Глава XII. Под властью Сефевидов и Моголов

Иранские зороастрийцы при шахе Аббасе: их верования и обряды

С XVI по XVIII в. сохранилось гораздо больше и записей самих зороастрийцев, и заметок о них иностранных путешественников. В Иране шах Аббас Великий, самый знаменитый из Сефевидов, взошел на престол в 1587 г. и правил до 1628 г. Его блестящий двор в Исфахане привлекал европейских посланников, торговцев и даже христианских миссионеров, некоторые из них заинтересовались проживавшими неподалеку зороастрийцами. Последние попали сюда и 1608 г., когда шах Аббас переселил "очень большое число гауров" (как произносили тогда оскорбительное габр) из Йезда и Кермана для работы в столице и вокруг нее.

Зороастрийцев поселили в пригороде, где находилось около трех тысяч домов, все "низкие, одноэтажные, без каких-либо украшений, соответствующие бедности их обитателей" (Pietro della Valle, 1661-1663, с. 104). Там зороастрийцы трудились сукновалами, ткачами и ковровщиками или же отправлялись в город (стараясь не сталкиваться с мусульманами) работать конюхами или садовниками, а также нанимались в окрестные хозяйства или на виноградники. "Они считают сельское хозяйство, - писал Ж. Шардэн, - не только хорошим и безвредным, но и благочестивым и благородным занятием, они верят, что это первейшее из всех призваний, которое "Верховный бог" и "меньшие боги", как они говорят, одобряют больше всего, и вознаграждают наиболее щедро" (Chardin, 1735, с. 180).

"Эти древние персы, - продолжает он, - ведут тихий и простой образ жизни. Они живут мирно под руководством своих старейшин, из которых избирают своих судей, утверждаемых на их постах персидскиим правительством. Они пьют вино и едят всякое мясо... но в других отношениях очень обособленны и почти не общаются с другими людьми, особенно с магометанами". Другой путешественник заметил, что "их женщины совсем не избегали нас, как прочие персидские женщины, были очень рады видеть нас и говорить с нами" (Daulier-Deslandes, 1926, с. 28). Эти женщины отличались от своих мусульманских сестер тем, что ходили с открытыми лицами, но их одежда была очень скромна - длинные широкие штаны по щиколотку, длинное платье с широкими рукавами и несколько платков, внутренний из которых полностью закрывал волосы, наподобие чепца монахини. Одеяния их были обычно ярко-зеленого и красного цвета. Мужчины, как и прочий рабочий люд, носили штаны и рубахи, но оставляли ткань (домотканую суконную или хлопчатобумажную) не покрашенной, и это выделяло их повсюду, где бы они ни появлялись.

Будучи дружелюбными, зороастрийцы все же скрывали от окружающих свои религиозные ритуалы и обычаи, как заметил один любознательный путешественник: "Нет таких других людей в мире, которые были бы столь скрытными в своей вере, как гауры" (Tavernier, 1684, с. 163). Это объяснялось, очевидно, тем, что зороастрийцы пытались воздвигнуть возможно более непроницаемую стену между собой и мусульманами, прибегавшими к насмешкам в качестве действенного оружия, а иностранцы могли выдать их секреты правителям-мусульманам. Вот почему некоторые иностранцы пришли к неверному заключению о том, что зороастрийцы на самом деле невежественные, "простые люди, столько столетий проведшие в рабстве, что забыли все ритуалы, сохранив лишь поклонение солнцу на рассвете, пристрастие к огню, который они называют вечным, и прежний способ обращения с мертвыми" (Figueroa, 1669, с. 177). Все это сообщалось, однако, в то время, когда жрецы Йезда и Кермана писали своим собратьям по вере - парсам трактаты, полные мельчайших указаний, касающихся самых разных древних обычаев и ритуалов. Еще одна преграда, воздвигнутая зороастрийцами в своей самозащите, - это языковая. О ней упоминают западные путешественники. В своих сельских твердынях зороастрийцы усвоили местный диалект, непонятный носителям литературного персидского языка, названный ими дари^*, а мусульманами - габри. На этом диалекте общались друг с другом (но почти никогда не писали) нее зороастрийцы.

Ж. Шардэн тем не менее сумел благодаря истому упорству каким-то образом проникнуть в "тайны" зороастрийекой веры. Он писал об их учении: "Они полагают, что есть две основы вещей, и невозможно, чтобы основа была одна, потому что все вещи бывают двух видов или двух сущностей, то есть добрые или злые... Эти две основы, во-первых, свет, который они называют Ормоус... и тьма, называемая Ариман... Они считают, что есть ангелы, которых они называют меньшими богами (dieux subalternes), предназначенные охранять неодушевленные творения, каждое в своей области" (Chardin, 1735, с. 182). Далее Ж. Шардэн замечает, что зороастрийцы устраивают празднества в честь "стихий", что явно указывает на празднества-гахамбары. Он не упоминает о кусти, так как никогда не видел зороастрийца но время молитвы, но он узнал (Chardin, 1735, с. 183), что каждая семья молилась пять раз в день перед огнем своего домашнего очага, который всегда содержался зажженным и чистым.

^* (Дари - происхождение этого термина точно не установлено (по всей видимости, букв, "придворный"). В настоящее время так называют разновидность персидского языка, бытующую в Афганистане (прежде именовавшуюся фарси-кабули, кабули) и являющуюся наряду с афганским языком - пашто - официальным языком страны.)

Ж. Таверние, посетивший зороастрийцев в Кермане, тщетно пытался увидеть их храмовой огонь. Они оправдывали свой отказ тем, что рассказали ему, как мусульманский правитель заставил их допустить его к огню. "Он, видимо, ожидал увидеть необыкновенную яркость, но, узрев не более того, чем то, что он мог бы видеть в любой кухне, он так набросился на огонь с руганью и плевками, как будто сошел с ума" (Tavernier, 1684, с. 167). В ривайатах содержатся указания об очищении священного огни, если это будет необходимо из-за подобных происшествий. К XVII в. иранские зороастрийцы стали обычно прятать все священные огни в небольшом, скрытом помещении внутри храма, построенного из сырцовых кирпичей, без окон, с маленькой, как у шкафа, дверцей, в которую входили только следившие за огнем жрецы. В другом, большего размера помещении стоял пустой алтарь в виде колонны, на 'котором помещали горящие угли для уединенных молитв или общественных празднеств. Следовательно, миряне лишались радости смотреть на свои любимые священные огни, стараясь получше защитить их.

Европейцы, так же как и до них Геродот, заменили, что зороастрийцы воюют против зловредных существ - храфстра. "С невероятным отвращением, - писал Пьетро делла Валле, - они относятся к лягушкам, черепахам, ракам и другим тварям, которые, как они думают, портят и загрязняют воду; они настолько их ненавидят, что убивают так много, сколько найдут" (Pietro della Valle, 1661-1663, с. 107). Ж. Таверние заметил, что "в один день в году в каждом городе и каждом селении все женщины собираются убивать всех лягушек, которых они могут найти в полях" (Tavernier, 1684, с. 166). Несколько далее он добавляет: "Есть некоторые животные, которых гауры весьма почитают и которым они оказывают очень много уважения. Есть и другие, к которым они питают отвращение и стараются уничтожать, сколько их ни на есть, считая, что они не сотворены богом, а появились из тела дьявола, чью злую сущность и сохраняют" (Tavernier, 1684, с. 168).

Европейцы также очень заинтересовались, как и все, кто сталкивался с зороастрийцами, их способом обращения с мертвыми. Даже будучи бедными, исфаханские гауры построили величественную круглую башню в уединенном месте за городом "из больших тесаных камней... около тридцати пяти футов высотой и девяноста футов в диаметре, без всякой двери или входа", чтобы никто не пытался "осквернить место, которое они почитают гораздо больше, чем магометане или христиане могилы своих умерших" (Chardin, 1735, с. 186). Зороастрийцы клали своих покойников на эти башни одетыми, а не обнаженными, как полагалось по традиции, несомненно, из-за вмешательства мусульман. Ж. Шардэн рассказывает, что в пятидесяти футах от башни находилось небольшое здание из сырцового кирпича, в котором поддерживался огонь для утешения душ умерших. Обычай этот был общим и у иранцев, и у парсов.

Другой обычай, на который обратил внимание Таверние, касался законов очищения. Он писал: "Как только женщины или девушки почувствуют приближение природного обыкновения, они сейчас же покидают вои жилища и остаются одни в поле, в маленьких домиках, сплетенных из прутьев, с куском материи, служащим дверью. Пока они находятся в таком положении, им каждый день приносят еду и питье, а когда освобождаются, они посылают, в соответствии со своим достатком, козу, или курицу, или голубя в качестве приношения, после чего моются, а затем приглашают нескольких родственников на небольшое угощение" (Tavernier, 1684, с. 166). Это неудобное уединенное затворничество должно было очень тяжело переноситься женщинами, особенно летом, в жару, и зимой, в холод, а иногда оно становилось просто опасным, и с XIX в. места для удаления женщинам отводили под защитой дворов или конюшен. Заканчивая это испытание "небольшим угощением" с друзьями, зороастрийцы демонстрируют свою способность использовать любую возможность для того, чтобы повеселиться.

Тавериие сообщает о гаурах, что "они любят празднества, хорошо есть и пить" (Tavernier, 1684, с. 167). Он же упоминает о том, что "день рождения их пророка празднуется с необычайной торжественностью, и, кроме того, в этот день они раздают много милостыни" (Tavernier, 1684, с. 166). День (рождения пророка, или Великий Ноуруз, отмечался 6-го Фарвардина, что могло с таким же правом считаться днем рождения Зороастра, как 25 декабря днем рождения Христа. Тогда еще в Кермане, очевидно, были состоятельные зороастрийцы, которые могли щедро благотворительствовать. Сохранился изящно высеченный мраморный камень, сообщающий о строительстве Ханеи-Михр ("Дома Михра") неким Рустамом Бундаром в правление шаха Аббаса. ("Дом Михра", обычно Дари-Михр или Бари-Михр, - так всегда называлось в позднее время место богослужения, или храм олня.)

Люди, обладавшие достатком, подобно Рустаму Бундару, вероятно, и были "судьями", или даварами, в местных общинах (как Чанга-Аса в Навсари). Видимо, они без труда правили делами общины, но если между двумя ее членами возникал спор и старшины не могли решить дело в чью-либо пользу, тогда, как излагается в ривайатах (Dhabhar, 1932, с. 39 и ел.), "судьи" могли потребовать, чтобы обвиняемый торжественно поклялся в храме огня и выпил ритуальную серную воду (что было разновидностью древней ордалии огнем).

После произнесения молитвы Хоршед-Михр-Нийайеш ("Моление солнцу-Михру"), в которой солнце и Михр призываются в свидетели, дающий показания человек должен был призвать семь Амахраспандов и их творения, а затем сказать клятвенную формулу, включающую следующие слова: "Если я нарушаю клятву, то все мои добрые дела, которые я сделал, передаю тебе (обвинителю), а за все прегрешения, совершенные тобою, я понесу наказание на мосту Чинват. Михр, Срош и праведный Рашн знают, что я говорю правду..." Зороастрийцы были убеждены, что всякий нарушающий клятву будет вскоре поражен богом, но в целом они стремились, чтобы дело не доходило до такого разбирательства, а соблюдалась честность, потому что нарушитель договора уже подпал "под власть Ахрюмана и демонов" (Dhabhar, 1932, с. 41).

Даже будучи честными, миролюбивыми, работящими и живущими, насколько это возможно, сами по себе, зороастрийцы все равно не могли избежать притеснений. Ж. Шардэн рассказывает (Chardin, 1735, с. 179), что шах Аббас услышал молву о чудесном содержании книг гауров, и в особенности об одной из них, будто бы написанной Авраамом и содержащей предсказания обо всех событиях, которые произойдут до конца времен. Он настойчиво искал эту книгу и заставлял зороастрийцев приносить ему свои рукописи. Шардэн слышал о двадцати шести томах, хранившихся в царском книгохранилище в Исфахане, но фантастическую мнигу Авраама, естественно, достать не могли, и в конце концов раздосадованный шах приказал убить Дастуран дастура, а вместе с ним еще нескольких человек.

В письме к парсам, относящемся к 1635 г., иранские жрецы с горечью пишут об этих событиях. Скорбь их в это время усиливалась от еще одного разочарования. Они пришли к убеждению, что десятое тысячелетие "мирового года" началось с воцарением Йездигерда III, и поэтому ожидали его славного окончания с пришествием Спасителя (Саошйанта) через тысячу лет, то есть в 1630 г. За четыре года до этого они писали парсам: "Тысячелетие Ахримана окончилось, наступает тысячелетие Ормазда, и мы ожидаем увидеть лик славного Царя Победы, и Хушедар и Пешотан непременно придут" (Dhabhar, 1932, с. 593-594). То, что год оказался ничем не примечательным, было для них жестоким ударом, и хотя зороастрийцы никогда не переставали надеяться на приход Саошйанта, их мечты с тех пор стали более неопределенными. Ж. Шардэн заметил, однако, что "одно из неизменных убеждений зороастрийцев заключается в том, что вера их опять станет господствующей... а верховная власть снова будет принадлежать им. Они поддерживают себя и своих детей этой надеждой" (Chardin, 1735, с. 184).

После шаха Аббаса Великого дела зороастрийцев пошли еще хуже. Аббас II (1642-1667) переселил исфаханских гауров в новый пригород (желая старый приспособить под место для отдыха), а при последнем сефевидском шахе, Султан-Хусейне (1694-1722), зороастрийцы жестоко пострадали, потому что вскоре тюсле восшествия на престол он издал закон об их насильственном обращении в ислам. Христианский архиепископ оказался свидетелем принятых для этого безжалостных мер: зороастрийский храм разрушили, большое число гауров под угрозой смерти принудили принять ислам, а те, кто отказался это сделать, окрасили реку своей кровью. Немногие спаслись бегством, и до сих пор в районе Иезда есть семьи, ведущие свое происхождение от таких беглецов.

Парсы XVI-XVII вв.

В то время парсам жилось лучше. Они постепенно богатели и приобретали положение в обществе. Император Акбар интересовался религиями, и когда в 1573 г. он расспрашивал парсов Сурата, они пригласили ученого жреца из пантха Бхагариа, некоего Мехерджи Рана, для того, чтобы он разъяснил ему их верования. Через пять лет Мехерджи позвали ко двору Моголов на дискуссию между приверженцами разных религий, о чем один из мусульманских историков сообщает следующее: "Огнепоклонники тоже пришли из Навсари в Гуджарате и доказали Его Величеству истину учения Зороастра: они назвали огнепоклонничество великим культом и произвели на императора такое хорошее впечатление, что он разузнал у них религиозные обычаи и обряды парсов и приказал... чтобы священный огонь при дворе поддерживался днем и ночью по обычаю древних персидских царей" (Commissariat, 1938, с. 222). По своей веротерпимости, Акбар отменил подушный налог-джизйа и даровал всем свободу вероисповедания. Благодарные парсы из Навсари, принявшие участие во всеобщем ликовании, пожаловали Мехерджи Рана и его потомкам на вечные времена должность своего верховного жреца, или Великого Дастура. (До сего дня пантхом Бхагариа руководит Дастур Мехерджи Рана.)

Позднее, возможно по совету парсов, Акбар попросил шаха Аббаса Великого прислать ему ученого зороастрийца, чтобы тот помог составить персидский словарь. Поэтому Дастур Ардашир Ношираван из Кермана провел 1597 г. при дворе Акбара. Два других парсийских жреца были удостоены императором титула мулла за их познания в религии, и, подобно Дастуру Мехерджи Рана, им были пожалованы земли, о чем сохранились документы с печатями. Начиная с того времени письменные архивы парсов становятся постепенно более обширными и включают юридические документы, реестры религиозных принадлежностей и взносов, списки посвящений жрецов, соглашения между жрецами и мирянами, описи пожертвований на благотворительные нужды. Все такие документы вместе с надписями на дахмах и храмах огня собраны в XIX в. ученым парсом Баманджи Байрамджи Пателом в сочинении, написанном на языке гуджарати и названном Парой Пракаш ("Парсийское сияние"), являющемся бесценным источником по истории общины.

У европейцев, торговых соперников португальцев, сохранилось также несколько сообщений о парсах XVII в. Некоторые из них уже знали гауров после посещений Исфахана. Большинство парсов в то время, как они сообщают, были, так же как н иранские зороастрийцы, "в основном земледельцами, а не торговцами и не желали отправляться за границу" (Fryer, 1915, с. 295); хотя льшинство из них жило на побережье, но древнее почтение к творениям не позволяло им путешествовать по воде. "И если они когда-либо путешествуют на корабле, они не облегчаются в море или же в воду, но имеют для этой цели сосуды; если их дома горят, пожар они тушат не водой, а предпочитают засыпать огонь пылью или песком" (Streynsham, 1888, с. CCCXV). Они жили в жалких одноэтажных жилищах, маленьких темных, таких же, как у гауров в Исфахане; дома эти содержались как оплоты веры, и иноверцы в них не допускались. Жители их были "очень трудолюбивыми и

рилежными, они старались обучить своих детей труду ремеслам. Они - первые ткачи во всей стране, и большая часть шелка и сукна в Сурате производится их руками" (Ovington, 1929, с. 219). Тем не менее эти люди не утратили зороастрийской склонности к развлечениям и стали большими любителями тодди^*, заменив этим возбуждающим напитком вино своей родной страны.

^* (Тодди - перебродивший сок винной пальмы (или пальмиры), в прошлом основной алкогольный напиток Индии.)

Когда европейцы (с разрешения Моголов) основали в Гуджарате торговые фактории, то индусы и парсы охотно нанялись к ним на работу. В 1620 г. служащий-парс английской фактории в Сурате был переводчиком между жрецом своей веры и одним любопытствующим английским священником, неким Генри Лордом, который записал то, что ему удалось узнать (Lord, 1630, с. 29 и ел.). Жрец-парс, описывая общину, оказал, что на "мирянина, "отвлеченного мирскими заботами от богослужений, накладываются менее тяжелые предписания". Однако ему следует всегда опасаться, как бы не лишиться райского блаженства, и, "когда бы он ни делал что-нибудь, он должен думать о том, хорошо или плохо то, что он собирается совершить".

Обыкновенный священнослужитель, "называемый ими эрбуд", должен знать, "как молиться богу, соблюдая обряды, предписанные в книге "3андавастав", потому что богу больше нравятся те виды молений, которые он дал в своей книге". Священнослужители должны быть внутренне дисциплинированны, правдивы, "известны только по своей профессии и не могут интересоваться мирскими делами; лишь им приличествует учить других тому, что угодно богу. Вследствие этого бехдин^*... должен следить, чтобы он (священнослужитель) ни в чем не нуждался, и предоставить ему все, и он не будет просить лишнего". Наконец, он обязан "хранить себя чистым и неоскверненным... потому что чист бог, которому он служит, и от него ожидается то же". Что касается верховного жреца, то, "поскольку он выше остальных достоинством, он обязан быть выше других и по святости... Он никогда не имеет права прикасаться к кому-либо из чужой касты или секты... и даже к кому-либо из рядовых приверженцев своей веры, и ему следует омываться... Он должен делать все, что ему подобает, своими собственными руками, чтобы лучше сохранять чистоту... Он не может пользоваться роскошью или излишествовать, так, чтобы те большие доходы, которые он ежегодно получает, не накапливались бы в конце года, но тратились бы на благие нужды - либо на благотворительные пожертвования для бедных, либо на строительство храмов богу... Дом, в котором он постоянно живет, должен примыкать к церкви... Дастур должен знать все учения, содержащиеся в "Зандавастав"... Ему не следует бояться никого, кроме бога, и ничего, кроме греха... так, чтобы... если кто-либо согрешит, он сказал бы этому человеку о его грехе, как бы ни был велик этот человек".

^* (Бехдин - букв, "[принадлежащий] благой вере", то есть зороастриец.)

Относительно обычаев парсов Г. Лорд узнал (Lord, 1630, с. 46-47), что через некоторое время после рож-ения родители приносят ребенка в храм, где жрец дает му немного хома, "произнося следующую молитву: .Пусть бог очистит его от нечистоты его отца и от меcячного осквернения его матери"". В возрасте около сечи лет (вместо традиционных пятнадцати, несомненно, од влиянием брахманизма) жрец учит ребенка "произносить некоторые молитвы и обучает его религии", атем над ребенком совершается полное ритуальное мовение, и жрец надевает ему священную рубашку и пояс, "который он с тех пор носит на себе, оплетенный... самим проповедником". О праздниках Лорд сообщает (Lord, 1630, с. 41-42), что есть только гахамбары, "празднуемые пять дней подряд, и каждый из них посвящен одному из шести творений". Празднование гахам-баров было уменьшено до пяти дней по образцу "пяти дней Гат" в начале исламского периода.

Джон Овингтон, посетивший парсов после Лорда, наблюдал в 1689 г., что "на их торжественных празднествах, куда собираются иногда сто или двести человек, каждый приносит с собой, по своему вкусу и достатку, яства, которые делят поровну и вкушают сообща все присутствующие" (Ovington, 1929, с. 218). Лорд далее сообщает, что "их закон допускает большую свободу в еде и питье... Когда они едят что-либо из дичи или мяса, то немного несут в агиари, т. е. в храм, в качестве приношения для умиротворения бога за то, что ради пропитания они вынуждены отнимать жизнь у его тварей" (Lord, 1630, с. 40). Здесь, несомненно, упоминается приношение огню - аташ-зохр.

Молодому немецкому аристократу де Манделсло, посетившему Сурат в 1638 г., приписывается знакомство, возможно косвенное, с лароийскими учениями. Он занисал, Что парсы верят "только в одного бога, хранителя мира", но "весьма почитают" также и "семь служителей бога", которые имеют "более низкое назначение". Помимо этих "подчиненных духов... обладающих очень высоким положением, у бога есть двадцать шесть других прислужников, каждый из которых имеет свои особые обязанности" - и автор перечисляет по именам календарные божества-язад. Парсы верят, пишет он, что эти существа обладают полной властью над тем, чем бог поручил им управлять, поэтому они беспрепятственно и поклоняются им" (Mandelslo, 1669, с. 59-60). Из свидетельств этих независимых очевидцев явствует, что верования парсов и иранских зороастрийцев были в то время идентичными и традиционными.

Лорд описывает две дахмы, построенные около Сурата на земле, пожалованной Акбаром, - "круглые, довольно высоко возвышавшиеся над землей, достаточно вместительные и большие; изнутри они были вымощены камнем". Ученые парсы (исследовали несколько старых башен и сумели проследить их постепенные усовершенствования, такие, как устройство с внешней стороны каменных лестниц, разделение внутренней каменной плог щадки специальными перегородками на три концентрических кольца. В плодородном Гуджарате трудно было найти пустынные местности для устройства башен, но парсы делали все возможное, используя удаленные от домов и дорог возвышенности.

В начале XVII в. колония парсов в Камбее исчезла, возможно в 1606 г., когда там расположился последний музаффаридский султан. Торговое процветание старого порта перешло к Сурату, и в течение последующих полутора столетий Сурат стал крупнейшим зороастрийским нентром в мире. В 1774 г. голландский мореплаватель Ставоринус оценил количество парсов в Сурате в сто тысяч душ, что составляло одну пятую всего населения, и заметил, что "они умножаются числом изо дня в день и построили и населили целые кварталы в пригородах" (Stavorinus, 1798, с. 494).

У парсов были, в общем, прекрасные отношения с индусами, но веротерпимость Акбара не пережила его царствования. Его преемник вновь ввел подушный налог-джизйа, и с тех пор мусульмане "получили преимущество перед остальными благодаря своей религии" (Ovington, 1929, с. 139). Иногда это приводило к насилию. Примером насилия в отношении парсов является происшествие с одним ткачом из Броача, неким Кама-Хома, которого какой-то мусульманин обозвал кафиром ("неверным"). Кама дерзко возразил ему, назвав самого обидчика кафиром. Мусульманин пожаловался на это оскорбление местному судье, который постановил, что никто из иноверцев не смеет так обращаться с поклонниками Аллаха, а потому Кама сам должен либо принять ислам, либо умереть. Кама предпочел смерть и был обезглавлен в 1702 г.

Несмотря на подобные сообщения о религиозном пыле и отваге парсов, в целом в описаниях путешественников они предстают такими же, как и иранские зороастрийцы,- добрыми, спокойными и трудолюбивыми. Рассказывается, что они жили "между собой в полном согласии, делали совместные пожертвования в пользу своих бедняков и не допускали, чтобы кто-нибудь выпрашивал подаяние у приверженцев других религий" (Niebuhr, 1792, с. 429). "Их всесторонняя доброта, проявляющаяся и в найме на работу тех нуждающихся, кто может работать, и в раздаче своевременной щедрой милостыни немощным и несчастным, не оставляет никого лишенным помощи" (Ovington, 1929, с. 218). Такое общественное попечение нуждалось в организации, и парсами, так же как и иранскими зороастрийцами, руководили их старшины или судьи, должности которых передавались обычно по наследству. Эти старшины-акабиры Могли быть мирянами или же людьми жреческого происхождения, но светских профессий.

Жрецы сами непосредственно мирскими делами не анимались, как объяснил это Лорду эрбуд, но у них имелись свои объединения для управления делами веры. То же самое было в Иране. Однако жрецы сотрудничали со старшинами в наблюдении за нравственностью. Они осуществляли свою власть так: "если какой-либо парс плохо себя вел, его исключали, из общины" (Niebuhr, 1972, с. 428), то есть он отлучался от всех елигиозных церемоний и лишался общинных благодеяний. Жрецы отказывались совершать для него богослужения, он не имел права войти в храм огня, а тело его осле смерти не могло быть помещено на дахме. Фактически он становился отверженным, "вне касты". Случалось, что на совершивших проступки налагались и рямые наказания. Ставоринус отмечает, что "прелюбодеяние и блуд они наказывают сами и иногда даже приваривают к смерти; но они обязаны тем не менее уведомить о каждой смертной казни мусульманское правительство. Казнят тайно: либо забивают камнями, либо топят в реке, а "иногда отравляют ядом" (Stavorinus, 1798, с. 496). "Такие тяжкие "преступления, - добавляет он, - как мне сказали, очень редки среди них". Суровость наказания может показаться противоречащей приписываемой парсам в большинстве сообщений мягкости и доброте, но ведь зороаетрийцы и Ирана и Индии, несомненно, не могли бы сохранять свою веру и образ жизни вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, если бы они не обладали твердостью характера.

Решительность парсов проявлялась и в обыденной жизни. В "Сказе о Рустаме Манеке" прославляются отвага и добродетель одного из "старшин" Сурата. Рустам Манек, богатый фактор^* и торговец, доблестно боролся с невзгодами, которые обрушились на общину в конце XVII в., когда маратхи Декана повели против Моголов целый ряд войн, во время которых Гуджарат несколько раз подвергся опустошению. В "Сказе о Рустаме Манеке" превозносятся его благодеяния: постройка дорог и мостов, устройство общественных колодцев, уплата подушного налога-джизйа за бедняков, и за индусов, и за парсов, для того чтобы избавить их от жестокого обращения с ними сборщиков налогов.

^* (Фактор - мелкий чиновник Ост-Индской компании.)

Все возраставшее процветание выдающихся парсов приводило к тому, что они все больше общались с людьми других вероисповеданий й нанимали слуг-индусов. Их дома становились все менее надежными оплотами зороастрийской чистоты, и, видимо, в связи с этим, а может, из-за настоятельных требований их иранских единоверцев они стали учреждать менее священные местные огни. Первый из них зажгли, возможно, в Сурате, но более полные сведения дошли до нас об огне, учрежденном в соперничавшем с Суратом порту Бомбей. Последний стал британским владением в 1661 г., и Ост-Индской компании было поручено управлять им из Сурата. Компания заявила, что превратит его в "самый процветающий порт Индии", и, для того чтобы достичь этого, провозгласила в нем полную свободу вероисповеданий. В результате на остров постоянно переселялись индусы и парсы, стремившиеся избегнуть притеснений Моголов и португальцев.

В 1671 г. Хирджи Ваччха построил там Дари-Михр, а немного позже и дахму; в 1709 г. в Бомбее был освящен огонь Аташи-Адаран. Начиная с этого времени в источниках обычно различаются три типа парсийских овященных учреждений: храмы Дари-Михр без постоянно горящего опия (его обычно приносили из дома жреца на время богослужений), храмы Дари-Михр со священным огнем Дадгах и, наконец, Дари-Михр с огнем Адаран. В просторечии, однако, все три могли называться гуджаратеким словом агиари - "место огня".

В течение XVIII-XIX вв. все больше и больше священных огней основывалось отдельными верующими и в новых местах поселений парсов, и в старых колониях в Гуджарате. Самый старый сельский огонь - Адаран - тот, который находится в Ситанпуре, неподалеку от Сурата. Здесь родился Ловджи Нассарванджи, Ваша ("Кораблестроитель"), который в 1735 г. переселился в Бомбей и способствовал организации там больших верфей. Он разбогател и не только пожертвовал средства родному священному огню, но и учредил ежегодный праздник - гахамбар - в память своей души. Новые храмы огня парсов, подобно храмам огня иранских зороастрийцев. невозможно было отличить от обычных домов на улицах, где они находились, потому что за пределами Бомбея было еще небезопасно. Так, Стрейн-шам Мастэр сообщает, что у парсов был храм огня в Сурате, но в 1672 г. "разъяренная толпа фанатичных мусульман разрушила и отняла его" (Streynsham, 1888, с. CCXV).

Религиозные споры парсов в XVIII в.

В течение всего этого периода у парсов имелся только один священный огонь Аташ-Бахрам - огонь Санджана в Навсари. На протяжении нескольких поколений жрецы Санджана жили там в согласии со жрецами пантха Бхагариа, существуя на средства от пожертвований, приносившихся их огню. По мере того как их численность увеличивалась, жрецы Санджана стали посягать на права жрецов Бхатариа совершать все религиозные обряды в городе. Разногласия усилились в XVII в. и привели к передаче дела в индийский суд, который вынес постановление, что жрецы Санджана должны соблюдать первоначальное соглашение и служить только огню. Они же решили покинуть Навсари и в 1741 г. так и сделали, прихватив огонь Аташ-Бахрам с собой. Годом позднее они водворили его в новом храме в селении Удвада, на побережье, немного южнее Санджана, где он и горит до сего дня.

Удаление священного огня расстроило жрецов Бхагариа, и они решили освятить свой собственный Аташ-Бахрам. Ведущие жрецы изучили "Пазэнд, пехлевийские и персидские рукописи", чтобы выяснить ритуалы, необходимые для такого великого дела, а другие общины парсов оказали помощь, в особенности община Сурата. Сто жрецов, "хорошо знавших Авесту", совершили обряд очищения и посвящения многих меньших огней, которые были (нужны для этого, и з 1765 г. новый "Царь огней" был "возведен на престол". Жрецы Санджана, естественно, немного ревновали к этому сопернику их огня, имевшего восьмисотлетний возраст, и опасались, что меньше паломников будет теперь приходить в дальнее селение Удвада. Тогда они создали легенду для того, чтобы возвеличить свой огонь. Ранее, пока он был единственным, его называли просто Аташ-Бахрам или же "Шри-Аташ-Сахеб" (букв. "Уважаемый господин огонь"), но теперь для него стало использоваться имя Ираншах (букв. "Царь Ирана"). Про него стали говорить, будто первые переселенцы-парсы принесли его с собой из Ирана и он как-то связан с благодатью-Хварэна персидских царей древности. Парсы очень верят этой легенде и продолжают преданно совершать паломничества к святилищу этого огня.

Еще одним поводом для разногласий между разными группами жрецов стал Бомбей, который оказался за пределами старого территориального деления на пантхи. Сурат находился на территории жрецов Бхагариа, но, когда община парсов там сильно возросла, жрецы ее, которых стало слишком много, порвали отношения с Навсари и образовали независимую, самоуправляющуюся группу, названную Суратйа. Но Бомбей, рост которого искусственно поощрялся, привлекал парсов со всех концов Гуджарата, поэтому жрецы самых различных пантхов следовали сюда за переселенца ми-мир я нам и, чтобы совершать для них богослужения и обслуживать основанные ими храмы огня. В южном порту у духовенства не существовало, таким образом, единого руководства.

В Сурате же впервые возникло и серьезное разногласие в начинавшей процветать общине. Споры велись о том, следует ли завязывать падан, то есть повязку на рот, на лице умерших и как нужно укладывать мертвецов на дахме - с вытянутыми или же со скрещенными ногами. В 1720 г. жрецы Суратйа пригласили ученого жреца из Кермана Дастура Джамаспа Вилайати (последнее означает букв, "из родной страны") для вынесения решений по этим вопросам. Он высказал мнение, что падан необходимо повязывать, а ноги нужно скрещивать так, как это делается в Иране, и приступил к иным делам.

Дастур Джамасп Вилайати привез с собой некоторые рукописи, включая Вендидад, и пригласил трех молодых жрецов - Дараба Кумана из Сурата, Джамаспа Аса из Навсари и третьего, из Броача - изучать с ним Авесту по пехлевийским переводам (парсы ими пренебрегли в пользу гуджаратоких толкований). Через некоторое время Дастур Джамасп возвратился домой, оставив парсов ожесточенно спорить не только относительно похоронных обычаев, но и о судьбе календаря.

Переписка между Индией и Ираном давно уже позволила жрецам двух общин понять, что между их системами летосчисления есть разница в один месяц, но, будучи не в состоянии объяснить это обстоятельство, ни просто приняли его и сведению. В 1746 г. группа жрецов и мирян из Сурата решила перенять иранский календарь, посчитав его кадими, то есть более "древним". Так образовалось среди парсов движение Кадми, тдающее предпочтение иранским обычаям перед персидскими на основании того предположения, что обычаи иранских зороастрийцев отражают более древнюю, а не просто несколько отличную традицию. Большая часть парсов, однако, упорно придерживалась календаря и обрядов предков, называя себя Расими ("традиционалистами") или же, чаще, Шаршаи или Шеншаи (словом неясного происхождения, иногда ошибочно переда-авшимся позднее как Шаханшахи - "роялисты")^*.

^* (Расими - букв, "обычный", "привычный"; Шаханшахи - "шахиншахский", "царский".)

Споры между разными группировками стали носить есьма ожесточенный характер и продолжались по крайней мере целое столетие. Несколько богатых мирян римкнуло к маленькой партии Кадми, и один из "их оручил главному жрецу Кадми из Броача, некоему "мулле" Каусу, посетить Иран в поисках решительных доказательств в их пользу. Каус отсутствовал в течение двенадцати лет. Он вернулся в 1780 г., привезя с собой массу арабо-персидских рукописей и документов. Приверженцы партии Шеншаи тем временем изучали труды, доступные им в Индии, так что опор этот пробудил интерес к религиозным сочинениям не только у жрецов, но и у мирян, потому что последние благодаря своим торговым занятиям тоже начали усваивать грамотность, которая до сих пор была привилегией жрецов.

Таким образом, в XVIII в. вырос спрос на гуджаратские переводы ежедневных авестийских молитв и иа такие популярные сочинения, как Меноги-Храд и Арда-Вираз-Намаг. Жрецы изготовляли описки этих сочинений, но продолжали также и свои труды по переписке авестийских и пехлевийских рукописей. Большая часть сохранившихся зороастрииоких рукописей относится к этому времени. Известно, что только один жрец пантха Бхагариа сделал в XVIII в. около тридцати копий Вендидада; яшты тоже переписывались с уникального кодекса, списанного в Навсари в 1591 г., вероятно, с утраченной иранской рукописи.

В самый разгар споров между Шеншаи и Кадми произошел такой глубокий раскол, что для богослужений пришлось назначить отдельные места. В 1783 г. богатый филантроп Дади Сетх освятил в Бомбее огонь Аташ-Бахрам для Кадми, с муллой Каусом в качестве первого верховного жреца, и учредил там же два огня Адаран, которым служили приезжие иранские жрецы. В 1823 г. два соперничающих огня Аташ-Бахрам, один для Шеншаи, другой для Кадми, были зажжены в Сурате. Одним из результатов этого раскола стало то, что раздражение Шеншаи было частично направлено против иранских зороастрийцев, обычаи которых отстаивали приверженцы партии Кадми. С тех пор парсы в основном перестали обращаться за советами к иранским зороастринцам в вопросах веры.

Иранские зороастрийцы XVIII в.

Такое изменение в отношениях, о котором иранцы, погруженные в свои заботы, возможно, не подозревали, усилились еще из-за положения обеих общин: парсы преуспевали, в то зремя как иранцы боролись за существование. В 1719 г. в Иран вторглись афганцы, которые прошли через Систаи и неожиданно напали на Керман. Зороастрийскнй квартал Габр-Махалле находился за пределами городских стен, и его жители - мужчины, женщины и дети - почти все были убиты. Дастуран дастур и другие видные зороастрийцы жили в городе, около храма огня Аташ-Бахрам, под присмотром мусульманских властей, и потому они спаслись, но в живых осталось так мало людей, что единственное, что они смогли сделать для погибших, - это собрать все тела вместе на поле и окружить их земляным валом. Эту импровизированную даяму до сих пор можно видеть на некотором расстоянии от развалин квартала Габр-Махалле, который так и не восстановили.

Афганцы свергли Сефевидов, но через семь лет были изгнаны Каджарами (тюркским племенем из Северного Ирана, претендовавшим на происхождение от Тамерлана), и военачальника из наемников Надир-кули в 1736 г. провозгласили шахом. Спустя два года Надир вторгся в Индию, разбил войско Моголов и разграбил Дели, но победы, кажется, делали его только более жестоким и алчным, сам же Иран при нем лежал в развалинах. Надира убили в 1747 г., и власть досталась одному из его полководцев - Керим-хану Зенду, правившему с 1750 по 1779 г. со столицей в Ширазе. Именно во время его либерального и справедливого царствования Мулла Каус и посетил Иран. Он нашел Дастуран дастура переселенным из Туркабада в Йезд (хотя два древних огня Аташ-Бахрам остались в Шарифабаде)- несомненно, для того, чтобы мусульманские власти могли за ним лучше следить.

Для встречи с Каусом в Йезде была созвана всеобщая ассамблея зороастрийцев, которым он задал семьдесят восемь вопросов. Ответы их составили Иттотер-Ривайат ("Ривайат семидесяти восьми"), последний из иранских ривайатов. Приверженцы партии Кадми высоко его ценили, но Шеншаи, конечно, относились к этому сочинению с подозрением. Каус затем занялся изучением астрономии и других наук в Кермане, где застал зороастрийцев, изнывающих под тяжким бременем налогов, потому что у выживших вымогали такую же сумму подушного налога-джизйа, какая взыскивалась со всех до учиненной афганцами резни. Каус сумел обратить Внимание Керим-хана на тяжелое положение зороастрийцев, и он немедленно пожаловал им освобождение от платежей.

Правление династии Зендов продолжалось недолго, и в 1796 г. ее последний представитель попал в осаду в Кермане. Каджар Ara-Мухаммед захватил город и жестоко отомстил его жителям за укрывательство врага. В том же году Ага-Мухаммед был коронован в качестве шаха, и вплоть до 1925 г. Каджары правили Ираном из своей северной столицы - Тегерана. Иранским зоро-аетрийцам никогда не приходилось так плохо, как в начале периода правления Каджаров.

Панчаят парсов Бомбея

После того как Надир-шах нанес смертельный удар империи Моголов, на обладание Гуджаратом претендовали мусульманская знать, маратхеюие князья и торговцы-европейцы. В 1759 г. Ост-Индская компания завладела Суратом, но, поскольку сельские районы страны были все еще охвачены смутой, она продолжала поощрять перемещение населения и коммерции на свое более безопасное островное владение Бомбей.

Как коммерческое предприятие, Ост-Индская компания хотела уделять как можно меньше времени управлению и поэтому предложила различным "народностям" избрать собственных представителей для управления своими внутренними делами. Поскольку индусов было подавляющее большинство, то англичане назвали советы таких представителей индийским термином панчаят^*. Видимо, панчаят парсов образовался в 1728 г. и, несмотря на свое новое название, по существу, оставался традиционным зороЯстрийским советом старейшин. Среди его первых девяти членов не было ни одного священнослужителя. Поскольку в Бомбее не имелось соответствующего жреческого органа для руководства церковными делами общины, такими, как уход за дахмами (что в Навсари, например, находилось в ведении жреческого анджомана Бхагарсатх), то этими делами там и занялся светский орган - панчаят. Даже храмы огня в Бомбее, содержавшиеся за счет богатых мирян, находились под надзором светских попечителей, происходивших обычно из семьи основателя храма, которые и назначали жрецов, в то время как старые огни пантхов Санджана и Бхагариа оставались в распоряжении самих жрецов. Ответственность жрецов, а следовательно, и их власть ослабевала в Бомбее более, чем где бы то ни было.

^* (Панчаят - от слова панч - "пять", о совете, состоявшем первоначально, как правило, из пяти представителей.)

В основном обязанности бомбейского панчаята парсов были теми же, что и у совета старейшин прежних времен, но задача теперь осложнилась. Необходимо было попытаться сохранить строгую нравственность в перенаселенном, растущем, многонациональном городе, где парсы не жили больше отдельными кварталами, как в Сурате, и где все увеличивавшееся разнообразие их занятий и различные интересы постепенно подрывали общинное единство. Это единство и общность служили опорой для панчаята, который в качестве крайней меры наказания объявлял правонарушителя отверженным, "вне касты". Кроме того, панчаят мог лишь увещевать и налагать штрафы, надеясь, что они будут уплачиваться, так как телесные наказания были запрещены англичанами. В этих условиях необходимо отдать должное личным качествам членов парсийского панчаята, поскольку они сумели приобрести значительный авторитет не только в XVIII в., пользовались большим влиянием на протяжении всего XIX в., да и сейчас еще для любого крупного предприятия парсов необходимо добиваться одобрения панчаята.

В области общественных отношений в XVIII в. панчаят стремился поддерживать стабильность брака и упорядочить разводы, которые допускались, хотя и неохотно, по довольно разнообразным обстоятельствам. Двоеженство разрешалось лишь в том случае, если первый брак был бездетным. Панчаят старался препятствовать любым посещениям индуистских святынь и поддерживал все установления зороастрийской веры, в частности, празднования гахамбаров. Вместе с тем панчаят пытался не допускать и чрезмерных излишеств во время празднеств, а также при соблюдении похоронных церемоний, для того чтобы вновь приобретенные богатства не приводили к соперничеству в расточительности. (Попытки эти были по большей части тщетными.)

Панчаят настаивал на соблюдении законов чистоты; так, еще в 1857 г. одному парсу вместе с его дочерью запретили входить во все места богослужений до тех пор, пока они не подвергнутся очищению-барашном за то, что съели пищу, приготовленную мусульманином. В целях сохранения общины в обособленности и чистоте панчаят решительно противился обращению в зороастризм и приобщению к вере джуддинов (людей других религий), опираясь при этом на утверждение, приписываемое первым поселенцам из Санджана, что парсы относятся к тем, "в чью касту никогда не принимаются приверженцы другой религии". Панчаят был также против опоясывания священным кусти детей парсов, родившихся от индийских матерей.

Еще одна сфера деятельности панчаята заключалась в управлении фондами и в благотворительности, что также было в традициях прежних старшин-акабиров. Панчаят имел в своем распоряжении значительные фонды, накапливавшиеся от сборов за совершение обрядов бракосочетания и похорон, штрафов и пожертвований по завещаниям. В 1823 г. четыре члена панчаята были назначены попечителями для управления фондами. С помощью этих средств панчаят содержал дахмы, устраивал угощения на празднествах-гахамбарах, посещавшихся и бедными, и богатыми совместно. Из этих же фондов обеспечивались больные, неимущие, вдовые и осиротелые. Был учрежден также специальный фонд для оплаты похорон и заупокойных служб для нуждающихся.

Почти сорок лет в Бомбее горел только один священный огонь - Аташ-Бахрам, учрежденный партией Кадми, но вскоре после того, как два огня Аташ-Бахрам были установлены в Сурате, три брата из семейства Вадиа зажгли в Бомбее огонь для Шеншаи. Освящение его осуществили в 1830 г. жрецы Бхагариа, и первым верховным жрецом его стал Дастур. Эдалджи Санджана (принадлежавший, несмотря на имя, к пантху жрецоз Бхагариа). Главным жрецом кадмийского Аташ-Бахрама был тогда Мулла Фирозэ, сын Муллы Кауса. Оба эти жреца сыграли активную роль в дискуссиях, разразившихся в годы британского правления.

Изучение европейцами в XVIII в. зороастрийских верований

Внешним фактором, усугубившим разногласия среди парсов, послужили европейские исследования зороастрийского вероучения. Сообщения путешественников пробудили в Европе научный интерес к религии Зороастра,

и первые плоды его появились в 1700 г. в виде сочинения на латинском языке "Истории религии древних персов, парфян и мидян" Томаса Хайда, ориенталиста из Оксфорда. Он не только изучил греческих и латинских авторов в поисках сведений об иранской религии, но и использовал арабские сочинения и те персидские зороастрийские тексты, которые сумел достать.

Великое уважение к зороастризму привело его, богослова XVIII в., к поискам сходства между этой религией и христианством. Более того, он был введен в заблуждение тем неправомерно большим значением, которое придавалось в источниках Зурвану, а также ошибкой Ж. Шардэна (чьи сообщения из Исфахана читал Т. Хайд), что бог, почитаемый гаурами, отличен от Ормуса, первоисточника света. Таким образом, Хайд пришел к заключению, что Зороастр - последовательный монотеист, посланный богом донести до древних иранцев заветы Авраама, но его учение искажено многобожными греками, а позднее теми, кто, познакомившись с дуалистическими ересями манихейства и маздакизма, ошибочно приписал их старой иранской религии. Пионерская работа Хайда во многих отношениях превосходна, и положения ее оставались незыблемыми три четверти столетия. В течение этого времени его иудеохристианская интерпретация зороастризма так прочно утвердилась в научном мире, что лишь с трудом была опровергнута после открытия истинных учений Зороастра.

В середине XVIII в. молодой французский ученый Анкетиль-Дюперрон отправился в Индию в надежде заполучить зороастрийские рукописи и побольше узнать б этой религии. Он провел 1759-1761 гг. в Сурате, где уговорил Дараба Кумана, бывшего ученика Джамаспа илайати, ставшего видным жрецом партии Кадми, перевести ему Авесту. В своем изложении Дараб основывался в основном на гуджаратских и пехлевийских толкованиях, но благодаря ему у Анкетиля-Дюперрона составилось довольно правильное представление о содержании всего памятника в целом (хотя и несовершенное для Гат). Поступок Дараба остальная община осудила как предательство. Анкегиль получил также от Дараба авестийские и пехлевийские рукописи и, вернувшись в Европу, опубликовал полный французский перевод сохранившихся авестийских текстов вместе с обрядовыми наставлениями и многочисленными ценными личными наблюдениями об обычаях парсов, а также перевод пехлевийского Бундахишна.

Перевод Авесты потряс Европу, потому что в нем предстала явно политеистическая, связанная с обрядностью вера, совершенно непохожая на реконструкцию Т. Хайда. Тем не менее Анкетиль пытался утихомирить враждебных критиков, отстаивая ту точку зрения, что собственное учение Зороастра действительно "чистый теизм", но "уже во времена Авраама испорченный еретическими убеждениями". Очевидно, это было голословное допущение, поскольку в то время еще не знали, что Гаты - это собственные слова пророка, и не имелось поэтому никаких оснований для того, чтобы рискнуть предположить, чему он на самом деле "мог учить.

Тем временем возникло сравнительное языкознание, которое позволило ученым изучить вновь открытый авестийский язьж в сопоставлении с санскритом и, используя этот метод, определить вскоре, что перевод Дараба неточен и свидетельствует о недостаточном понимании авестийской грамматики. Большая часть этих ученых были протестантами, привыкшими рассматривать Библию скорее как длинное предание, а не как источник религиозных убеждений. Открытие того, что понимание парсами их древних писаний несовершенно, вместе с рассказами путешественников о явном невежестве гауров привело европейских ученых к заключению, что современные зороастрийды не понимают собственную веру. Это неверное представление облегчило принятие предположений Анкетиля, что такое положение дел существовало и в отдаленном прошлом. Так, в Европе сохранилось хайдовское толкование первоначального зороастризма как иранской формы идеализированного иудаизма, с необходимым добавлением того вывода, что он издавна извращался своими приверженцами. В результате возникли представления, доставившие потом столько затруднений западным ученым, которые посвятили следующие почти сто лет попыткам подтвердить эту теорию, не считаясь с беспощадно противоречившими ей фактами. Но еще более серьезные последствия возымели эти превратные представления для самих зороастрийцез.