пополнился еще одной мерой: в стране началась регулярная продажа индульгенций (отпущений). В 1501, 1504 и 1509 годах в разных немецких землях появились продавцы этого нового "священного товара". Его распространением непосредственно занимались служители церкви (обычно монахи-доминиканцы), но долю от выручки получали и князья, во владениях которых велась торговля, и немецкие ростовщики, ссужавшие средства на организацию коммерции. Было известно, что право продавать индульгенции в ряде случаев приобреталось за взятки; что архиепископ Альбрехт фон Гогенцоллерн просто занял у Фуггеров сумму индульгентной выручки, которую он должен был переправить в Рим, а затем выколачивал ее из мирян с учетом набежавших процентов. Складывалось впечатление, что самая отчаянная, самая продувная порода дельцов спекулирует на христианском покаянии.

Но дело было не только в этом. Продажа индульгенций как таковая, то есть рекламируемая церковью возможность откупаться от небесных наказаний, - вот что глубоко встревожило совесть немецкого мирянина. Это было удобно, однако внушало подозрение в грандиозном церковном обмане, который существует уже много веков и лишь получает завершение в практике циничных денежных расчетов христианина с богом. Римская курия и не предполагала, что вместе с новым "священным товаром" она выставляет на рынке последние секреты церковно-феодальной эксплуатации и что в среде ее титулованных богословов найдется человек, который укажет на эти секреты встревоженному немецкому простолюдину.

* * *

Отпущения имели давнее прошлое и коренились в самом существе средневеково-католической трактовки прегрешения и покаяния.

В языческих религиях был широко распространен обычай искупительных жертв, которые человек, провинившись, приносит оскорбленному богу. Первоначальное христианство отменило этот обычай и настаивало на том, что расплата за земные прегрешения будет целиком совершаться на небесах. Однако данное воззрение продержалось недолго. Формирующаяся католическая церковь, понимая, как много дает в этом мире власть над наказанием, стала утверждать, что по крайней мере часть причитающейся грешнику божественной кары он может и должен отстрадать еще на земле. Царство загробных мучений было поделено на ад и чистилище. Считалось, что в аду грешник наказывается за общую злобность своей души, о которой способен судить один лишь бог, в чистилище же отбывает наказание за явную неблагочестивость своих поступков, которая видна церкви и по ее воле может сурово штрафоваться еще при жизни грешника. Так в церковно-католическом словаре появляется понятие епитимий - покаянных тягот и страданий, замещающих небесные очистительные муки.

Первоначально епитимьи были очень тяжелыми: церковь назначала грешнику мучительные самобичевания, трех-, пяти- и семилетние посты (нередко на хлебе и воде), продолжительные паломничества и изгнания. Сплошь и рядом епитимьи исполнялись еще долго после того, как человек раскаялся в своем проступке и внутренне переменился.

Начиная с VI века в разных местах (инициатива пошла из Ирландии) делаются попытки практиковать так называемые "повторные покаяния", после которых грешнику разрешалось замещать тяжелые труды более легкими. В X веке было принято папское постановление, согласно которому всякому кающемуся можно простить часть его епитимий в вознаграждение за его благочестивые дела.

Новая позиция церкви была продиктована не просто гуманными соображениями: зачитывая благочестивые дела вместо покаянных страданий, папство получало возможность оказывать самое широкое влияние на повседневное поведение мирян. Но что самое главное - в искупительном благочестивом поступке всегда предполагалось стремление угодить церкви: для крестьянина-грешника самой совершенной формой замещающего благочестия считалось коммендирование (то есть добровольный переход в положение епископского или монастырского крепостного); для грешника дворянина - обычай дарить или завещать церкви свое поместье.

Рядом с понятием епитимьи встает понятие сатисфакции - покаянного благодеяния, замещающего покаянные страдания. Вместе с этим понятием возникает сложная, казуистически продуманная иерархия "добрых дел". На верхних ее этажах оказываются жертвенные акты, непосредственно имеющие в виду интерес церкви (например, дарения); на средних - искупительные действия, основанные на идее любви к ближнему, но перепоручаемые церкви (например, вручение ей денег на бедных); а на самых нижних - обычные проявления христианского доброжелательства.

Мы ничего не поймем в страстном раннереформационном протесте против спасительности "добрых дел", если не примем во внимание, что он постоянно имел в виду эту иерархическую интерпретацию добродетелей, которая способствовала обогащению феодальной церкви и тяготела над всеми самостоятельными решениями мирянина наподобие оброчного реестра. Замещая назначенные церковью наказания и уроки, моральное поведение насквозь пронизывалось духом исправительного прилежания, вассальной и крепостной покорности.

Идея сатисфакции завоевала полное признание в эпоху крестовых походов. Было решено, что участие в священной войне против ислама освобождает верующего ото всех ранее назначенных епитимий. Большой успех, достигнутый папой Урбаном II в 1095 году в агитации за первый крестовый поход, в немалой степени объяснялся тем, что он использовал эту новую католическую приманку, которая и стала вскоре называться индульгенцией, то есть отпущением.

По своему происхождению индульгенция есть, таким образом, не что иное, как прощение ранее назначенных епитимий в обмен на оказанную церкви важную услугу. Но поскольку сама епитимья представляла собой эрзац наказания по отношению к карам чистилища, постольку отпущение означало полное или частичное освобождение от небесных очистительных мук. Основной религиозный мотив, из которого возникли индульгенции и который определил их дальнейшую историю, есть именно страх перед чистилищем, насаждавшийся папской церковью с момента ее первых посягательств на феодальное мирское господство. Там, где представление о чистилище отсутствовало (например, в католической церкви Ближнего Востока), индульгенции не получили никакого распространения.

Для последующего развития практики отпущений решающее значение имели растущие денежные аппетиты папства.

В 1187 году папа Григорий VIII даровал прощение грехов не только тем, кто лично участвовал в крестовом походе, но и тем, кто помог ему денежными пожертвованиями. С этого времени повелось, что крупное денежное содействие Риму почти всегда вознаграждалось отпущением.

С начала XIV века (в тот именно период, когда в феодальном хозяйстве совершается переход от натурального к денежному оброку) папская курия упорно работает над тем, чтобы распространить эту форму отпущений и на низовую массу мирян. В 1390 году церковь постановила, чтобы отпущения даровались не только людям, которые паломниками пришли в Рим, но и тем, кто вместо этого внес имущественные или денежные взносы. Последние принимались папскими экспедиторами, разъезжавшими по Западной Европе в годы различных церковных юбилеев.

Так индульгенции превратились в "священный товар". Для широкого и регулярного их распространения не хватало только соответствующего бумажного знака. До середины XV века в качестве такого использовались "исповедальные письма", которые составлялись при передаче церкви денежного пожертвования, а в час смерти дарителя предъявлялись священнику. В 70-х годах церковь начинает рукотворным и печатным способом изготовлять специальные ценные бумаги - разрешительные грамоты, которые, как облигации, выдаются на руки плательщику. При папе Сиксте IV курия постановляет, что они могут продаваться в любой (не только юбилейный) год и вручаться грешнику даже в том случае, если он не исповедан. Одновременно вводится отпущение для умерших, то есть право покупать разрешительные грамоты на имя родственника или друга, томящегося в чистилище (ради облегчения его мук). Это нововведение, которому долго противились юристы-каноники, оказывается столь популярным, что проникает повсеместно и вызывает большое оживление в "священной торговле".

Параллельно этим мероприятиям в католических университетах идет работа по теологическому оправданию индульгенций. Больше других сделал для этого французский доминиканец XIII века Гуго Шерский. Он открыл и описал сокровищницу "заслуг", накопленных Христом и святыми, из которой церковь может выплачивать отпущения. В XIV-XV веках идеи Гуго подверглись детальной и одновременно вульгарной разработке. Теперь каждый продавец индульгенций мог объяснить их набожному покупателю, что вместе с разрешительной грамотой тот приобретает частицу "избыточных добрых дел", некогда совершенных величайшими праведниками. Частицы этой достаточно для погашения даже самого тяжкого из наших грехов.

Распространители индульгенций, писал К. Маркс, "опирались на своеобразную теорию накопления: множество мучеников и святых церкви имело такое обилие заслуг перед богом, что из этого образовался запас... который глава видимой церкви, папа, может дарить или продавать другим верующим, имеющим за собой мало заслуг или даже бремя тяжких грехов (минус)"*. Эта теория была важной частью позднесредневекового католического вероучения как религиозной идеологии торгашески-феодального режима.

*(Архив Маркса и Энгельса, т. VII, с. 148.)

Знаменательно, однако, что ко времени Лютера догматическое определение отпущений так и не появилось на свет. Существовали лишь разрозненные папские заявления, из которых с помощью казуистики можно было вывести, что сомнение в спасительной силе отпущений и в праве папского распоряжения "небесным сокровищем заслуг" есть ересь. Римская церковь еще не решалась намертво связать себя с практикой индульгенций, перед которой меркли самые грубые искупительные обряды язычников.

* * *

В 1505 году папа Юлий II обратился к "христианскому миру" с требованием о денежных пожертвованиях на строительство нового здания собора св. Петра. Основную часть этих пожертвований предполагалось взыскать с Германии. Немецким князьям были обещаны крупные награды за содействие новому церковно-коммерческому предприятию, и они соперничали друг с другом за право продажи индульгенций в своих владениях.

В апреле 1517 года в Магдебурге и его окрестностях появился доминиканец Иоганн Тецель, сопровождаемый секретарем торгового дома Фуггеров. Тецель был наделен чином папского субкомиссара и чином бранденбургского инквизитора. Он развернул шумную и наглую торговлю "священным товаром", подкрепляя свою агитацию угрозами костра.

Тецель, несомненно, обладал талантом коммивояжера и популяризатора: он прекрасно переводил схоластические завоевания последнего столетия на язык набожного немецкого простолюдина. "Едва только твои деньги звякнут в моей кассе, - говорил он ему, - и душа твоего грешного папаши тотчас выпорхнет из чистилища". Или: "Ну, наконец-то я уверен в твоем спасении; ну, наконец-то мне не надо больше молиться за тебя и натирать мозоли на коленях". Когда сомневающиеся спрашивали у Тецеля, точно ли ему известны все эффекты, которые произведут на небе пожертвованные гульдены, и обладает ли он достаточными для этого учеными познаниями, субкомиссар, не имевший, увы, степени доктора богословия, отвечал: "Я известен в Италии, во многих университетах, и познания в теологии и каноническом праве ливнем лились из меня. Если бы я захотел, я стал бы доктором прежде, чем вы успели бы ознакомиться с оглавлением Кодекса гражданского права".

Торговлю отпущениями Тецель вел по правилам доходной коммерции. Если ему не удавалось сбыть свой товар по установленной цене, он не останавливался перед тем, чтобы снизить ее. Это делалось, по-видимому, не без подсказок сопровождавшего Тецеля секретаря, который знал, как вести рыночные дела. "Тецель, - писал К. Маркс, - взял себе помощника, еще более циничного, чем он сам"*. За свою коммерческо-агитационную деятельность папский субкомиссар запросил внушительную плату со своего ордена. Он рассчитывал также на вознаграждение от участвовавших в деле Фуггеров.

*(Архив Маркса и Энгельса, т. VII, с. 148.)

Торговое предприятие Тецеля имело успех. Особенно охотно шли к кассе чувствительные магдебургские матроны. Да и для всякого человека, не слишком много задумывавшегося над своей верой, было куда легче заплатить деньги за папскую грамоту, чем по указанию священников паломничать, выдерживать суровые посты или годами раздавать милостыню. Кто не предпочтет оброка изнурительной барщине!

И все-таки, когда Тецель отбыл из бранденбургского епископства (он отправился теперь в район Лейпцига), у набожных прихожан было такое чувство, будто к ним наведался черт в доминиканской рясе - наведался, напустил туману, всучил разрисованные бумаги и исчез. В голову лезли сомнения, и, право же, было над чем призадуматься.

Сам факт выплаты денег за прегрешения не слишком шокировал немецкого мирянина. В Германии с незапамятных времен действовало выкупное право. По судейскому решению общины преступник оплачивал потерпевшему (даже если это была семья убитого) причиненный им ущерб.

Но все дело в том, что подобное же выкупное отношение, установленное с торгующей церковью, оборачивалось такими вопиющими несообразностями, которые претили и традиционному правовому чувству, и (еще более) нарождающемуся гражданско-юридическому сознанию. Вот некоторые из этих несообразностей.

1. Тецель действовал в соответствии с церковной инструкцией, в основе которой лежала весьма своеобразная уголовно-выкупная такса. Отпущение для мирянина, убившего аббата или другого священника в сане не ниже епископа, стоило от 7 до 10 гроссов; святотатство было оценено в 9, колдовство - в 6, убийство отца или матери - в 5, а братоубийство - в 4 гросса. Этот прейскурант мог оскорбить даже самое неразвитое правосознание как своим законченно торгашеским духом, так и откровенным произволом выкупов. На нем лежала печать клерикального своекорыстия: антицерковные прегрешения (убийство священника, святотатство, колдовство) шли, как нетрудно увидеть, по самой высокой цене.

2. Происхождение денег, затрачиваемых на приобретение индульгенций, было совершенно безразлично для церкви, как и для всякого продавца, вынесшего свой товар на рынок (что, конечно, не могло иметь места в древней германской общине). В юридическом смысле это безразличие было равносильно согласию на то, чтобы одно преступление погашалось другим. Более того, преступление могло само себя искупать, если оказывалось, что вырученная с его помощью стоимость превышала цену, назначенную за преступление по церковной таксе. Разбойник, завладевший двадцатью гроссами в результате убийства, обязан был выплатить богу 7 гроссов за само убийство и еще 8 за ограбление; однако оставшиеся после этого 5 гроссов он мог с чистой совестью считать благоприобретенными.

О типичных торгашеско-феодальных преступлениях (жестоких поборах, спекуляциях, лихоимствах ростовщиков) и говорить не приходилось. Они либо вообще не значились в церковной таксе, либо шли по самой низкой цене. Они искупали себя с лихвой. Когда отпущения продаются, писал Ульрих фон Гуттен, "душу легче всего спасти Фуггерам: они-то с избытком найдут, из чего заплатить, и не раз и не два".

3. Где существует нестесненная купля-продажа, там появляется и кредит. В проповедях коммерчески отважного субкомиссара не раз проскальзывала мыслишка, что индульгенции полезно покупать впрок - под грядущие проступки. Догадывался об этом сам Тецель или нет, но речь шла о церковном кредите на преступления. Приобретя грамоту за 5 гроссов, человек покупал священное право на убийство родителей и мог прирезать собственного папашу в полной уверенности, что бог закроет на это глаза.

4. Мирянин-католик давно был приучен к тому, чтобы терпеливо переносить имущественное неравенство, существующее в этой, земной жизни. Но вместе с тем он считал само собой разумеющимся, что тяжесть небесной расплаты за прегрешения не зависит от имущественных и сословных различий. Продажа отпущений подрывала эту веру в равенство христиан перед божьим судом. Ведь одна и та же сумма денег доставалась представителям различных сословий по разной жизненной цене. Для крестьянина купить индульгенцию ценой в один гросс значило пожертвовать будущим своих детей, для князя же это было равносильно отказу от мелкого каприза. Благодаря индульгенциям имущественное и сословное неравенство приобретало предельный, мирообъемлющий смысл - выступало как неравенство в перспективе оправдания и спасения. Это было явление, неизвестное дедовской старине. Денежные откупы, пропагандировавшиеся в качестве высшего проявления божественной снисходительности, на деле оказывались дискриминационной мерой, отдалявшей от бога прежде всего бедных и немощных.

Продажа индульгенций вообще заставляла мирянина по-новому взглянуть на такие качества бога, как снисходительность, уступчивость и гуманность, - качества, которые громко расхваливались прежде всего продавцами разрешительных грамот. Стоило призадуматься, и выходило, что там, где бог снисходителен, он чудовищно несправедлив: привержен к богачам, дельцам, преступникам и циникам. Бог послаблений больше черт, чем бог. Индульгенции ставили мирянина перед неожиданным выбором: или видеть бога более суровым и требовательным, или совсем обмануться в нем и, следуя за продавцами индульгенций, попасть в услужение к коварному идолу, который позволяет оплачивать одно преступление другим, покупать право на будущий проступок и получать теплое местечко на небе в силу преимуществ происхождения и богатства.

Мартин Лютер был религиозным мыслителем, который лучше других понял эти мучительные раздумья немецкого мирянина-католика. Он выступил против упадочно-феодальной торгующей церкви с проповедью веры, более суровой, строгой и обременительной, чем католическая. Вместе с тем, сближая требовательность бога с требовательностью совести, Лютер способствовал развитию в человеке нравственной самостоятельности, правосознания и самокритичности, то есть таких внутренних установок, носителю которых скоро вообще сделается тесно в рамках теологическо-религиозного мировоззрения. Лютеровское выступление против продажи индульгенций оказалось прологом к масштабным критическим расчетам с церковно-средневековой культурой, основывавшейся на идее все более необременительных, все более гуманных и вместе с тем все более доходных для папства искупительных жертв.

* * *

Первые известия о коммерческих успехах Иоганна Тецеля поступили в Виттенберг в апреле - мае 1517 года. Лютер был возмущен ими так, что у него "временами темнело в глазах". В самодовольстве и нахальной уверенности торгующего доминиканца реформатор увидел не просто его личные черты, но предельное, ярмарочное выражение общего характера господствующей теологии, которая утверждает, будто она знает бога (хотя в него можно только верить), и выдает людям фиктивные гарантии небесного оправдания (хотя на него можно только надеяться).

Тецеля нетрудно было поддеть и осмеять как дешевого балаганного зазывалу, но это значило бы вообще не коснуться существа дела. Лютер взялся за перо лишь после того, как в его руки попала инструкция, в соответствии с которой действовал субкомиссар. Она была составлена на основе тайного папского предписания в канцелярии Альбрехта фон Гогенцоллерна, архиепископа майнцского и бранденбургского, и именовалась впоследствии Бранденбургской инструкцией. Лютер написал критическую статью, в которой рекомендовал архиепископу ради сохранения доброго христианского имени изъять этот недостойный документ. Затевая полемику, Лютер трезво учитывал сложившуюся политическую обстановку.

За право продажи индульгенций на своих территориях боролись несколько немецких князей, в том числе и лютеровский государь - курфюрст Фридрих Саксонский. Папа (уже не в первый раз) предоставил привилегию архиепископу Альбрехту, члену царствующей династии, для которого, когда он ходил еще в отроках, была куплена высокая церковная должность. Буллой от 31 марта 1515 года архиепископ был назначен комиссаром по отпущениям по всему району Верхней и Средней Германии. Булле сопутствовал документ, строго запрещавший какое-либо противодействие продаже индульгенций. Между тем обиженный курфюрст Фридрих закрыл территорию княжества Саксонского для "священной торговли".

Лютер знал об этом. Закончив статью, он просил Спалатина выяснить, как отнесся бы курфюрст к публикации подобного документа. К его удивлению, Фридрих высказался против. Тогда Лютер решил прибегнуть к своему докторскому праву и возбудить ученый диспут об отпущениях. Не советуясь с княжеским двором, он в короткий срок подготовил и отпечатал 95 тезисов, где вынес индульгенции на суд своей новой теологии.

С оглашения этого документа датируется начало Реформации, а вместе с тем и начало эпохи ранних буржуазных революций.

Октябрь 1517-го. Холодное раннее утро тридцать первого дня. Два монаха вышли из ворот виттенбергского августинского монастыря и проследовали к замку мимо университета и ратуши. Это Мартин Лютер и его ассистент и земляк Иоганн Шнейдер, именовавшийся впоследствии Агриколой из Эйслебена. Дойдя до северного входа в Замковую церковь, где обычно проводились торжественные университетские церемонии, Лютер подал своему спутнику отпечатанный плакат. Шнейдер приколотил его к входным дверям.

Эйслебен. Дом, в котором родился Мартин Лютер
Эйслебен. Дом, в котором родился Мартин Лютер

Воскресный день, праздник Всех святых; через несколько часов на площади должна начаться торговля. В толпе появятся студенты и школяры. Они прочтут плакат, и уже завтра университет заговорит о новом диспуте, которого домогается доктор Мартинус. Они поведают любопытным горожанам, о чем их проповедник, гордость Виттенберга, толкует на латыни.

Вернувшись в келью, Лютер писал письма. Одно из них отправится в Кальбе на Заале, оно адресовано его княжеской светлости архиепископу Альбрехту. К письму приложен плакат с Тезисами и неопубликованная статья о Бранденбургской инструкции, переписанная ровным и изящным лютеровским почерком. Три других письма с экземплярами Тезисов адресуются друзьям в Бранденбург, Эрфурт и Нюрнберг.

День вывешивания Тезисов считается первым днем немецкой реформации (ее юбилей отмечается 31 октября). Хочется думать, что Тезисы представляли собой грозный манифест, где бичуются все пороки и изъяны средневековой римско-католической церкви.

На деле они не таковы. Никаких политических призывов Лютер не формулирует. О преступлениях и бесчинствах, совершаемых папой и его приспешниками, он также почти ничего не говорит. Даже недовольство "священной торговлей" (обменом "небесных сокровищ" на "грязные деньги") выражается им куда менее решительно, чем, например, авторами "Писем темных людей", распространившихся по всей Германии. О чем же тогда толкует доктор Мартинус?

В тезисах 1-4 он объявляет, что подлинное покаяние не есть одноактное действие, исполняемое по требованию заезжего попа, а внутренний процесс, длящийся в течение всей жизни христианина. И если человек кается воистину, то он готов принять небесные наказания и не имеет никакой задней мысли о безнаказанности.

В тезисах 5-7 Лютер выдвигает свое основное положение: ни от каких небесных кар (ни от адских, ни от очистительных) церковь освобождать не может. Папа вправе простить христианину нарушение своих собственных постановлений, но не нарушение божьих требований.

В тезисах 8-29 рассматривается вопрос об отпущениях для умерших и отвергается их основная предпосылка - пресловутая власть папы над чистилищем. Римский владыка может облегчить участь томящихся там грешников разве что своими молитвами, но будут ли они услышаны богом, никто не знает.

В тезисах 30-40 Лютер говорит об отпущениях для живущих. Вечное проклятие, заявляет он, грозит тем, кто уверен, будто индульгенции дают гарантию небесного оправдания и спасения. Причем прокляты они будут вместе с наставниками, которые это внушают. Реформатор еще раз подчеркивает, что христианин, который воистину раскаивается, не бежит небесного наказания, а с терпеливой готовностью ждет и даже ищет его. Однако теперь эта горькая тема разом получает парадоксальное разрешение: но кто раскаивается так (то есть до готовности принять муку за грехи), тот уже без всякой индульгенции получает прощение своей вины.

В тезисах 41-51 Лютер касается церковного повода последней кампании по продаже отпущений - сбора средств на строительство храма св. Петра. Пожертвования на это строительство, заявляет он, не лучше и не хуже любого другого чистосердечного дела. Но кто экономит на подаянии бедным, чтобы купить индульгенцию, тот не только не заслуживает благосклонности бога, но и навлекает на себя его гнев. "50. Должно учить христиан: если бы папа знал о вымогательских приемах этих продавцов, он охотнее увидел бы собор св. Петра в руинах, чем согласился бы строить свой храм на содранных шкурах и на костях. 51. Должно учить христиан: папа готов, если потребуется (и таков его долг), продать собор св. Петра, чтобы раздать свои деньги большей части тех, из чьих карманов черпали продавцы индульгенций".

Лютер не хочет верить, что индульгенции под строительство собора св. Петра распространялись по распоряжению главы церкви. Его заявление одновременно и верноподданническое (Лютер показывает, что у него чрезвычайно высокое мнение о папе), и вызывающее. Последнее акцентируется тезисом 86, заканчивающимся таким вопросом: "Почему папа, который сегодня богаче Крёза, не построит на свои деньги храм св. Петра, а строит его на деньги бедных верующих?"

В тезисах 53-63 реформатор разъясняет, что существование такого небесного "сокровища заслуг", которое может обмениваться на земные сокровища, было бы к выгоде богатых и невыгоде бедных.

В тезисе 58 декларируется, что, если и существует сокровище заслуг, накопленных Христом и святыми, то оно - так же, как крест, смерть и ад, - достается грешнику не по милости папы (запомним это!).

Губительно, когда уверенность в спасительной силе отпущений замещает веру в спасительность креста, о которой свидетельствует Евангелие. Это место (тезисы 53-55) выражает основную позицию ранней лютеровской теологии и предвещает центральное догматическое утверждение лютеранской церкви об оправдании "одной только верой".

В тезисах 69-80 Лютер говорит, что знание свойств бога и средств его умилостивления, которое с таким самодовольством преподносят торговцы индульгенциями, есть пагубное для веры "мечтательство" (в языке позднего средневековья это слово использовалось для обозначения того, что позже стало именоваться иллюзией).

Фактически исчерпав свою тему, Лютер в торжественном заключении (тезисы 92-95) кратко излагает уже знакомую нам главную идею ранних виттенбергских "Чтений". Истинный христианин томится желанием последовать за страстотерпцем Христом. Он не рассчитывает на гарантии, предоставляемые разрешительной грамотой. В чистосердечном раскаянии и претерпевании горестей мира видит он путь к спасению.

Тезисы - сдержанный, суровый и горький документ; их дух и стиль порою куда более мрачен, чем дух и стиль опровергаемой ими Бранденбургской инструкции.

Как же случилось, что в эпоху, которая только предреволюционным десятилетиям во Франции уступала по обилию памфлетов, дерзких воззваний, пародий и обличительных листков, роль возбудителя массового протеста выпала на долю именно этого документа?

Лютер был не первым, кто выступал с критикой "священной торговли". В 1412 году Ян Гус ополчился на индульгенции, средства от которых должны были пойти на организацию крестового похода против короля обеих Сицилии Владислава. Во второй половине XV века протесты против продажи индульгенций раздались в Германии. Они исходили от базельского профессора Иоганна Рурхата и Весселя Гансфорта из Гронинга. Резкие нападки на беспардонность "священной торговли" содержались в памфлетах Ульриха фон Гуттена и, как было уже упомянуто, в "Письмах темных людей".

Предреформационная критика индульгенций, подчас очень острая, сосредоточена на самом феномене торга. Корень зла видят в денежной форме откупов - в том, что коммерция, выйдя за свои законные мирские рамки, вторглась в сферу отношений между человеком и богом. В этом сходятся Гус, Рурхат и Гуттен, но это шокирует не только их. Против цинизма "священной торговли" выступают некоторые из атакуемых Гуттеном кёльнских доминиканцев; даже участники Констанцского собора, отправившего на костер Яна Гуса, согласны с тем, что обмен "небесных сокровищ" на звонкую монету глубоко отвратителен.

Выявление торгашеско-меркантильной подоплеки индульгенций делало честь предреформационным публицистам и критикам. Вместе с тем они как бы ослеплены и сбиты с толку самой неприглядностью "священной торговли". Деньги кажутся им сатанинской силой, рождающейся в миру, а затем подчиняющей себе "божий град". Предреформационные обличения индульгенций проникнуты поэтому тоской по ушедшим в прошлое церковным порядкам и желанием восстановить традиционные сатисфакции и епитимьи. В одних случаях (кёльнские теологи) превозносятся прежние строгие посты и паломничества; в других (Эразм и Рейхлин) - покаянные "дела милосердия". Критики индульгенций еще не улавливают того, что продажа отпущений представляет собой особую - высшую и вместе с тем кризисную - разновидность феодальной эксплуатации мирянина, базирующейся на идее искупительных жертв. Они не видят, что вынесенная на рынок разрешительная грамота - это всего лишь замещение сатисфакций и епитимий, которые, в свою очередь, мыслятся как замещение небесных очистительных наказаний.

Эрфурт, 1493 г. Гравюра на дереве
Эрфурт, 1493 г. Гравюра на дереве

Исключительная проницательность Лютера состояла в том, что он разглядел это историческое строение "священного товара". Тема купли-продажи послужила ему лишь поводом для постановки вопроса о природе церковных наказаний вообще - о правомерности средств, с помощью которых папство издавна стяжало свое богатство и мирское могущество. В церкви, продающей индульгенции, Лютер увидел не просто торгаша, но торгующего феодала, вконец исхитрившегося средневекового деспота, который строит храм "на содранной шкуре и на костях".

Непримиримое отношение ко всем разновидностям церковного обогащения подготовлялось его ранней "теологией креста". Уже в 1513-1516 годах Лютер, как мы помним, пришел к мысли, что терпение, а не жертвование определяет достоинство христианина. Из этого следовало, что верующий должен принять любые ниспосланные ему испытания. Но раз так, то и заслуженных мук чистилища, как бы тяжелы они ни были, ему негоже бежать.

В 1517 году Лютер еще далек от того, чтобы объявить самую идею чистилища "папистской выдумкой", изобретенной ради власти над земными наказаниями. Однако реформатор прибегает к не менее решительному моральному аргументу: бояться чистилища и откупаться от очистительных мук неблагочестиво. Чистилище существует, но христианин должен жить так, как если бы его не было, и не допускать никаких отработок небесного наказания на земной церковной ниве.

Лютер ставил под сомнение не просто продажу индульгенций, но отпущения, сатисфакции и епитимьи, вместе взятые. Тезисы звучали как манифест человеческого самоуничижения и вместе с тем содержали в себе дерзкую мысль о неправомерности всех наказаний и поборов, которые церковь налагала и продолжает налагать на христиан от лица оскорбленного бога.

Читатели Тезисов прекрасно расслышали эту мысль. В уме верующего простолюдина, логическая смелость которого значительно превосходила логическую смелость богослова и монаха, возникала цепь решительных антиклерикальных умозаключений.

Если до бога доходит только раскаяние грешников, если он вовсе не требует от человека никаких искуплений и жертв, значит, все, что церковь взыскала с мирян в течение веков, присвоено ею не по божественному праву. Бесчестно приобретены не только деньги, вырученные в последние десятилетия от продажи разрешительных грамот, но и древнейшие имущества церкви: ее земли и ее крепостные. Ведь само папство издавна утверждало, что они образовались за счет искупительных даров и жертвоприношений. Отсюда уже нетрудно было перейти к идее секуляризации церковных имуществ и к отвержению церковно-феодального гнета.

Сам Лютер еще совершенно не был готов не только к отысканию, но и к восприятию подобных выводов. Его пугали известия о реквизировании церковных богатств в Англии. Еще в 1519 году он надеялся, что, попав под всеобщее нравственное осуждение, церковь сама откажется от своих незаконных достояний.

Это нимало не поколебало, однако, основной, уже брошенной в мир лютеровской мысли: богатства церкви нажиты ею не по Писанию. Путь к разрушению экономического базиса клерикального господства был открыт.

* * *

Знаменательно, что в спорах и обсуждениях, которые вызвали в Германии Тезисы Лютера, речь шла уже вовсе не о торговле отпущениями. Об этом явном злоупотреблении теперь как-то и говорить было неловко. Толковали об отношениях папы и бога, о бесстыдстве куриального обогащения, о власти церкви над миром и Рима над Германией.

Виттенбергский теолог оживил самые заветные чаяния, которые различные сословия связывали с церковной проблемой. "Каждое сословие, - писал советский историк А. Э. Штекли в книге "Томас Мюнцер", - находило в тезисах то, что стремилось найти. Светские власти Германии увидели в них подспорье своему заветному замыслу прибрать к рукам бескрайние церковные земли. Разорившиеся рыцари мечтали о восстановлении своего былого могущества - они добьются желаемого, когда император призовет их к походу на Рим. Бюргеры ненавидели поборы папистов и жаждали дешевой церкви". Но что самое удивительное, представители различных сословий, мечтая о разном, полагали одновременно, что стремятся к одному и тому же. Все сходились в нравственно-религиозном отвержении папского Рима; все были уверены в благочестивости своих особых притязаний. Ведь они подтверждались документом, совершенно свободным от какой-либо мирской корысти, - документом, который составил не очередной бойкий памфлетист, стоящий вне церкви, а священник, доктор теологии и член одного из самых строгих монашеских орденов.

Это настроение единства, взаимопонимания и всеми сознаваемой христианской правоты сообщало новую силу немецкой антипапской оппозиции. "Тезисы тюренгенского августинца, - замечал Ф. Энгельс, - оказали воспламеняющее действие, подобное удару молнии в бочку пороха. Многообразные, взаимно перекрещивающиеся стремления рыцарей и бюргеров, крестьян и плебеев, домогавшихся суверенитета князей и низшего духовенства, тайных мистических сект и литературной - ученой и бурлеско-сатирической - оппозиции нашли в этих тезисах общее на первых порах, всеобъемлющее выражение и объединились вокруг них с поразительной быстротой. Этот сложившийся за одну ночь союз всех оппозиционных элементов, как бы недолговечен он ни был, сразу обнаружил всю огромную мощь движения и тем еще больше ускорил его развитие"*.

*(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 7, с. 392.)

Между тем в самом Виттенберге поначалу было тихо. Университетское начальство отказало Лютеру в диспуте. Улеглись и вспыхнувшие было студенческие дебаты о Тезисах. Их общественное воздействие началось не с плаката, вывешанного на дверях виттенбергской Замковой церкви, а с писем, которые доктор Мартинус отослал в другие города Германии.

Доктор Мартинус Люттер, августинец. Старейшее из известных изображений Лютера
Доктор Мартинус Люттер, августинец. Старейшее из известных изображений Лютера

Эрфуртские корреспонденты заинтересовались Тезисами и, не дожидаясь разрешения Лютера, стали их распечатывать и распространять. В декабре Тезисы появились в Нюрнберге в немецком переводе, а в Базеле - в виде книжицы. К началу 1518 года они были уже известны по всей Германии. То там, то здесь их вывешивали для всеобщего обозрения. Разговоры о Лютере шли в княжеских замках и бюргерских домах, на рынках и в шинках. В поддержку виттенбергского теолога выступил епископ мерсбургский и старый францисканец Флек, известный своими независимыми суждениями. Великий нюрнбергский художник Альбрехт Дюрер в знак восхищения Лютером прислал ему несколько своих гравюр.

Как чувствовал себя доктор Мартинус? Он был совсем не рад этому обрушившемуся на него всегерманскому признанию. Он ведь искал всего лишь спора с учеными коллегами и, несмотря на категоричность, с какой формулировались Тезисы, вовсе не считал их выражением окончательной истины. Он готов был к диспуту, но не к роли народного глашатая. "Я, право же, - вспоминал реформатор впоследствии, - сам еще хорошенько не знал, что такое отпущения, и песня казалась слишком высока для моего голоса". В письме Христиану Шейрлю от 5 марта 1518 года Лютер подчеркивал: "У меня не было желания... довести Тезисы до народа, но лишь до немногих".

Тревога Лютера объяснялась еще и тем, что в описываемый момент Штаупитц находился в Нидерландах, а он, Лютер, выполнял обязанности викария виттенбергского августинского конвента. Ответственность за антипапистское одушевление, которое пробудили Тезисы, ложилась тем самым не только на их автора, но и на временно возглавляемую им виттенбергскую монашескую общину. Монахи были обеспокоены и просили оградить их от незаслуженных подозрений.

В начале 1518 года Лютер подготовил и опубликовал два сочинения. Одно, "Разъяснение к диспуту об отпущениях", было написано на латыни и адресовалось ученой богословской аудитории. Другое, "Разговор об отпущениях и милости", предназначалось для мирян. Это была первая работа Лютера, написанная по-немецки.

Оба сочинения имели оправдательный смысл, но показательно, что оправдание Лютеру совершенно не удалось. Автор Тезисов в духе католической лояльности разъяснял одни из порожденных ими вопросов, но тут же возбуждал другие, еще более опасные.

"Папской власти, - смиренно заявлял он, - надо во всем почтительно следовать". Однако в качестве доказательства этого положения приводилось не то место из Писания, где говорится о превосходстве Петра над другими апостолами (как это в подобных случаях было принято), а общая формула повиновения, содержащаяся в "Послании Павла к Римлянам" (13,1): "Всякая душа да будет покорна высшим властям".

Это было не случайно. Лютер теперь последовательно приравнивал церковную власть к светской и утверждал, что первой следует повиноваться не более, чем второй, то есть внешне (легально), но не внутренне (морально). Он прямо заявлял, что папа не вправе распоряжаться совестью верующего. Выходило, что над мирянином как бы поставлено два мирских государя: один в тиаре, другой в короне, - причем оба несут чисто полицейские обязанности. С неизбежностью возникал вопрос: к чему это странное двоевластие? не правильнее ли считать, что все функции внешнего надзора и наказания должны находиться в руках одного, а именно светского правителя?

Далеко отходя от прямой темы Тезисов, Лютер (здесь, видимо, прорвались его новые личные опасения) рассуждал о том, что еретиков не следует исправлять огнем. Сожжения, может быть, и удобны в полицейском смысле, но противоречат "воле Святого духа", ибо апостол Павел определенно говорит: "Надо допускать секты", а в Евангелии значится: "Пусть сорная трава растет до жатвы".

Лютер не устает повторять, что, составляя Тезисы, он вовсе не хотел настраивать мирян против "святой римской церкви". Однако темы, которые на деле провоцировали антипапистские настроения, не только не смягчаются, но и заостряются в его новых публикациях.

Он, например, впервые категорически утверждает, что никакого "небесного сокровища заслуг", накопленного святыми, просто нет и не может быть. Ни одному праведнику не дано в совершенстве исполнить все божественные заповеди, а тем более "перевыполнить" содержащиеся в них требования. Избыток праведности посилен только для Христа. Но об этом избытке может судить один бог-отец. Ему и дано им распоряжаться, а никак не церкви. Отрицая существование спасительного "небесного капитала", Лютер, хотел он того или нет, квалифицировал все отпущения как шарлатанство, а разрешительные грамоты - как фальшивые церковные деньги.

В "Разговоре об отпущении и милости", обращаясь к немецкому мирянину, Лютер прямо формулировал свое главное антицерковное положение, которое в Тезисах лишь подразумевалось. Священное писание не требует от грешника ничего, кроме сердечного раскаяния и решимости нести свой крест. Если бог и предусмотрел наказания для провинившихся, то ни один человек, в том числе и папа, не имеет права наследовать их. Лютер пояснял, что не призывает мирянина отказаться от исполнения различных служб, налагаемых на него священниками: их нужно терпеть так же, как покорный подданный терпит несправедливости от светского начальства. Но сама эта оговорка выставляла папство в ужасном свете!

Несостоявшийся бюргер превратился в яркого и страстного религиозного бюргерского идеолога.

Лютер хочет быть смирным, лояльным, по-церковному рассудительным - хочет и не может. Словно какая-то сила вселилась в него и заставляет все более решительно обращаться к народу. Лютер знает, куда ведет этот путь; ему достаточно хорошо известна судьба Гуса и Савонаролы. Но не идти по нему выше его сил.

Иоганн Тецель, прочтя Тезисы Лютера, заявил: "Я добьюсь, чтобы через три недели этот еретик взошел на костер и в урне проследовал к небу".

предыдущая главасодержаниеследующая глава



ПОИСК:




Рейтинг@Mail.ru
© RELIGION.HISTORIC.RU, 2001-2023
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://religion.historic.ru/ 'История религии'